ли.
– Давай потом об этом поговорим.
– Нет. Не потом.
Она посмотрела на Джона, будто намекая, что пора и ему высказаться. Они всё спланировали.
Джон выглядел так, словно охотнее стал бы обедом для акулы, а не вел этот разговор.
– Она собрала сумку, стоит у меня дома. Одежда там, остальное всякое. Немного денег. Ее друзья уже готовы за ней заехать. Она решила уйти, вот я о чем. Я ее отговорил. Сказал, что если бы ты понимал, понимал по-настоящему, как она себя из-за этого чувствует, то ты бы боролся.
У меня в голове снова забурлило черное озеро стыда. Тут выскочила искра, и оно загорелось. Если приходится выбирать между ядовитой жижей отвращения к себе и огнем неконтролируемой ярости, выбора у тебя и нет.
Я повернулся к ней.
– Знаешь что? Если хочешь уйти, то почему бы тебе…
Джон встал передо мной.
– Может, эту часть пропустим, а, Дэйв? Ту, где ты неосознанно бесишься, что тебе поставили ультиматум? Потому что это не ультиматум, и помыкать тобой никто не пытается. Я миллион раз был на твоем месте, ты же знаешь, и твой гнев – это гнев ребенка, которого вытащили из теплой постели холодным утром. Вот и все. Потому что депрессия – самая удобная кровать в мире, и ты что угодно скажешь, чтобы полежать еще минутку. Но перед тобой люди, которые тебя очень любят – и которые говорят тебе, что к этой кровати несется грузовик. И если тебе на собственную жизнь плевать, то взгляни на все с другой стороны. Кое-кто, кто очень нам с Эми дорог, вот-вот попадет под грузовик, и спасти его можешь только ты. Просто так вышло, что человек, которого мы так хотим спасти, это ты. А еще в этом грузовике полно дерьма, не знаю, говорил я уже или нет.
– Просто предположил.
Я вздохнул и внимательно посмотрел на пятно пустоты, повисшее у меня перед лицом.
– Я на девяносто девять процентов уверен, что я сам по себе такой. Всегда таким был, сколько себя помню.
Эми посмотрела на меня как на идиота.
– Ну конечно же, сам по себе. Но у меня вот ноги волосатые сами по себе, а я все-таки регулярно их брею. В естественном нашем состоянии все мы липкие и злые вонючки, на нас даже в зоопарке никто не взглянет, если за это денег попросят. Мы все ежедневно воюем со своими ужасными, неотесанными двойниками. Тебе страшно. Я понимаю. Тебе страшно, что ты вылечишься и вдруг превратишься в банального, скучного человека. Что ж, у меня для тебя хорошие новости – нет такого лекарства. Ты просто проснешься однажды и начнешь бороться, день за днем, пока это не станет твоей сутью. Не превратит в бойца. Слушай, решать тебе. Все зависит только от тебя. Но я не собираюсь до конца жизни смотреть, как ты медленно разваливаешься на части, приклеившись к дивану, как какой-то самолет, который, по законам физики, абсолютно точно не сможет взлететь с беговой дорожки.
– Во всяком случае, – сказал Джон, – помни, что от тебя зависят жизни людей. Впереди всегда маячит очередная передряга.
Какое-то время мы молча смотрели, как заполняют дерьмом озеро.
Я махнул рукой в сторону рабочих внизу и сказал:
– Не нравится мне это.
– Ну, это отвратительно где-то по тридцати шести причинам, – отозвалась Эми.
– Нет, я обо всем в целом. По сути, нас просят закрыть на все глаза. Жить своей жизнью, зная, что оно все еще здесь. Словно…
– Не можешь почесать, где чешется?
Джон щелчком отбросил окурок сигареты и развернулся, чтобы уйти. Он положил мне на спину руку, будто хотел увести отсюда.
– Забудь, Дэйв. Это же Пиздапр…
33. Абсолютно непримечательная развязка. Наверное, ее можно и пропустить – серьезно, отложите книгу
В местах, где наводнение отступило, осталась тонкая пленка засохшей грязи, превратившая газоны, тротуары и асфальт в одно и то же серо-коричневое месиво, как будто нас всех засосало в фото с эффектом сепии. Но город остался на своем месте.
Мы сидели у Джона и запоздало праздновали день рождения Эми, через две недели после знаменательной даты, договорившись отложить празднование по крайней мере до тех пор, пока отступит опасность заболеть траншейной стопой. Наводнение покинуло неприметный дом Джона, в итоге пришлось лишь стелить на первом этаже новый ковер (с чем Джон и так затянул: старый ковер стерпел все, от пятен кофе до выжженных следов от фейерверков).
Тем вечером, в восемь часов, мы подошли к дверям Джона и услышали, как тот внутри на кого-то кричит. Последнее, что я услышал перед тем, как постучать, было: «Хватит этого дерьма, это уже не круто».
Он рывком распахнул дверь и не здороваясь впустил нас в дом. Выглядел он дерьмово, будто последние пять дней тяжело болел гриппом.
Джон ссорился с Забавой. Та сидела в углу, уткнувшись в телефон, словно давным-давно прекратила ругаться.
– То есть… она еще тут, – пробормотал я Джону.
– Она, блядь, не уходит! – рявкнул Джон. – Просто смешно, бля.
Забава оторвалась от телефона и сказала:
– Я смыла его заначку. Он недоволен.
– Ты… чего?
