– Ну что, материшься, как пацан деревенский! – сказала вдруг коза. – Взял бы дубину да огрел меня как следует, глядишь, и вышел бы толк.
– И то верно, – сказал Игоряшка.
Ухватил он свою пастушью палку и ну лупить наглое животное. Он охаживал её то с одного боку, то с другого, до тех пор, пока коза не покинула свекольные гряды.
А вечером, когда Никита доил своих коз, и очередь дошла до любительницы свёклы, молока у неё не оказалось.
– Смотри-ка, – сказал Кит, – у этой и на чашку не набралось. Эй, пастух, в чём же дело?
– А я почём знаю, – проворчал Игоряшка.
– Да излупил он меня палкой, вот и всё дело, – произнесла вдруг коза.
– То, что у моей козы молоко пропало, ещё куда ни шло, – сказал Кит, – но говорящую козу у себя в стаде я не потерплю. Деревенские и так на меня косо смотрят. Веди её в сарай, Игоряшка, нарушать будем.
Козу зарезали, наварили мяса. Кит взял самый большой кусок, положил на блюдо и сказал:
– Сходи-ка ты, Оксан, в Нижние Оличи да отнеси этот кусочек Василь Борисычу. Он всегда нас своей убоинкой угощает. Сало, что прислал прошлой осенью, до сих пор едим.
От Верхних Оличей до Нижних вдоль реки километра два будет. Взяла Оксанка блюдо с мясом и пошла бережком в Нижние Оличи. Шла она не спеша, то и дело останавливалась и разглядывала мясо, время-то было обеденное.
– Отломи кусочек, – сказало мясо.
– Это ещё что? – удивилась Оксанка, чуть не выронив блюдо.
– Да бери, не стесняйся, – уговаривало мясо, – вон с краю и отрезать не надо…
– И в самом деле, – сказала Оксанка, отщипнула кусок и съела.
Вот и Нижние Оличи показались. Дом Василь Борисыча крайний, у самой реки. Василь Борисыч на лавочке под окном сидит, Беломор покуривает.
– Доброго здоровья, Василь Борисыч, – сказала Оксанка, ставя на лавку блюдо с мясом. – Никита привет передавал, коли в наших краях будешь, заходи в гости. Вот прислал тебе Никита кусочек мясца (козу нынче зарезали), угощайся на здоровье. Святое дело – с соседями делиться.
– И с соседями, и с теми, кто к соседям угощенье носит, – сказало мясо. – Ну и кусок же она по дороге оттяпала!
Василь Борисыч, как услыхал такое, беломорину свою загасил и, не говоря ни слова, мигом поднялся, зашёл в дом и дверь за собой заложил. Только крикнул из-за двери:
– Неси назад чёртов кус! На хрена мне говорящее мясо, чтоб я сдох!
Делать нечего, вернулась Оксанка назад и сказала:
– Василь Борисыч благодарит тебя, Кит, но мяса ему не нужно.
– Деревенские от мяса отказываются? – изумился Никита. – Что же это такое стряслось?
– А то и стряслось, что мясо разговаривает, – сказало мясо.
– Что говоришь?.. Во дела! – оторопел Никита.
– А кроме того, – добавило мясо, – она не всё ему отнесла, по дороге отхватила кусок и съела.
– Чтобы в моём доме мясо разговаривало? – крикнул Никита, – не бывать этому!
Он собрал всё мясо, отнёс к реке и забросил его в воду подальше от берега.
В то самое время, когда Кит топил в реке мясо, мимо его дома проходил почтальон Ваня Шепель (Шепелем его звали по причине шепелявости). Видит Шепель: на траве козья шкура валяется. «Ну и хозяева, – подумал, – мясо едят, а шкуру выбрасывают, одно слово – горожане!» Поднял он шкуру и понёс домой: не пропадать же добру! Дома, как водится, присолил шкурку и растянул на мосту для просушки.
На другой день Ваня вернулся с почты поздно, уже затемно. Жена его, Клавдея, не дождавшись мужа, улеглась спать. Ваня торкнул дверь – заперта, окликнул жену – молчок. Осерчал Ваня и огласил окрест всё, что он о жене думает. А козья шкура, что сохла на мосту, сказала ему в ответ:
– Не ори, соседей разбудишь. Зайди в избу со двора, там не заперто. Обед на столе, бери да ешь.
Ваня так и сделал. Вошёл в избу, зажёг свет, видит: обед на столе под полотенчиком, а жена дрыхнет на печи.
– Ах, ты колода старая, – завопил Шепель, – так-то ты мужика встречаешь! Я, как пёс бездомный, весь день от избы к избе с проклятыми газетами шаманаюсь, а дома мне тоже, как псу, обед в миске оставляют… На печи она угрелась! Вот я тебя сейчас кочергой-то поворочу…
И Шепель, захватив кочергу, собрался было исполнить угрозу.
– Стоять, гусь почтовый! – крикнула с моста шкура. – Пьяный что ли? Только пьяницы бьют своих жен.
– Какого чёрта? – ошалев от услышанного, пробормотал Шепель, приоткрыл дверь и потихоньку выглянул на мост.
– Ну и разорался, – продолжала шкура, – небось, на погосте все мертвецы из могил повыскакивали!
– Вот те на! – крякнул Ваня, разглядывая свою находку. – Говорящая шкура! Теперь всякий скажет: «У Шепелявого шкуры разговаривают!» Ну уж нет…
С этими словами схватил он шкуру и, вбежав в избу, сунул её в печь-лежанку, там оставались угли.
