— Алло…
— Алиса? Это Кейт! Я делаю тысячу дел одновременно и только сейчас прочла сообщения от твоей сестры! Я так разволновалась, когда вчера утром увидела тебя в спортзале, я всем рассказала и собиралась позвонить тебе, но сейчас я буквально не чую под собой ног, как ты хорошо знаешь, а потом Мелани сказала, что видела тебя в машине — ты стояла на светофоре в Роузвилле и смеялась, и я подумала: «Как здорово! С ней все хорошо!» А теперь твоя сестра пишет, что ты себя неважно чувствуешь и не можешь устроить этот вечер?
Алиса узнала этот на редкость неестественный голос. Он принадлежал вкрадчивой светловолосой женщине, которую она видела в спортзале до того, как ее вырвало прямо на ботинки «Джорджа Клуни».
— Ах… — только и произнесла Алиса.
— Конечно, я бы лично сказала: «Никаких проблем! Соберемся у нас! Раз-два — и готово!» Но у нас идет ремонт, и мама Сэма как раз здесь, так что это невозможно просто физически. Я хочу сказать, не обязательно сегодня, совсем не обязательно, если тебя беспокоит голова. Я возьму все на себя. Признаться, я тоже чувствую себя не блестяще, но ничего, выдержу. Так, чуть простыла. Мелани сказала мне: «Кейт, вы суперледи, как вам это удается?» А я ответила: «Никакая я не суперледи, а просто замученная жизнью женщина, которая делает что может». Сэм говорит, мне нужно учиться говорить «нет», перестать кидаться на помощь первому же встречному, но я не могу иначе, я всегда была такой. Так вот, я говорю, если у тебя болит голова, обещаю — ты будешь спокойно лежать, задрав ноги, а мы будем делать все сами и еще тебе подливать! Я хочу сказать, тебе вовсе не надо будет ничего делать.
Пока Кейт тарахтела, Алисой овладел странный приступ истерики. И эта женщина была ее подругой? Алиса не могла бы поверить, что способна говорить с ней дольше пяти минут. Приторные слова этой женщины она тут же обрубила бы острыми как бритва замечаниями в духе Джейн Тёрнер.
— Да-да, хорошо… — сказала она.
Кого волновало, что сотни незнакомых людей сегодня вечером будут ломиться в ее дверь? Ее жизнь превратилась в кошмар; и в ее власти сделать так, чтобы она и продолжалась так же — кошмарно.
— Значит, не будем ничего менять? Вот и хорошо! Я знала, что ты не подведешь! Я так и подумала, что твоя сестра чего-то не поняла. Она сложная женщина с непростым характером, строит карьеру, у нее какие-то проблемы по части женского здоровья, так? Думаю, она понятия не имеет, что может сделать мать, если захочет! Ну все, улетаю, до встречи вечером! Пока-пока!
В трубке стало тихо. Алиса бросила ее с такой силой, что в аппарате зазвенело. Как смела эта ужасная баба так говорить об Элизабет? Она вспомнила выражение лица сестры, кода она говорила о сердцебиении ребенка, и ей хотелось врезать недавней собеседнице прямо по изящному носику.
— Все в порядке? — спросила Фрэнни.
Но не значило ли это, что сама она, Алиса, жаловалась Кейт Харпер на Элизабет? Не она ли сама предательски назвала ее «сложной женщиной с непростым характером»?
— Алиса…
Голос Фрэнни старчески дрожал. Алиса видела ее как бы со стороны: хрупкую, низенькую…
Она сосредоточилась. Ей было почти тридцать… ой нет, почти сорок лет. Больше не пойдешь и не порыдаешь у бабушки на плече.
— Все нормально. Я сказала этой Кейт Харпер, что сегодня мы можем устроить вечер.
— Так и сказала? — спросила мать, возвращаясь в комнату; за ней шел Роджер. — Ты уверена, что выдержишь?
— Ну конечно, — отозвалась Алиса. — Почему же не выдержу?
— Она припоминает Джину, — сказала Фрэнни.
— Ах, дорогая… — произнесла Барб, а на лице Роджера появилось выражение глубокой скорби, которое, видимо, должно было обозначать сочувствие.
Алиса вспомнила, что еще во времена брака с матерью Ника у Роджера имелись романчики на стороне. «По-моему, мой бывший муж был чем-то вроде дамского угодника», — со вздохом призналась ей как-то свекровь, и Алиса тогда подивилась, как из простого бабника можно сделать такую элегантную фигуру.
А сейчас Роджер обманывает ее мать?
Может быть, и неудивительно, что Ник тоже стал обманщиком. Есть же старая поговорка об апельсине и апельсиновом дереве… Надо было сказать это Роджеру, сказать с издевкой, глядя прямо в глаза: «Что ж, Роджер, видно, апельсин от дерева недалеко падает». Но, зная себя, она была уверена, что сделает все не так и никто не поймет ее прозрачного намека. «Что ты хочешь сказать, дорогая?» — живо встрянет в разговор мать и тут же все испортит.
И потом, у нее было забавное чувство, что в пословице речь шла не об апельсине, а о яблоке. Яблоко от яблони недалеко падает… Она чувствовала, как в горле клокочет истерический смех. Какая она все-таки идиотка… «Ах, ну это же Алиса», — сказали бы все.
— Алиса, — позвала мать. — Чая хочешь? Или, может быть, обезболивающее?