– Мет, Аддерол, травку – все. Все полетело в унитаз. Вжух. Пока-пока.
Джон ткнул в нее пальцем.
– Такие вещи не тебе решать.
– Ты споришь с роем жуков-оборотней, Джон, – напомнил я.
– И проигрываешь! – добавила Забава.
– Пойду принесу из машины запеканку, – сказала Эми и вышла. У нас не было ни запеканки, ни чего еще.
Я помолчал, обдумывая, насколько нелепо встревать в этот спор, а потом произнес:
– Серьезно, Забава, так ты человека от зависимости не избавишь. Наркотиков больше нет, а зависимость осталась.
Она пожала плечами.
– И чо? Никто не говорил, что будет легко.
Джон посмотрел на меня.
– Видишь? Что за хрень, бля. Я не просил ее здесь жить. И я, блядь, не просил следить за каждым моим движением, будто она ебучий надзиратель. Ты в курсе, что я на диване сплю? В моем собственном доме!
– А ты в курсе, что сам ее сделал, да? То есть не так, чтобы она осталась, а в прямом смысле сделал, конец предложения.
– А я о чем твержу. Видишь, она в одежде сидит? Она настоящая! Забава ее купила! И платила моей кредиткой! Она же любую одежду может изобразить!
Забава, все еще пристально глядя в телефон, пробубнила:
– А я покупать люблю.
– Я хочу сказать, – продолжил я, понизив голос, но Забава, кажется, меня все равно услышала, – что, наверное, ты и уйти ее можешь заставить, так? И под этим я имею в виду уйти, как уйти из дома или уйти, как – пуф! – и ее нет. Черт возьми, Джон, где-то живет настоящая Забава Парк. Что бы она чувствовала, зная, что ты создал безделушку с ее обликом и живешь с ней?
– Безделушку? – переспросила Забава.
– Да, Дэйв, если настоящая порнозвезда Забава Парк каким-то образом примчится к нам из Польши, придется как-то разбираться.
– Настоящая? – переспросила Забава.
– Ты знаешь, о чем я! – крикнул он.
Забава оторвала взгляд от телефона.
– Ты действительно хочешь, чтобы я ушла? Если да, то я уйду.
Джон сделал глубокий вдох, подавляя гнев, сжал руки в кулаки у груди. Повернулся к ней и сказал:
– Я не говорил, что тебе надо уйти. Но жизнью моей ты командовать не будешь. Так больше продолжаться не может.
Забава пожала плечами.
– Ну, согласимся не соглашаться.
У Джона снова повалил из ушей пар, но я поднял руку и сказал:
– Вы Эми день рождения испортите. Ну хватит.
Я подошел к черному входу, высунул голову за дверь и увидел, что Эми стоит на крыльце и смотрит, как подъезжает на своей «Тойоте-Приус» Ники. Джон настаивает на том, чтобы приглашать ее на все праздники лишь потому, что последние двенадцать лет они с ней близкие друзья.
– Все закончилось, можешь заходить, – сказал я Эми.
Ники вылезла из «приуса» с пластиковой коробкой кексов. Ее глаза походили на черные порталы, которые вели в полную одной только злобы душу.
– Дэвид!
– Здравствуй, Ники.
– У меня тут два кекса «Красный бархат», это тебе! Если кто-то протянет к ним руку, врежь ему! Ты знаешь, что «Красный бархат» – просто шоколад с красным пищевым красителем?
– Нет.
Лживая сука.
Мы вошли в дом, и Забава, увидев Ники, просияла.
– Приве-е-е-ет! Вот и моя малышка!
Они обнялись. Я так понял, никто не пояснял, что она не человек, – надо будет отвести Забаву в сторонку и сообщить.
Эми достала из сумочки конверт с поздравительной открыткой и сказала Джону:
– Зачем ты послал ее по почте? Мог просто отдать.
Джон посмотрел недоуменно.
– Когда ты ее получила?
– Лежала в почтовом ящике, когда мы вчера ходили проверять квартиру.
– Я не помню, как ее посылал.
Я внимательно осмотрел конверт.
– Почтовый штемпель поставили три недели назад.
Джон посмотрел на выражение моего лица и сказал:
– Эй, а интересно, не подсказка ли это. Открой-ка.
– Даже как-то страшно, – отозвалась Эми.
Она открыла конверт и обнаружила внутри открытку с праздничной надписью С ДНЕМ ОТЦА, ПАПА – она была зачеркнута, а сверху шариковой ручкой было почерком Джона выведено С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ, ЭМИ САЛЛИВАН.
Внутри что-то лежало.
Билет моментальной лотереи.
Мы все замерли.
– Нет, – вырвалось у меня. – Джон… ты его под Соевым соусом купил?
Эми встревожилась.
– А это разве не обман? Так… так нельзя. Или можно?
– Ну, все лотереи – надувательство, – сказал я. – И люди покупают билеты с одним шансом на миллиард, не подозревая, что на самом деле шансов у них ноль на миллиард. Кажется, разница довольно небольшая.
Сверху серебряными буквами было написано, что главный приз – десять миллионов долларов.
– Половину отдадим на благотворительность, – сказала Эми.
– Хорошо, – согласился я. – Мы даже не знаем, выигрышный ли он.
– Вообще-то я практически уверен, что выигрышный, – заметил Джон.
Эми выудила из кармана пятицентовик и соскребла три ряда яйчеек.