Том откинулся в коляске в экстазе веселья, а женщина, стараясь перекричать его, произнесла: «Извините, сердцебиение не прослушивается». У нее был мягкий южный акцент, как у Энди Макдауэлл.
Я не поняла, о чем она, потому что мы с Беном при первом же посещении врача уже слышали, как бьется сердце. Звук был необычный, жуткий, походил на цоканье лошадиных копыт, только под водой, казался ненастоящим, но и Бен, и врач были довольны и сияли радостными улыбками, как будто сами отвечали за это. Я подумала, что женщина с тонкими волосами жалуется на свое оборудование, и чуть не произнесла: «Ничего страшного», но посмотрела на Алису. Наверное, она поняла все правильно, потому что сжала кулак, поднесла его ко рту и, когда обернулась, чтобы посмотреть на меня, ее глаза покраснели и в них стояли слезы. Женщина прикоснулась к моей руке кончиками пальцев и сказала: «Мне очень жаль», как будто желая осторожно внушить мне, что стряслось что-то нехорошее. Я посмотрела на Тома, который, широко улыбаясь, сосал большой палец, подумала: «Скоро она опять это сумасшедшее дело сделает!» — улыбнулась Тому в ответ и спросила: «Что вы хотите сказать?»
Потом мне было даже стыдно, потому что я не задумывалась о собственном ребенке. Не нужно было забавляться с Томом, когда мой собственный бедный малыш пытался запустить свое сердечко. Я ощущала, что каким-то образом должно стать известно, что я не сосредоточилась. Нужно было не сводить глаз с экрана. Всеми силами помогать ему, умолять: «Бейся… бейся… бейся…»
Я знаю, что это нерационально, доктор Ходжес. Я знаю, что ничего не могла сделать.
Но я знаю также, что хорошая мать должна была сосредоточиться на сердцебиении своего ребенка.
Больше я никогда не строила для Тома эту глупую рожу. Иногда я думаю, не забыла ли этого его детская память. Бедный маленький Том. Бедный маленький заблудившийся астронавт…
— Помнишь? — спросила Элизабет. — Помнишь ту женщину с пушистыми волосами? Том тогда весь перемазался в своем сухарике. День был жаркий, но парило, а на тебе были брюки защитного цвета и белая майка. По дороге домой ты остановилась на заправке, а когда вернулась в машину, мы с Томом громко рыдали. На заправке ты купила «твикс», отломила нам по кусочку, мужчина за тобой ждал своей очереди заправиться и нажал на клаксон, а ты высунула голову из окна и прикрикнула на него. Я тогда загордилась, что ты умеешь кричать.
Алиса старалась вспомнить. Ей очень хотелось вспомнить этот случай. Казалось, забыв его, она подвела Элизабет. Она напрягала все силы ума, подобно штангисту, стараясь поднять то, что мертвым грузом лежало на самом дне памяти.
Ей представлялось, как маленький ребенок смеется, сидя в коляске, как Элизабет плачет в машине, как мужчина сердито жмет на гудок, но она никак не могла бы сказать, что это было — воспоминание или картинки, которыми ее воображение иллюстрировало рассказ Элизабет. Она не ощущала их воспоминаниями; они были для нее ненастоящими, ускользали, не связывались ни с чем.
— Ну, вспоминаешь? — спросила Элизабет.
— Так, смутно… — ответила Алиса, не желая разочаровывать Элизабет — такая надежда светилась у той в глазах.
— Вот! Хорошо, я думаю…
— Жалко… — сказала Алиса.
— Чего? Ты здесь ни при чем. Не нарочно же ты ударилась головой в спортзале.
— Я не об этом. Твоего ребенка жалко…
12
Алиса старалась угадать, что бы такое правильное сказать дальше. На языке висело: «А после этого ты пробовала забеременеть?» — но это было бы все равно что брякнуть: «Не вешай носа! Двигайся дальше!»
Она быстро взглянула на Элизабет. Та была в очках, за которыми не было видно глаз, да к тому же одной рукой она держала руль, а другой судорожно терла щеку.
Алиса посмотрела в окно: до дома остался всего квартал. В сумерках они с Ником часто прогуливались по своему району, смотрели на дома, подмечали интересные для ремонта идеи. Неужели и правда с тех пор прошло десять лет? Это просто не укладывалось в голове. Воспоминание было таким ярким и четким, как будто все произошло вчера. Ник всегда первым здоровался с соседями, которые им встречались. «А прекрасный сегодня вечер!» — восклицал он радостно, останавливался и тут же пускался в разговор, как будто со старым другом, а Алиса стояла рядом, сдержанно улыбалась и думала: «И зачем беспокоить тех, кого мы почти не знаем?» Но она очень гордилась естественной непринужденностью Ника, его способностью не теряться в целой толпе незнакомцев, протянуть руку человеку, которого он впервые видит, и произнести: «Я Ник. А это моя жена Алиса». Это было своего рода умение, как игра на сложном музыкальном инструменте, и Алиса даже не надеялась им овладеть. Лучше всего было то, что на любом таком мероприятии она могла спокойно находиться рядом с Ником, поэтому вечеринки становились веселыми и оживленными, а не муторной скучищей, и притом настолько, что она даже удивлялась самой себе: правда ли она когда-то была такой застенчивой? Даже если он был не прямо у нее под боком, она всегда знала, что, как только ее собеседник удалится, она не затеряется среди гостей, а с целеустремленным выражением на лице примется разыскивать Ника, а он ласково положит руку ей на плечо и незаметно вовлечет в разговор.