— Или рюмашку? — весело поднял бровь Роджер. — Бренди, например?
— Только выпивки ей недоставало! — оборвала его Фрэнни. — Ты, может, еще в покер предложишь ей перекинуться?
— А что такого? — отозвался Роджер.
— Я нормально себя чувствую, — сказала Алиса.
Она потом подумает обо всем этом. Потом, когда Роджер уйдет и никто не будет приставать с неуклюжими соболезнованиями.
Ей было все равно, насколько изменился ее мир. Апельсин ли, яблоко ли — Ник был совсем не похож на своего родителя.
Алиса так умоляюще посмотрела на меня, что я чуть было не отменила свой обед, но ведь я не оставляла ее наедине с этим Хитро-Роджером. Так его прозвал Бен. В точку.
Я не хотела втягиваться в разговор о Джине. К Джине у меня противоречивое отношение. Точнее выразиться, немного детское.
У меня обед в обществе бесплодных.
Мы познакомились лет пять назад, когда я вступила в эту группу. Сначала мы встречались в городском общественном центре, и у нас была помощница, такой же профессионал, как вы, доктор Ходжес, которая умело направляла наш разговор. Но сложность состояла в том, что она упорно старалась создать в нас положительный настрой. «Давайте попробуем посмотреть на это более оптимистично» — так она говорила. Но, благодарю покорно, оптимисткой ни одна из нас становиться не хотела. Нам нужно было высказать все горькое, плохое, грязное, что скопилось у каждой на душе. Таблетки, гормоны, неотвязное напряжение делали нас стервозными, а ведь это никак нельзя показывать на людях, иначе от тебя все отвернутся. Поэтому мы и образовали свою группу. Теперь мы собираемся раз в месяц, в каком-нибудь шикарном ресторане, где нам точно не повстречаются сумасшедшие мамаши со своей трескотней о пеленках и распашонках. Мы выпиваем, закусываем и сколько душе угодно перемываем кости всем подряд: врачам, семье, друзьям, а больше всего — бесчувственным плодовитым.
Сначала я сопротивлялась тому, чтобы делить весь мир на «плодовитых» и «бесплодных», как будто в каком-нибудь фантастическом фильме, но со временем вполне усвоила эти два слова. «Где этим плодовитым понять…» — говорили мы друг другу. Бен злится, когда слышит от меня что-нибудь такое. Ему и сама эта группа не нравится, хотя он никогда и никого из нее не видел. Как-то раз мы заговорили о том, чтобы что-нибудь сделать с партнерами, но дальше разговоров ничего не двинулось.
Послушать меня, так в группе сплошные фурии, но это не так. Вернее, может быть, они и фурии, только я этого не замечаю, потому что и сама такая же. Знаю только, что иногда чувствую: лишь обед раз в месяц с этими женщинами и помогает мне окончательно не выжить из ума. В следующее воскресенье будет День матери (о чем мне каждые две минуты громогласно сообщает телевизор). Для бесплодной это самый тяжелый день в году. В этот день, как только я просыпаюсь, меня тут же начинает жечь стыд. Даже не печаль. Именно стыд. Это как-то глупо, очень похоже на то чувство, которое я испытала в старших классах, когда оказалось, что только я одна не носила лифчика. Я не настоящая женщина. Я не созрела.
Сегодня мы встречались в ресторане в Мэнли, прямо в гавани. Когда я пришла, все уже расселись на солнышке, наслаждаясь блеском воды и сиянием голубого неба, и внимательно, сдвинув солнцезащитные очки на лоб, рассматривали что-то на столе.
— Тесты на беременность Анны-Марии, — сказала Керри, заметив меня. — Мы, конечно, это не одобряем, но интересно, что ты скажешь.
Каждый раз после ЭКО Анна-Мария делает эти свои тесты. Нам советуют не пользоваться домашними средствами после пересадки эмбриона, потому что результат вряд ли будет точным. Он может оказаться положительным, хотя никакой беременности нет и в помине, потому что в организме еще есть гормоны после стимулирующих инъекций, которые имитируют беременность, а может оказаться и отрицательным, потому что сделан слишком рано. Лучше всего дождаться анализа крови. Я сама никогда не делаю теста на беременность, потому что терпеть не могу неопределенности и вообще я хорошая девочка, но Анна-Мария начинает делать их на следующий же день после пересадки и как-то говорила, что однажды сделала семь тестов за день. У каждой из нас свои заскоки в этом вопросе, так что мы не смеемся друг над другом.
Я бросила взгляд на тесты Анны-Марии. Три бумажки, обернутые алюминиевой фольгой, как обычно. Мне показалось, что все они отрицательные, но ей говорить об этом не было смысла. Я сказала, что вроде бы вижу бледную-бледную розовую полоску на одной бумажке, а она ответила, что ее муж сказал — они все точно отрицательные, а она на него наорала за то, что плохо смотрел. Она ему сказала: надо просто захотеть и обязательно увидишь вторую полоску, и они сильно поругались. У Анны-Марии ни разу не получилось удачного цикла ЭКО, хотя она делала его уже больше десяти лет. Врачи, муж, родня уговаривали ее перестать. Ей всего тридцать, она среди нас самая молодая, так что вполне успеет разрушить еще лет десять своей жизни. Может быть, конечно, все будет не так. Мы все в таком положении. Насмешливое счастье может ждать уже в следующем цикле.