ЧИКИТО:
Я не пью.
БУРАТИНО:
Больной что ли? Бывает. Дай заку-
рить.
ЧИКИТО:
Я не курю.
БУРАТИНО:
Понятно, спортсмен значит. Слушай,
спортсмен, купи мне хотя бы краснень-
кого, а то сушняк долбит. Деньги-то
у тебя есть?
ЧИКИТО:
Деньги у меня есть, но на выпивку не
дам. Да и купить здесь негде, кругом
лес.
БУРАТИНО:
Да, глухомань!.. И много у тебя де-
нег, спортсмен?
ЧИКИТО:
Сколько есть – все мои.
БУРАТИНО:
Слушай, спортсмен, я тут вчера вече-
ром этой дорогой шёл и кошелёк поте-
рял. Ты случайно не находил его?
ЧИКИТО:
Нет, не находил.
БУРАТИНО:
А почём я знаю, может, ты врёшь?
У меня в кошельке пять золотых было,
а у тебя сколько?
ЧИКИТО:
А у меня – один.
БУРАТИНО:
Покажи-ка, я свои сразу узнаю! (Чики-
то показывает монету.) Ну-ка,
ну-ка… (Буратино выхватывает моне-
ту.) Моя! Это моя монета, а где осталь-
ные, спортсмен ползучий?!
Чикито хватает Буратино за нос, нос остаётся у него в руке.
БУРАТИНО:
Караул! На части рвут! Помогите!
Из кустов выбегает Пьеро, хохоча и подпрыгивая.
ПЬЕРО:
Ты взгляду даришь столько счастья,
Что разрываюсь я на части!
БУРАТИНО:
Извини, Стихито, я теперь и сам
вижу: это не моя монета. (Возвраща-
ет монету.) Твоя гораздо круглее.
Ты дурак более совершенный, более
круглый, чем я. Запиши меня в твою
школу, Стихито.
ЧИКИТО:
Меня зовут Чикито.
БУРАТИНО (кривляясь):
Мне нравится твоё имя. Подойди, налей
мне вина и себя не забудь!
ЧИКИТО:
Ты подслушивал?!
БУРАТИНО:
Я попробовал заткнуть свои ушки
мизинчиками, но чуть было не упал под
колёса экипажа Мальвины…
ПЬЕРО:
Мы ехали на запятках!
БУРАТИНО:
Друзей в беде мы не бросаем! Отдай
нос. (Забирает нос у Чикито, переда-
ёт его Пьеро.) Держи, Пьеро, это то, с
чем оставил тебя Стихито.
ЧИКИТО:
Извини, Пьеро, если что не так.
ПЬЕРО:
Всё в порядке. Ты был прав, когда хо-
тел сказать, что я влюблён в собствен-
ный образ. Я влюблён в образ влюблён-
ного, так-то, малыш.
БУРАТИНО:
Объявляются гонки на выживание! Кто
добежит до дому первым, тот и получит
главный и единственный приз – умо-
помрачительную Мальвину. (Все трое
становятся в ряд.) Сегодня я ел горо-
ховый суп, и, уверяю вас, меня хватит,
чтобы произвести хороший стартовый
выстрел. На старт, внимание… (Пьеро
делает фальстарт и падает.)
Буратино издаёт оглушительный звук; и сразу же из-за поворота дороги выезжает экипаж Мальвины и останавливается возле стартующих.
МАЛЬВИНА (открывая дверцу экипажа):
Мальчики, скорее прыгайте ко мне.
Я получила срочное приглашение на
королевский бал и мне нужны сопрово-
ждающие. Ну, живо, мы опаздываем!
Пьеро, Чикито и Буратино залезают в экипаж; экипаж трогается и мчится по лесной дороге.
Проведение-3
«Что за разговор?» – это вопрос вопросов в актёрском ремесле. Он относится не только к репликам персонажей, но и к внутреннему разговору, который ведут и «действующие лица», и их «исполнители». Карлос Кастанеда называет этот разговор внутренним диалогом.
Надо сказать, что, кроме разговоров, в нас звучат и музыка, и пение (знакомый большинству «неотвязный мотив»), выстраиваются ритмические рисунки, различные шумы… Но актёру, похоже, важнее всего внутренний диалог. Вопрос только в том, как научиться слышать свой внутренний мир.
В ремесле актёра он играет решающую роль, это он воплощается в диалоги персонажей. То есть внутренний диалог – одна из основ актёрского ремесла вообще и фундамент каждой сыгранной роли в частности. Чтобы получше рассмотреть этот феномен, я попытался разыграть его в рассказе:
Опасная осведомлённость
Когда внешний диалог с участием собеседника выходит из-под контроля, не упускай из виду внутренний диалог…
Савелий Бережков страдал невидимым миру страданием. Это происходило всякий раз, когда его неразговорчивый отпрыск, одиннадцатиклассник Григорий Савелич (иерархическое обозначение сына) врубал по утрам рёв магнитофона. Волна ярости и обиды, именно «и обиды», накрывала Бережкова-отца, закладывала уши и сжимала его чувствительное сердце, в то время как прыщавый голос очередного недомерка выпевал своё «мировоззрение» под аккомпанемент электронного улюлюканья.
