– Но уже почти восемь. Не может же он?..
– Не может чего? – спрашивает Овечка, хотя намек прекрасно поняла.
Но старуха тоже не так проста.
– Да уж боюсь говорить, драгоценная невестушка, – смеется она. – У тебя, конечно, образцовый муж, с ним такого не бывает, чтобы в день зарплаты уйти в загул и напиться…
– Милый никогда не напивается, – отвечает Овечка.
– Разумеется. Я и говорю, с твоим мужем такого не бывает.
– Не бывает.
– Конечно, не бывает.
– Конечно.
Голова фрау Мии Пиннеберг исчезает, Овечка снова остается одна.
«Коза старая, – сердито думает она. – Ей бы только гадости говорить да раздор сеять. А сама только за арендную плату переживает. Ну, если она рассчитывает стрясти с нас сотню…»
Овечка продолжает штопать.
Раздается звонок в дверь. «Милый, – догадывается Овечка. – Неужели ключ забыл? А впрочем, это наверняка кто-то к маме, вот пусть сама и открывает».
Но мама к двери не спешит. Со вздохом Овечка поднимается и выходит в коридор. В дверях проходной комнаты мелькает лик свекрови, уже наполовину в боевой раскраске:
– Если это ко мне, пригласи в маленькую гостиную. Я скоро буду.
– Да к кому же еще, мама, – говорит Овечка.
Голова исчезает, и одновременно с третьим звонком Овечка открывает дверь.
Перед ней стоит темноволосый господин в светло-сером пальто, на вид – настоящий аристократ, держит шляпу в руке и улыбается.
– Фрау Пиннеберг? – спрашивает он.
– Она сейчас подойдет, – сообщает Овечка. – Не хотите ли пока снять верхнюю одежду? Проходите, пожалуйста, вот в эту комнату.
Господин несколько озадачен, как будто не вполне понимает происходящее. В руках у него цветы.
– Герра Пиннеберга нет дома? – интересуется он, проходя в маленькую гостиную.
– Герр Пиннеберг давно уже… – «почил», хочет сказать Овечка. Но тут ее осеняет. – Ах, так вы к герру Пиннебергу! Он еще не пришел. Но должен появиться с минуты на минуту.
– Странно, – говорит господин, но не обиженно, а скорее весело. – От Манделя он ушел еще в четыре. Предварительно пригласив меня вечером в гости… Кстати, не представился: Хайльбутт.
– Боже, так вы и есть герр Хайльбутт! – восклицает Овечка и замолкает, словно громом пораженная. «Ужин, – думает она. – Ушел в четыре. Где он пропадает? Чем угощать гостя? Сейчас еще свекровь примчится…»
– Да, я Хайльбутт, – отвечает господин и принимает скучающий вид.
– О господи, герр Хайльбутт, – говорит Овечка. – Что вы обо мне подумаете? Впрочем, какой смысл мне вам сказки рассказывать… Во-первых, я решила, что вы к моей свекрови, у нее ведь тоже фамилия Пиннеберг…
– Верно, – говорит Хайльбутт и весело улыбается.
– Во-вторых, муж меня даже не предупредил, что собирается вас пригласить. Потому я и растерялась…
– Не так уж сильно, – успокаивает ее герр Хайльбутт. – К тому же вам это к лицу.
– Ой, да что вы! В-третьих, мы сейчас в гостиной моей свекрови, а у нас в комнате не прибрано…
– Так давайте вместе приберемся, как раз управимся к приходу Пиннеберга.
– Ни в коем случае. Это уже мое дело. И в-четвертых, я не могу понять, как так получается: ушел в четыре – почему так рано? – и до сих пор не вернулся домой!
– Он хотел еще что-то купить.
– Бог мой, он, наверное, за зимним пальто для меня пошел!
Мгновение Хайльбутт испытующе смотрит на молодую женщину.
– Не думаю, – наконец говорит он. – Пальто он купил бы у нас, сотрудникам положены скидки.
– Но тогда в чем же?
Распахивается дверь, и входит фрау Мия Пиннеберг. С приветливой улыбкой направляется к герру Хайльбутту:
– Полагаю, вы герр Зибольд, вы сегодня звонили по объявлению… Эмма, будь так любезна…
Но Эмма не двигается с места.
– Это герр Хайльбутт, мама, сослуживец Ханса, и он пришел в гости ко мне.
Фрау Мия Пиннеберг ослепительно улыбается:
– О, разумеется, простите. Очень приятно, герр Хайльбутт. Вы тоже занимаетесь готовым платьем?
– Я продавец, – честно отвечает Хайльбутт.
Овечка слышит, как поворачивается ключ в замке.
– А вот и Йоханесс!
Все выходят в прихожую. Это действительно Пиннеберг: он придерживает туалетный столик, в который с другой стороны вцепился ученик из «Спите по-Райски». На лице – ни тени смущения или огорчения.
– Добрый вечер, мама. Добрый вечер, Хайльбутт, как хорошо, что вы уже пришли! Привет, Овечка. Ну что ты смотришь – это наш туалетный столик! На Александерплац мы чуть под автобус не попали! Ох, скажу я вам, с меня семь потов сошло, пока мы сюда добрались. Откроешь дверь в нашу комнату?
Общее напряжение разрядилось, Овечка лишь восклицает:
– Но, милый!
А Хайльбутт:
– Неужели вы сами дотащили эту штуковину, Пиннеберг?
– Собственной персоной, – сияет Пиннеберг. – I myself with this – who do you call him?[10] Ученик?
– Туалетный столик, – радостно подсказывает фрау Пиннеберг. – Ну, детки, балуете вы себя! Кому теперь нужны туалетные столики, когда все носят короткие стрижки? Могли бы и мой позаимствовать! Я бы недорого отдала.
