К тому времени, когда девушка за длинной стойкой отеля "Оприленд" принялась расчерчивать зеленым фломастером план его необозримых площадей и в третий раз приветствовала меня "в самом большом отеле мира", я уже понял, что окончательно влип. Еще через полтора часа мне все-таки удалось обнаружить свой номер при помощи пожилого служащего, одетого в зеленую форму. На его нагрудной табличке значилось просто "Билл". Уильям — не самое редкое имя, но эти четыре буквы у него на груди заставили меня содрогнуться.
Я оставил для Марка записку у дежурной и наговорил еще одно сообщение на автоответчик. Сделав это, я решил, что, сколько бы миль ни пришлось прошагать до их номера, я все равно дойду и буду ждать их возвращения. Правда, от одной мысли о том, чтобы проделать еще одну кругосветкеу через бескрайние просторы магазинов и ресторанов, мне стало плохо. Чувствовал я себя неважно. И дело было не только в спине. Я почти не спал, и теперь ноющая головная боль сдавливала мне виски будто клещами.
Бредя мимо нескончаемой череды магазинов с разодетыми манекенами и плюшевыми медведями, я растерял последние крохи надежды. В сущности, мне уже было не важно, найду я Марка или нет. Интересно, предполагал ли Джайлз, что из-за его записки я угожу в этот чудовищный предательский лабиринт-переплет? Я еле плелся. На пути попался сувенирный магазинчик с масками Лорела и Харди, кукольными Элвисами и кружками, украшенными рельефным изображением Мэрилин Монро со взлетающей юбкой.
В следующее мгновение я увидел Марка и Джайлза. Они поднимались на эскалаторе с нижнего этажа на тот, где находился я. Вместо того чтобы окликнуть их, я спрятался за колонной особнячка в колониальном стиле. Мне хотелось понаблюдать. Разумеется, это можно было назвать глупостью и малодушием, но мне важно было посмотреть на них вдвоем. И Марк и Джайлз были в мужской одежде. Они улыбались друг другу, два раскрепощенных молодых человека, которые замечательно проводят время. Марк стоял на эскалаторе, выставив одну ногу вперед, и продолжал болтать с Джайлзом:
— Все-таки они страшно злые, эти собаки! А какая жопенция у продавца, заметил? Наверное, миля в обхвате, не меньше!
У меня перехватило дыхание. И не из-за того, что сказал Марк, а из-за того, как он это сказал. Регистр его голоса, модуляции, интонации — все это было мне совершенно не знакомо. Долгие годы я видел в нем изменчивого хамелеона, знал, что он постоянно мимикрирует под окружающую среду, но теперь, благодаря звуку этого незнакомого голоса, дурные предчувствия, которые я старался загнать поглубже, вдруг получили свое чудовищное подтверждение, и, даже похолодев от услышанного, я ощущал трепет торжества. Теперь я знал наверняка, что Марк — не тот, за кого себя выдает. Я вышел из-за колонны и окликнул его:
— Марк!
Оба повернулись и уставились на меня. На их лицах было написано искреннее изумление. Джайлз опомнился первым. Он двинулся мне навстречу и остановился, когда нас разделяли только считаные сантиметры. Его лицо почти вплотную придвинулось к моему, и я бессознательно уклонился от такого проявления задушевности, но, едва сделав это, понял, что допустил ошибку. Джайлз ухмыльнулся:
— Профессор Герцберг! Какими судьбами?! Что привело вас в Нашвилл?
Джайлз протянул мне руку, которую я не стал пожимать. Его бледное лицо находилось совсем рядом с моим, я мучительно подыскивал ответ, но слова не шли. Джайлз задал мне вопрос, который я без конца задавал себе сам. Я не мог объяснить, что привело меня в Нашвилл. Я смотрел на Марка, стоящего в метре от своего приятеля.
Джайлз ждал ответа, чуть склонив голову набок, и продолжал в упор меня разглядывать. Я заметил, что левую руку он не вынимает из кармана, в котором явно что-то лежит.
— Мне нужно поговорить с Марком, — сказал я. — С глазу на глаз.
Марк понурился. Он стоял как обиженный ребенок, завернув носки внутрь. Мне на миг показалось, что у него подгибаются колени, но потом он справился с собой и выпрямился. Наверное, снова был под кайфом.
— Хорошо, я дам вам возможность пообщаться, — весело сказал Джайлз. — Как вы, вероятно, догадались, профессор, этот отель для меня — неисчерпаемый источник вдохновения. Так много художников сегодня забыли, какой плодородной почвой является в Америке сфера торговли! Так что мне еще о многом надо поразмыслить.
Он с улыбкой кивнул нам и двинулся по коридору.
С момента моего разговора с Марком в отеле "Оприленд" прошло четыре года. Мы тогда уселись за красный металлический столик с белым сердечком на столешнице. Кафе называлось "Наш уголок". У меня было несколько лет, чтобы осознать услышанное, но я до сих пор так ничего и не понял.
