Чаз не торопилась с ответом.
— Ладно, — хмыкнула она наконец. — Но только если вы сначала что-нибудь съедите.
— Не приставай.
Чаз ответила злорадной усмешкой.
Благодаря стряпне Чаз Джорджи набрала потерянный вес, однако этот факт не уменьшил ее раздражения.
— Ладно. Но час начнется с того момента, как я поем.
— Вернусь через десять минут.
И она вернулась с двумя тарелками. На одной был салат с лососем и овощами, на другой — гигантский сандвич с тремя сортами мяса, сыром и гуакамоле[22]. Джорджи и Эрон обменялись обреченными взглядами, когда Чаз поставила перед ним салат, а перед Джорджи — сандвич.
— Вам нужны калории, — упорствовала она, когда Джорджи попросила поменять тарелки. — А Эрону необходимо похудеть.
Джорджи схватила сандвич.
— Подумаешь, тоже мне эксперт-диетолог!
— Чаз — эксперт во всем, — вмешался Эрон. — Только спросите.
Чаз с самодовольным видом сложила руки на груди:
— Я, например, знаю, что Бекки наконец вчера заговорила с тобой.
— Она хотела, чтобы я посмотрел ее компьютер, вот и все, — отмахнулся Эрон.
— Ты такой болван! Не знаю, почему трачу на тебя время!
Джорджи знала, но была не настолько глупа, чтобы разъяснить обоим, что Чаз была прирожденным воспитателем и нянькой.
Когда с сандвичем было почти покончено, Джорджи заставила Чаз спуститься вниз и посмотреть, чем занят отец. Эрон решил сменить масло в машине, а Джорджи вернулась к своему занятию. Прошел час.
— Можно войти?
Джорджи растерянно обернулась. В дверях стоял отец — в серых шортах и светло-голубой тенниске. Она машинально отметила, что ему нужно подстричься.
Он кивком показал на компьютер:
— Что ты делаешь?
Сейчас он наверняка скажет какую-нибудь гадость… но она все равно призналась:
— Новое хобби. Я снимаю фильм.
Молчание отца лишало ее равновесия. Джорджи растерянно подвигала компьютерной мышкой.
— Хобби может иметь каждый, — бросила она, вскинув подбородок. — Я купила монтажное оборудование. Просто так, для забавы.
Отец рассеянно пригладил волосы.
— Понятно.
— Я что-то не так сделала?
— Нет. Просто я удивлен.
Он удивлялся, что идея не исходила от него? И снова комнату наполнила напряженная тишина. Джорджи заставила себя сесть прямее.
— Пап, я знаю, ты не одобряешь моих методов, ни я не собираюсь больше обсуждать их с тобой.
Отец переступил с ноги на ногу и кивнул.
— Я… просто хотел спросить: не знаешь, где в гостевом домике находится распределительный щит? Случилось короткое замыкание. И я не хочу без спроса шарить в доме.
— Распределительный щит?
— Не важно. Узнаю у Чаз.
Шаги отца замерли в коридоре.
Джорджи уставилась на дверной проем. Он так странно вел себя с того дня, как обрызгал ее в бассейне. Нужно поговорить с ним по душам. Но разве она не пыталась это сделать? Пыталась. Год за годом. И терпела поражение.
Она повернулась к монитору. У отца верный глаз. Жаль, что она не показала ему отснятый материал. Только ей нужна поддержка, а не критика. Если бы только они могли… немного расслабиться и вести себя как отец и дочь.
И снова легким облачком промелькнули воспоминания.
Маленькая убогая комнатенка… уродливый золотистый ковер… разбросанные повсюду книги… Родители танцуют какой-то быстрый танец… и вдруг начинают щекотать друг друга. Гоняются друг за другом по комнате. Отец прыгает через стул. Мать хватает Джорджи в объятия.
«И что теперь будешь делать, громила? Малышка у меня!»
Все трое с хохотом валятся на пол.
Отец не ужинал дома, и Джорджи не могла спросить его, была ли в действительности та сцена или она все придумала. Хотя, возможно, это ни к чему бы не привело, поскольку отец, как правило, старался не отвечать на вопросы о прошлом. Нужно отдать ему должное: он никогда дурного слова не сказал о жене, хотя становилось все более очевидным, что их брак был ошибкой.
Наутро она проснулась от страха. Нервы были натянуты до предела. До вечеринки осталась неделя. Отец переехал к ним. Впереди были пробы на самую важную роль в ее карьере — роль, которую, по общему мнению, ей ни за что не сыграть. А теперь, заключив договор на постановку, фиктивный муж вполне мог решить, что не нуждается в ее пятидесяти тысячах в месяц, и потребует развода. Прыщ, вскочивший на лбу, был почти облегчением — небольшая проблема, которая вскоре разрешится.
Остаток утра Джорджи провела в салоне, где ей мелировали волосы и подкорректировали брови. Вернувшись домой, она не находила себе места. Слишком волновалась, чтобы сосредоточиться на подготовке к пробам. Пришлось вооружиться камерой и удрать от папарацци в «Сэнти-Элли»[23], чтобы взять интервью у женщин, продававших копии дизайнерских платьев.
Отца Джорджи не видела все утро, но он появился, как раз когда она спускалась вниз. Сунув руки в карман, он позвенел ключами.
— Хочешь пойти в кино?