Но Пиннеберг не слушает. Он проволок и протолкал эту штуковину сквозь суету берлинских улиц, можно сказать, взял ее с боем, и никакие финансовые соображения не могут омрачить этот момент.
– Вон в тот угол, мастер, – говорит он сопляку. – Чуть-чуть выдвини… Так свет лучше падает… Надо будет повесить сверху лампу. Так, мастер, а теперь идем вниз, за зеркалом. Вы меня извините, я на минутку… Это моя жена, Хайльбутт. – Он сияет. – Как она вам? Нравится?
– Зеркало-то я и сам дотащу, хозяин, – вставляет ученик.
– Замечательная! – отвечает Хайльбутт.
– Да ну тебя, милый! – смеется Овечка.
– Он сегодня совсем с ума сошел. – Это фрау Мия Пиннеберг.
– Ну уж нет, еще завалишься на лестнице, а вещь дорогая! – И таинственным шепотом: – Настоящий хрусталь, шлифованный, одно зеркало – пятьдесят марок.
Он исчезает вместе с мальчишкой. Оставшиеся переглядываются.
– Ну что ж, не буду вам мешать, – говорит фрау Пиннеберг. – Попозже загляну. – Это брошено суровым, властным тоном. – Ужин на тебе, Эмма. Моя помощь понадобится?
– О боже, ужин… – в отчаянии бормочет Овечка.
– Если что, – говорит свекровь уже с порога, – я тебе помогу.
– Ни о чем не переживайте, мадам, – говорит Хайльбутт, кладя ладонь Овечке на руку. – Я же пришел не ради еды. Кстати, чтобы не забыть – эти цветы вам… – Он протягивает ей букетик.
Овечка слегка вздрагивает: впервые в жизни ее называют «мадам» и впервые за время брака ей дарят цветы. Но она не была бы Овечкой, если бы не ответила:
– Да какая же я мадам, я просто фрау Пиннеберг. А что до цветов… Если мы хотим подружиться, не надо тратить деньги на такую ерунду. – Потом, помолчав: – Какие красивые! – И зарывается в гвоздики лицом. – И цвет изумительный, лососевый.
– Вот видите… – начинает Хайльбутт.
Дверь снова распахивается, на пороге опять Пиннеберг с мальчишкой.
– Внимание-внимание, сейчас туалетный столик наконец покажет себя во всей красе! Вот так, приподними чуток, малой. Так, тут у нас винты, погодите… – Он завинчивает, обливается по́том и при этом без умолку тараторит: – Зажги еще лампу, Овечка. Чтобы света побольше! Нет, пожалуйста, Хайльбутт, будьте добры, пока не подходите. Первой из нас всех в зеркале должна отразиться Овечка. Я тоже еще не смотрелся, так в одеяле и нес… Вот, малой, держи денежку, хватит тебе? Ну, свободен, подъезд наверняка еще открыт. Бывай. Овечка, пожалуйста! Ну, давай же, не надо Хайльбутта стесняться, что он тебе?
– Я и не думала! Я из-за…
– Накинь халат. Да просто сверху накинь! Пожалуйста. Ну пожалуйста! Я все время представлял себе в нем твое отражение в этом халате – это первое, что я хочу увидеть в новом зеркале… Прошу тебя, Овечка…
– Милый, милый, – выдыхает Овечка, но она, конечно же, тронута его горячностью. – Сами видите, герр Хайльбутт, ничего другого не остается… – И она достает из шкафа халат.
– Пожалуйста-пожалуйста, – говорит Хайльбутт. – Я с удовольствием на вас полюбуюсь. К тому же ваш муж совершенно прав: каждое зеркало первым делом должно отразить нечто особенно прекрасное.
– Ой, будет вам, – отмахивается Овечка. – Знаете, что моя мать сказала моему мужу на свадьбе? «Может, Эмма и не красавица, но сердце у нее золотое». Насчет сердца – об этом мы умолчим, а вот насчет красоты, герр Хайльбутт, матери всегда знают правду, и ни один мужчина меня не переубедит.
– Я вас уверяю…
– Овечка, – говорит Пиннеберг и смотрит то на жену, то на ее отражение. – Овечка, как я об этом мечтал! И представляешь – сбылось! Хайльбутт! Пусть с нами по-свински обращаются и платят гроши, понятно, что для всех этих бонз мы просто грязь под ногами…
– Так и есть, – подтверждает Хайльбутт. – Им до нас дела нет. Мы для них просто скот, с которого они жиреют.
– Вот именно, – соглашается Пиннеберг. – Я тоже всегда так считал! Но все-таки кое-что они у нас отнять не могут. Пошли они все со своим словоблудием! Вот я смотрю в зеркало и вижу свою жену в халате – этого они у меня не отнимут.
– Может, хватит мне уже сидеть при полном параде? – спрашивает Овечка.
– Как тебе зеркало – хорошее? Отражение нравится? – Он поясняет Хайльбутту: – Знаете, бывают зеркала, в которых люди точно утопленники, такие же зеленые – хотя я на своем веку утопленников ни разу не видел… Некоторые растягивают, некоторые, наоборот, сужают. Но это зеркало хорошее, правда, Овечка?
– По-моему, просто великолепное, – говорит Хайльбутт.
– А где эта твоя маленькая хрустальная вазочка, Овечка? Давай поставим ее вон там, справа. Будешь в нее что-нибудь класть. А слева можно…
Раздается стук в дверь, она приоткрывается, в щель просовывается голова фрау Пиннеберг.
– Можно тебя на два слова, Йоханнес?
– Сию минуту, мама.
– Только, пожалуйста, действительно сию минуту. Мне срочно нужно с тобой поговорить.