Марк поднял голову и посмотрел на меня с выражением, которое я тут же узнал. В чистых распахнутых глазах стояла простодушная грусть, надутые губки складывались в гримаску, которой он пользовался с самого детства. Однако его мимический репертуар явно сузился. Не знаю, что тому виной, многочисленные самоповторы или наркотики, но Марк здорово потерял форму. Я посмотрел на эту маску раскаяния и покачал головой:
— По-моему, ты не очень понимаешь, что происходит. Так вот, Марк, с этим лицом ты опоздал. Я слышал, как вы болтали на эскалаторе. Я слышал твой голос. При мне ты никогда так не разговаривал. И даже если бы я ничего не слышал, это твое выражение лица я знаю наизусть. Оно у тебя в запасе для взрослых, которые говорят мальчику: "Ай — ай-ай!" Только тебе уже не три года. Ты вырос. И эти твои щенячьи ужимки тут не проходят. Более того — они просто смешны.
Марк несколько секунд смотрел на меня, не веря собственным ушам. Затем, как по команде, лицо его приняло совсем иное выражение. Он перестал выпячивать губу и от этого сразу стал взрослее. Столь быстрая смена масок была с его стороны тактическим просчетом. Я почувствовал внезапное преимущество.
— Нелегко, должно быть, помнить, когда какое лицо надевать, кому что врать. Бедолага, состряпать такую историю про пистолет, про убийство, и все в надежде, что Вайолет вышлет тебе деньги! Ты за кого ее принимаешь? Неужели ты думаешь, что после всего, что ты сделал, она пошлет тебе деньги?
Марк опустил голову и сидел не поднимая глаз:
— Я ничего не стряпал, это правда.
Со мной он говорил голосом, который я очень хорошо знал.
— Я не верю ни единому твоему слову.
Марк посмотрел на меня, но головы не поднял. Голубизна радужки казалась влажной от избытка чувств. Этот взгляд я тоже узнал, потому что не раз и не два попадался на одну и ту же удочку.
— Тедди сам сказал мне, что это он убил, это его рук дело.
— Но ведь все это произошло задолго до твоего лечения в Хейзелдене. Почему же ты снова с ним уехал?
— Это все он! Он попросил, а я не мог сказать "нет", потому что боялся.
— Опять врешь!
Марк неистово затряс головой:
— Нет!
Он это почти выкрикнул. Женщина, сидевшая через три столика от нас, даже повернула голову в нашу сторону.
— Марк, — произнес я, стараясь говорить как можно тише, — неужели ты не понимаешь, что это абсурд? Ты же мог вернуться со мной в Нью-Йорк из Миннеаполиса, я специально прилетел за тобой.
Я помолчал.
— Я ведь видел тебя в парике, видел, когда ты садился в такси с этим…
Я не мог продолжать, потому что Марк пожал плечами и ухмыльнулся.
— По-твоему, это смешно?
— Да нет, просто вы так говорите, дядя Лео, как будто я голубой.
— А это не так, да? И вы с Джайлзом не любовники?
— Да это же для прикола. Ну, было пару раз. Я же не такой! Это только с Тедди…
Я не сводил глаз с его лица. Он был слегка сконфужен, но не более того.
— Кем же надо быть, чтобы убежать из дома с человеком, про которого точно известно, что он убийца, бояться его и при этом спать с ним для прикола, а?
Ответа не последовало.
— Этот человек уничтожил одно из полотен твоего отца. Неужели тебе на это наплевать? Ведь это же твой портрет, Марк!
— Это не мой портрет, — буркнул он.
Теперь глаза его стали тусклыми.
— Как то есть не твой? Что ты такое говоришь?
— Я там не похож совсем. Гадость какая-то.
У меня не было слов. Явная неприязнь Марка к портрету меня потрясла. Она в корне меняла дело. А вдруг именно это и повлияло на Джайлза, он же не мог не знать об отношении Марка к работе отца?
— Маме он тоже не нравился. Она его даже не разворачивала. Он все время лежал в гараже.
— Понятно.
— И вообще, почему надо вокруг какой-то одной картины поднимать такой шум? Тоже мне, проблема! После отца осталось столько работ…
— Ты просто представь себе, каково бы ему было…
— Так ведь он уже того! — выпалил Марк.
От этого "уже того!" у меня зашумело в ушах. Глядя в пустые, неживые глаза Марка, слушая этот кретинский эвфемизм, с помощью которого он говорил о смерти Билла, я чувствовал, как меня захлестывает ярость.
— Знаешь, Марк, этот портрет был лучше, чем ты, потому что он — более настоящий, более живой, более сильный, чем ты когда-либо был или будешь. Если тут и есть гадость, то она в тебе, а не в картине. Гадок на самом деле ты. В тебе нет ничего, кроме пустоты и холода. И если бы отец был жив, он бы от тебя отвернулся.
Я с шумом втягивал воздух через нос. Ярость душила меня, и я пытался взять себя в руки.
— Дядя Лео, разве можно так говорить! — ухмыльнулся Марк.
Я сглотнул. Лицо мое дергалось, как от тика.
— Можно, потому что это правда. И, насколько я понимаю, другой правды во всей этой истории нет. Не знаю, можно ли верить хоть слову из того, что ты мне тут сказал, но одно я знаю наверняка: твоему отцу было бы за тебя стыдно. Ведь когда ты врешь, у тебя концы с концами не сходятся. Твоя ложь бессмысленна. Ты врешь глупо. Правду говорить куда проще. Ну почему ты хотя бы раз не скажешь правду? Ну хоть один раз?!
Марк был абсолютно спокоен. Казалось, мое бешенство его просто забавляет. Помолчав, он ответил:
— Потому что это вряд ли кому-нибудь понравится.