— Помнишь, раньше были такие картинки в детских журналах, они назывались "Где ошибся художник?". Обыкновенная картинка, на ней комната, или улица, или домик, а потом присмотришься и замечаешь, что на лампе абажур вверх ногами, что у птички не перышки, а шерсть, что на витрине среди пасхальных яиц вдруг почему-то лежит елочная игрушка. И вот когда я смотрю на Марка с Лайзой, то все время чувствую, что это картинка с подвохом, но я не знаю, в чем подвох.
— Ас Биллом ты говорила?
— Нет. Ему было так тяжело. После всего этого вранья Марка про работу у него совсем опустились руки. Он ничего не мог делать и только сейчас начал понемногу приходить в себя. Билл так радуется, что Марк хорошо учится, что у него есть Лайза, что он ходит к доктору Монк и что все идет как надо, и у меня просто не хватает духу сказать ему о каких-то там своих предчувствиях. Да и что я ему скажу?
— Я понимаю, что после такого феерического вранья человеку доверять трудно, но ведь это больше не повторялось?
— Нет.
— Значит, он вправе рассчитывать на презумпцию невиновности.
Глаза Вайолет наполнились слезами.
— Господи, как же я надеялась, что ты мне это скажешь! Я постоянно живу с ощущением страха. Я не могу спать, ночи напролет лежу и думаю, кто же Марк на самом деле. То, что мы видим, — это не он. Он прячет такую огромную часть себя, что мне даже представить себе страшно. И это уже давно, Лео, долгие годы. Понимаешь, еще когда он был совсем маленьким…
Голос ее прервался.
— Вайолет, не молчи, скажи мне, скажи!
— Всякий раз, — нерешительно начала она и замялась. — Нет, не всякий раз, иногда, когда я разговариваю с ним, у меня возникает такое чувство, как будто я…
— Как будто ты… — повторил я, кивая. — Ну, скажи, не бойся!
— Как будто я говорю с кем-то другим.
Я прищурился. Вайолет сидела сгорбившись, не поднимая глаз от стола.
— Я уж тут совсем не знала, за что хвататься. А Билл… ну что Билл, ему нужно было как-то выбираться из депрессии. Он же так верит в Марка, по-настоящему верит, и если ничего не получится… я очень боюсь, что он в нем разочаруется.
Из глаз ее хлынули слезы. Я встал, обошел стол кругом и положил ей руку на плечо. Она вздрогнула и вдруг перестала плакать, потом зашептала какие-то слова благодарности и обняла меня. После того как она ушла, я еще несколько часов чувствовал тепло ее прильнувшего тела и мокрого от слез лица, уткнувшегося мне в шею.
В предпоследнее воскресенье мая я отправился в банк несколько раньше обычного. Конец учебного года и весна манили вон из дому. Залитые утренним солнцем улицы были I полупусты, и я чувствовал удивительную легкость, когда шел вверх по Хьюстон-стрит. В отделении "Ситибанка" не было очереди, поэтому я сразу направился к банкомату, чтобы снять деньги на неделю. Я достал из кармана бумажник и открыл его. Карточки в нем не было. В полной растерянности я пытался вспомнить, когда я в последний раз брал ее в руки. Ровно неделю назад. И потом, как всегда, положил ее на место. Я перевел взгляд на табло банкомата с надписью: "Вставьте банковскую карту". Откуда вообще взялся этот императив? Разве автомат имеет право на повелительное наклонение? Он производит операции, информирует о чем-то клиента, но неужели этого достаточно, чтобы приказывать? И тут я понял, что все знаю. Знаю так ясно, словно ответ высветился на табло банкомата. Простая жалящая правда внезапно прожгла меня, прожгла насквозь. Приходя домой, я всегда оставлял бумажник и ключи на телефонном столике в прихожей, чтобы потом, уходя на работу, не искать их по всем карманам. Я вспомнил, как Марк спрашивал день и год моего рождения. 19 февраля 1930-го.
21930, мой персональный код. Он же никогда не поздравлял меня с днем рождения. Сколько раз мы вместе ходили в банк? Много. А что потом? Мы возвращались домой, и он шел либо в уборную, либо в комнату Мэта, а бумажник все это время лежал в свободном доступе. За моей спиной успела образоваться очередь. Какая-то женщина посмотрела на меня с немым вопросом. Действительно, стоит человек перед банкоматом и глаз не сводит с открытого бумажника. Я ринулся мимо нее к выходу. Домой я почти бежал.
Первым делом нужно было проверить состояние счета. Всякий раз, когда банк присылал мне выписку, я, не вникая, совал ее в папку и вспоминал про эти бумажки, только когда приходило время заполнять налоговую декларацию. Разорвав конверт, я вытащил сводную выписку по счетам. Депозитный счет был цел. А на текущем у меня лежало семь тысяч — гонорары за статьи и аванс за книгу о Гойе. Эти деньги исчезли. Я копил их, чтобы поехать в Испанию. Сколько раз я говорил Марку и про поездку, и про счет. Теперь там оставалось шесть долларов и тридцать один цент. Деньги снимали начиная с декабря в разных местах по всему городу. В выписке были указаны какие-то банки, о которых я никогда и не слышал. Время стояло разное, иногда чуть не полночь, но день недели всегда один и тот же — суббота.