— То есть в кинотеатр?
— Развлечемся немного.
Эти слова в его устах прозвучали как-то странно.
— Вряд ли.
— В таком случае, может быть, ленч?
Нужно поскорее покончить с этой неприятной беседой. Джорджи поправила сумку на плече.
— Тебе не обязательно быть таким вежливым. Этоменя нервирует. Давай выкладывай все, что у тебя на уме: что я дерьмовая, неблагодарная дочь. Что я ни черта не понимаю в бизнесе. Что я…
— Ты не дерьмовая и не неблагодарная дочь, и больше мне нечего сказать. Я просто подумал, что мы могли бы куда-нибудь пойти. Ничего, в другой раз. У меня все равно дела.
Он вышел на крыльцо.
Джорджи, удивленно покачав головой, последовала за ним.
Ей всегда нравилось большое крытое крыльцо дома Брэма, с полом из бело-голубых изразцов и аркадой из скрученных лепных колонн. Пурпурная бугенвиллея образовала тенистую ширму на одном конце, а Чаз недавно добавила еще несколько терракотовых горшков, резную мексиканскую скамью и такой же деревянный стул.
— Пап, подожди!
Сама не зная почему, Джорджи сунула руку в сумку.
Вопросительное выражение его лица сменилось подозрительным, особенно когда она вытащила камеру и отложила сумку.
— Я видела сон… нет, не совсем сон, скорее воспоминание.
Камера была ее щитом. Ее защитой. Джорджи подняла ее к глазам и включила.
— Воспоминание о том, как вы с мамой танцевали и поддразнивали друг друга. Ты перепрыгнул через стул. Мы все смеялись и были… счастливы. — Она подошла ближе. — Иногда меня одолевают подобные воспоминания… Я это все придумала, верно?
— Выключи камеру.
Джорджи ударилась об острый угол скамьи, поморщилась, но снимать не перестала.
— Я все придумала, чтобы скрыть от себя правду, которую не хочу слышать.
— Джорджи, не нужно…
— Я умею считать.
Она обошла скамью и направила на отца объектив.
— Я знаю, ты женился на ней только потому, что она ждала ребенка. И ненавидел каждую минуту этого брака.
— Ты слишком драматизируешь.
— Скажи правду. — Она уже была мокрой от пота. — Только один раз, и я больше никогда об этом не заговорю. Я не собираюсь тебя винить. Ты мог бы бросить ее беременной, но не бросил. Ты мог бы уйти и от меня, однако не ушел.
Пол вздохнул и снова поднялся на крыльцо, словно ему предстояла утомительная встреча, которой невозможно избежать.
— Все было совсем не так.
Джорджи обошла его и встала между ним и крыльцом, не давая пройти.
— Я видела ее снимки. Она была очень хорошенькой. И по-моему, любила повеселиться.
— Джорджи! Немедленно убери камеру. Я уже говорил, что мать любила тебя. Чего еще тебе…
— Ты также твердил, что она была легкомысленной, но, очевидно, пытался выразиться дипломатично. — Ее голос дрогнул. — Мне плевать, если она была всего лишь проституткой! И если я всего лишь результат одноразового секса! Я хочу…
— Довольно! — Он ткнул пальцем в камеру. На виске пульсировала вена. — Немедленно выключи камеру!
— Она была моей матерью. Я должна знать! Даже если она была еще одной бимбо, по крайней мере ты мог бы сказать мне!
— Она была не такой! И больше никогда не говори ничего подобного!
Пол выхватил камеру из рук Джорджии и швырнул на изразцы. Объектив со звоном разлетелся по полу.
— Ты ничего не понимаешь!
— Тогда скажи!
— Она была любовью всей моей жизни!
Его слова повисли в воздухе.
Ее била дрожь.
Их взгляды скрестились.
Мучительная гримаса исказила его лицо.
Джорджи пошатнулась и едва не упала.
— Я тебе не верю.
Отец снял очки и тяжело сел на резную скамью.
— Твоя мать была… ослепительна, — хрипло выдавил он. — Очаровательна… Смех был так же естествен для нее, как дыхание. Она была умна, куда умнее меня, и очень остроумна. И безмерно добра. Не умела видеть зло в людях. — Он положил очки рядом с собой. Рука его дрожала. — Ее не сбивала машина, Джорджи. Мама увидела, как беременную женщину избивает ее парень, и бросилась на помощь. Он выстрелил твоей матери в голову.
— Нет! — ахнула Джорджи.
Пол оперся локтями о колени и низко опустил голову.
— Боль, которую я испытал, узнав о ее смерти, была почти невыносимой. Ты не понимала, что она ушла навсегда, и все время плакала. Я не мог тебя утешить. У меня едва хватало сил накормить тебя. Она так сильно любила нас и очень расстроилась бы, узнав, как я слаб. — Он потер лицо ладонями. — Я перестал ходить на пробы. Не мог снова пережить эту боль. И пообещал себе, что никогда не буду любить другого человека так сильно, как любил ее.
У Джорджи мучительно сжалось сердце. Легкие не пропускали воздух. Она задыхалась.
— И ты сдержал обещание, — прошептала она.
Он поднял на нее глаза, полные слез.
— Нет. Не сдержал, и смотри, куда это нас привело.
До Джорджи не сразу дошел истинный смысл его слов.
— Так это я? Ты так сильно любишь меня?!