Ваня подбросил ещё сухих полешек и спалил шкуру.
На другой день, когда ни Вани, ни Клавдеи дома не оказалось, в избу к ним зашли воры. Они собрали в тюки всё, что им приглянулось в доме, и двинулись было вон, как вдруг зола в лежанке проговорила:
– Намажьте лица золой, и вас никто ни за что не опознает.
– Правильно придумано, – согласились воры, каждый решил, что слова эти сказал его товарищ.
Они открыли створку лежанки, наклонившись, вымазали лица золою и направились к двери. Но только они вышли на улицу, как зола на их губах стала кричать:
– Воры! Держите их! Не дайте ворам уйти! Все соседи, кто был в домах, выбежали и схватили воров.
Вот уж правду говорят: «В зубах не удержал – в губах не удержишь» или «На чужой роток не накинешь платок». Хотя и на свой роток ни платок, ни подушку иной раз не накинешь…
Проведение-2
Физическое тело человека – самодостаточный организм, находящийся на уровне червяка.
Однажды мне повезло: я был принят в театр кукол. До сих пор не покидает меня уверенность, что театр кукол – это первоисточник театра вообще. То есть театральные герои – это не люди, а кое-кто другие… Говорят, Шекспир писал именно для театра кукол. Во всяком случае, масштаб страстей героев Шекспира вполне соответствует такому театру.
«Золотой ключик» из моего детства (не фильм, а сама история) впоследствии отомкнул в моём ремесле весьма значимую дверцу. Мне открылась возможность пользоваться своим телом как куклой, а куклой как своим телом. Неистребимый образ Пиноккио-Буратино всю жизнь не давал мне покоя. И чтобы хоть как-то избавиться от этого наваждения, я написал сказку:
Гороховый квартет(Сцены из жизни кукол)
Развитие событий вовсе не обязательно содержит некую дидактику… – Фантастическая история про мальчика-с-пальчик, когда горошина становится человечком, означает, что он и в самом деле никто…
БУРАТИНО
ПЬЕРО
МАЛЬВИНА
ЧИКИТО
Проезжая часть улицы; у стены неподалёку от помойки сидит Буратино; он сочиняет стихи.
БУРАТИНО:
В моём маленьком кармане
Много есть всего,
Только нету круглых «мани» —
То есть, нет там ничего!
ГОЛОС:
Я сижу в твоём кармане,
Напеваю: «Мани, мани…»;
Обожаю всех дразнить;
В школу нас не заманить.
Буратино лезет в карман; из кармана выпрыгивает Чикито.
БУРАТИНО:
Ты кто?
ЧИКИТО:
Я стишок, меня зовут Чикито.
БУРАТИНО (разглядывая стишок):
Я буду звать тебя Стихито,
это я тебя сочинил.
ЧИКИТО:
Зачем я тебе, Буратино? Подари меня
кому-нибудь, и от таких, как я,
у тебя отбоя не будет.
БУРАТИНО:
А откуда вы берётесь?
ЧИКИТО:
Из-за дверцы под лестницей.
БУРАТИНО:
Врёшь, малыш! Дверь заперта.
ЧИКИТО:
Ко всякой дверце есть свой ключик.
Когда кто-то что-то кому-то дарит,
хотя бы в мыслях, дверь открывается…
Будь щедрым, Буратинчик, и гости
вроде меня не переведутся в твоём
доме.
БУРАТИНО:
Да кому ты такой нужен! Я и сам
болтаю с тобой лишь от скуки.
ЧИКИТО:
А как насчёт Пьеро, твоего друга?
Я мог бы подсказать ему пару рифм,
ведь он обожает стихи.
БУРАТИНО:
Он обожает Мальвину, а она тащится
от стихов. Поэтому Пьеро день и ночь
их кропает.
МАЛЬВИНА (из окна проезжающего экипажа):
Я всё слышала, грубиян! И всё же,
когда ты всё-таки решишь подарить
мне этого малышку, я возьму его, но
при одном условии: если ты сам приве-
дёшь его ко мне.
БУРАТИНО:
Конечно! Для того, чтобы выглядеть
полным дураком, таким же, как твой
Пьеро!
МАЛЬВИНА:
Ты такой же дурак, как и Пьеро, только
дурак невоспитанный! Можешь выбро-
сить своего малыша на помойку. Про-
щай, дурачок!
Экипаж отъезжает.
ЧИКИТО:
Кто эта красавица?
БУРАТИНО:
Мальвина – местная зануда и училка.
Нравится?
ЧИКИТО:
От её голоса прямо дыхание перехвати-
ло… И она ужасно красиво выглядит!
БУРАТИНО:
Понятное дело, девчонка.
ЧИКИТО:
Но ведь ты не девчонка, а боишься вы-
глядеть некрасиво – это как понять?
БУРАТИНО:
Подрастёшь – узнаешь… Я бы пода-
рил тебя Мальвине, раз уж она тебе по
вкусу, но не бежать же теперь вслед за
ней, как какой-нибудь Пьеро.
Из помойки вылезает заспанный Пьеро; декламирует, не замечая Буратино.
ПЬЕРО:
Дар напрасный, дар случайный,
Жизнь, зачем ты мне дана?
Иль зачем судьбою тайной
Ты на казнь осуждена?[2]