Но как сказал поэт: «Есть конец мятежным стонам…» – так оно и случилось. В одно прекрасное утро Савелия вдруг отпустило. Стало ясно, что навязчивое кривляние незрелого певуна ему «по барабану» (выражение Григория Савелича!). Улыбка тронула губы Бережкова, и умиление затопило его душу. Что-то вдруг отозвалось в её давно нехоженых, забытых уголках, где Савелий представал таким же затравленным дегенератом, как и этот несчастный пацан в акустических доспехах. Из кладовки памяти Бережкова выпрыгнула картинка номер один: Савешка сидит в проёме окна родительской квартиры, рядом ревущий динамик проигрывателя, направленный на улицу, а сам Савеша ловит завистливые взоры дворовой ребятни и иных взрослых и складывает эти взоры в коробку своей значимости. А вот картинка номер два: Савелий-юноша с каменным выражением лица (это чтобы скрыть сотрясающие его вибрации торжества) идёт по многолюдной улице, а в руке его ревущий магнитофон на батарейках…
Теперь всё не так… Да, Савелий Вадимыч, теперь у молодежи другие, более продвинутые возможности. Бережков понял, наконец, смысл загадочной фразы, которую бабушка частенько вплетала в разговор: «Как же мне жалко молодёжь!» Эта фраза преследовала теперь Савелия как неотвязный мотив, и всё та же странная улыбка заигрывала с его лицом…
Теперь Савелий без конца свидетельствовал перемену в своём собственном мировозрении. Он в одночасье превратился в этакого стыдливого фаната молодёжной музыки, запоминал наизусть изрядные фрагменты ненавистных прежде хитов и намурлыкивал их, выписывая квитанции на своей строгой работе.
С тех пор и в доме Бережковых воцарился мир. Мир этот был прямым отражением тишины умственного пространства Савелия. Теперь вместо ритуальной перебранки с сыном Савелий сам заводил разговор о музыке и умилённо выслушивал Гришины объяснения. «Кокон тишины» – так назвал Савелий перемену, случившуюся внутри него. Кокон был непробиваем. Бережков убедился в этом во время приступа истерики, а такие приступы иной раз нападали на Ксению Рудольфовну Бережкову – мать, подругу, пророчицу и защитницу семьи Бережковых.
Прежде, когда случалось такое, Савелий Вадимыч оказывался расчленённым на мелкие кусочки лезвием ослепительной женской энергии. К чести Ксении Рудольфовны, до рукоприкладства дело никогда не доходило, однако это не утешало Савелия Вадимыча, ведь восстанавливался он после каждого такого срыва долго и болезненно, почти с нуля.
Теперь же Савелий (находясь внутри утишительного «кокона») сразу же гасил угрожающие вибрации своей завершающей половины, и Ксюшины слёзки высыхали, так и не скатившись.
И вот, когда Савелий окончательно уверился в том, что новая жизненная опора установилась раз и навсегда, опора дала трещину.
В то утро Бережков почти проснулся и глянул на часы. «Ага, – подумал он, – Ксюша на работе, Гриша… в школе». Он сунулся ногами в шлёпанцы и побрёл в ванную комнату. «Чего-то не хватает! – думал Савелий, горстями плеская воду в лицо. – Ну, конечно…» Даже не утеревшись, он поспешил в комнату сына и предстал перед магнитофоном. Нажал. Из динамика, как долго сдерживаемые газы, вырвались звуки шлягера, занявшего на прошлой неделе второе место. Отрывки из этого шлягера Савелий не раз напевал про себя на сон грядущий, привалившись к прохладному плечику Ксении Рудольфовны. «Что такое?!» – Бережков, уставив глаза на блестящий панцирь магнитофона, вглядывался внутрь себя и вдруг… Забытая волна ненависти и обиды подхватила его и ударила о каменистое дно. «Как же так?! – переспросил сопрановый внутренний голос Савелия Вадимыча. – Нет, позвольте!»
И тут случилось невероятное! Каким-то неведомым образом Савелиус вдруг обнаружил, что он способен не быть щепкой на волнах эмоций, как это всегда случалось прежде. На его мокром, всё ещё не вполне проснувшемся лице застыло недвусмысленное выражение: «Кажется, я на пороге открытия!» Вот примерное содержание внутреннего диалога или последовательность мыслей, а то и озарений, посетивших Савелия Вадимыча:
– Как мог я так непростительно долго восхищаться непотребными извержениями этих унылых недоносков, узурпировавших эфирное и звуковое пространство моей жизни!? Как мог я отказаться от присущей мне способности насквозь видеть истинные намерения и амбиции проповедников собственной посредственности?
– Стоп, машина! Савелий Вадимыч, стоп! Не размахивайте компостером. Сядьте-ка на лавочку и посчитайте прибыль, а не убытки.
– В самом деле… Ведь результатом моей необъяснимой слепоты явилось состояние благодатной тишины и защищённости! Мой «кокон тишины»! А ведь это как раз то, чего всегда не хватало моему издёрганному существованию.
– Что же? Выходит, что Вы, Савелий Вадимыч, прямо-таки двуликий Янус! С одной стороны Вы господин прозорливый, предающий гласности пороки и мерзости Ваших неуважаемых сограждан. А с другой стороны Вы тупой и недальновидный чинуша, а потому благодушный семьянин и миротворец.
– Хотите сказать, что мне следует быть только тем либо только другим, так что ли?..
– Именно! Потому что Вы ведь фанатик – Вам подавай либо благодушие и комфорт, либо штрафы и другие карательные мероприятия!