Я позвонил Биллу и Вайолет, но услышал лишь голос Билла на автоответчике, который предлагал мне оставить сообщение после длинного гудка. Я попросил его перезвонить мне, как только он вернется. Потом я набрал номер Люсиль. С того авторского вечера мы с ней ни разу не общались. Она сняла трубку, и я тут же выложил ей все. Когда я договорил, она молчала секунд пять, не меньше, потом ровным бесцветным голосом спросила:
— Почему вы думаете, что это Марк?
— А пин-код? — сорвался я на крик. — Он же сам спрашивал меня про день и год рождения. Это очень распространенный пин, многие так делают! И даты. Деньги снимали со счета именно в те дни, когда он приходил ко мне домой. Ваш сын в течение нескольких месяцев грабил меня без зазрения совести. Он совершил преступление, неужели вы не понимаете?! Я могу заявить в полицию!
На другом конце провода было молчание.
— Он украл у меня семь тысяч долларов!
— Возьмите себя в руки, Лео, — твердо сказала Люсиль.
Я ответил, что не могу взять себя в руки и не собираюсь этого делать и что если по какой-то причине Марк вернется домой, не заходя ко мне, она должна немедленно изъять у него карточку.
— А если карточки у него нет? — спросила Люсиль все тем же ровным голосом.
— Вы не хуже моего знаете, что она у него! — взревел я и швырнул трубку на рычаг, но тут же пожалел о содеянном. В конце концов, не она же украла мои деньги. Поверить в то, что сын виноват, Люсиль не могла, ей нужны были доказательства. То, что казалось очевидным мне, ее не убеждало. Но когда в ответ на мою ярость в трубке зазвучал бесстрастный холодный голос, это только подлило масла в огонь. Потрясение, горечь, даже паника — все было бы лучше, тогда я не стал бы орать.
Не прошло и часа, как у меня на пороге появился Марк.
Я открыл ему дверь.
— Здрасьте, дядя Лео! — улыбнулся он, входя в квартиру.
Пауза.
— Что случилось? — спросил Марк, почуяв неладное.
— Где моя карточка?
Марк вытаращил на меня глаза:
— Какая карточка?
— Банковская. Она у тебя. Лучше отдай сам, или я за себя не ручаюсь.
Я сжал кулак и замахнулся. Марк инстинктивно отступил на два шага.
— Вы что, дядя Лео, совсем, да? Откуда у меня ваша карточка? Что мне с ней делать-то?
Все в нем: и пригожее лицо, и переполошенные глаза, и кудряшки, и свитер с серебристым люрексом, и вялое расслабленное тело почему-то провоцировало агрессию, его хотелось ударить. Я припер его к стене. Марк был сантиметров на десять выше ростом, на сорок лет моложе и куда сильнее, чем я, но он безропотно, без единого звука позволил мне прижать себя к стене. Он почти повис на ней, обмякший, как тряпичная кукла.
— Немедленно отдай мне карточку, — прошипел я сквозь стиснутые зубы. — Ты понял меня? Немедленно, или я тебе голову оторву.
Марк не сводил с меня изумленно распахнутых глаз.
— Какую карточку?
Я потряс кулаком у него перед носом.
— Считаю до трех.
Марк дернулся и попытался достать что-то из заднего кармана штанов. Я отпустил его руку. Он вытащил бумажник, раскрыл его, и я увидел знакомую карточку "Ситибанка".
— Дядя Лео, я правда ни цента не взял, честное слово, — сказал он, протягивая мне карточку. — Мне хотелось, конечно, но я не взял.
Не веря своим глазам, я сделал шаг назад. Он же сумасшедший! Меня охватил ужас, давно забытый леденящий детский ужас, когда из темноты выползают страшные чудовища, злые ведьмы и колдуны.
— Слушай, — вымолвил я, задыхаясь, — ведь ты же много месяцев подряд воровал мои деньги. Ты украл у меня семь тысяч долларов!
Марк заерзал.
— Неужели ты не понимаешь, что там все регистрируется. Выписка по счету показывает любую снятую сумму. Каждую субботу, после того, как мы возвращались из банка, ты потихоньку брал мою карточку, а на следующий день, в воскресенье, подкладывал ее на место.
Марк снова заерзал.
— А ну-ка сядь, — приказал я.
— Я не могу, дядя Лео, меня же мама ждет. Я ей обещал сегодня пораньше вернуться.
— Ты с места не сдвинешься, понял? Ты совершил преступление, и я могу позвонить в полицию, чтобы тебя задержали.
Марк послушно сел.
— Как это, в полицию? — спросил он дрожащим голосом.
— Очень просто. Ты же должен был понимать, что при всей моей рассеянности, при всем моем маразме я рано или поздно узнаю правду. Это же не десять центов на мороженое. Ты понимаешь, какие это деньги?
Марк прирос к стулу. Он едва шевелил губами.
— Я думал, вы не заметите.
— Как то есть, не замечу? Это были деньги на поездку в Мадрид! Как я, по-твоему, должен был платить за билеты на самолет, за гостиницу? Мне бы все равно пришлось снимать их со счета! Неужели ты об этом не думал?
— Нет.
Это не укладывалось у меня в голове, я просто не мог этого понять. Битый час я тряс его, стращал, запугивал, допрашивал, но натыкался на те же автоматические ответы. Ему было "очень неприятно", что его уличили в краже. Когда я спросил о наркотиках, он со всей прямотой заявил, что на наркотики денег не тратил, потому что если бы захотел, то мог бы их доставать бесплатно. Нет, он просто покупал себе вещи, ходил в ресторан. Деньги, они же как вода, объяснил мне Марк. Тогда его ответы показались мне чудовищно нелепыми, но сейчас я понимаю, что застывший на стуле парень