Что же, теперь ей снова придется одной ходить по вечеринкам?
Она вспомнила жгучее ощущение, которое осталось у нее после предыдущих отношений. Еще несколько месяцев она чувствовала себя так, будто с нее содрали кожу. Если так было после всех этих пустых мальчишек, то что должно было твориться после разрыва с Ником? Ей было так уютно в коконе их отношений. Она полагала, что так всю жизнь и будет.
Алиса подняла глаза от запястья с браслетом, которым поигрывала, и заметила, что они поворачивают на Роусон-стрит. Она глядела на длинный ряд раскидистых амбровых деревьев, на машину впереди у светофора, где загорелся сигнал, разрешая поворот направо, на Кинг-стрит, и тут ею овладело жуткое чувство. Сердце защемило, точно она проснулась от кошмара; горло будто сжали чьи-то руки, сильнейший страх вдавил в кресло.
Она потянулась к Элизабет, чтобы взять ее за руку и сказать, что она, наверное, умирает, но не могла даже пошевелиться. Элизабет притормозила и посмотрела по сторонам перед поворотом на Кинг-стрит. У Алисы прямо на соседнем сиденье разыгрывался сердечный приступ, но Элизабет этого совсем не замечала.
Они завернули за угол, и сердце Алисы стало биться тише. Она смогла вздохнуть и шумно, с облегчением выдохнула, снова наполнив легкие воздухом.
— Ты как? — Элизабет быстро взглянула на нее.
— На какой-то момент мне стало не по себе, — громко ответила Алиса.
— Голова закружилась? Если хочешь, поедем сейчас же обратно в больницу. Без проблем.
— Нет, все уже прошло. Это так… случайно…
Страх прошел, но она была слаба и тряслась, как будто только что сошла с американских горок. Что значили эти перепады чувств? Сначала было то невообразимое горе. Теперь — истинный ужас.
На своей улице она заметила вывеску «ПРОДАЕТСЯ» на доме напротив.
— Разве Притчетты продают дом? — поинтересовалась она.
Элизабет взглянула на вывеску, и странное загадочное выражение обозначилось на ее лице.
— Мм… По-моему, они продали его несколько лет назад, и теперь продает его та семья, что купила тогда. Так что… — Не договорив, она свернула на подъездную дорожку к дому Алисы и Ника, поставила машину на ручной тормоз и закончила: — Все, приехали!
Алиса смотрела из окна на свой дом и прижимала руку ко рту. Она широко распахнула дверцу машины и выпрыгнула; под ногами тут же зашуршал белый гравий. Белый гравий!
— Ах! — воскликнула она радостно. — Посмотри только, что мы здесь сделали!
Первый раз они увидели дом хмурым июльским днем.
— Ой… — вырвалось одновременно у обоих, когда они остановились перед ним, но через несколько мгновений, так же одновременно, раздалось «Мм?», означавшее «Может, посмотрим, что внутри?».
Перед ними была двухэтажная развалина в стиле федерации, с проваленной крышей, одеяла вместо штор на окнах, заросшая, неухоженная лужайка. Дом выглядел печально и запущенно, однако, чуть прищурившись, еще можно было разглядеть его былую стать.
На вывеске «Продается» был логотип компании «Потенциал плюс», чтобы каждый сразу понял, в чем тут дело.
— Работы тут хватит, — сказал Ник.
— Более чем, — согласилась Алиса, и они понимающе переглянулись.
Они вышли из машины и, трясясь от холода, стали ждать агента по недвижимости. Дверь дома заскрипела, и согнутая старуха, в мужском джемпере, клетчатой юбке, гольфах и кедах, пошаркала по дорожке к почтовому ящику.
— О боже мой! — почти простонала Алиса.
Они уже достаточно хлебнули, когда прямо при них пара средних лет кинулась в машину и уехала, чтобы только не видеть, как чужие люди расхаживают по дому и отпускают ядовитые замечания насчет цвета ковров. У Алисы закололо в груди, когда она увидела, к каким ухищрениям пришлось прибегнуть хозяевам, пытаясь продать дом: свежие цветы, еще не просохшие после тщательной уборки лавочки на кухне, кофейник и чашки, поставленные на стол в столовой, чтобы придать дому уютный вид. Ник саркастически хмыкал, когда люди зажигали в ванных ароматические свечи, как будто для них это было самое обыкновенное дело, но Алису всегда трогала эта робкая надежда. Ей хотелось сказать: «Пожалуйста, не старайтесь так уж впечатлить меня». И вот теперь новое дело: древняя старуха, из которой, что называется, песок сыпался. Что она делала, поджидая их в этот холодный непогожий день? Неужели, стоя на больных коленях, терла тряпкой полы дома, который они, скорее всего, даже и не купят?
— Здравствуйте! — прокричал Ник.
Алиса, вся сжавшись позади него, только и успела прошептать: «Ш-ш-ш!» Он буквально вытащил ее у себя из-за спины, и так как ей вовсе не хотелось устраивать сеанс борьбы прямо на улице, то не оставалось ничего другого, как вместе с ним пойти навстречу старушке.