И пока она так думает, снаружи доносится крик – это крик Путтбреезе, причем Путтбреезе ругается с женщиной. Что-то знакомое чудится Овечке в ее высоком пронзительном резком голосе, она прислушивается – нет, вроде бы речь о каком-то шкафе…
Но тут Путтбреезе зовет ее. Кричит:
– Эй, хозяюшка! – И во всю глотку: – Фрау Пиннеберг!
Овечка поднимается, идет к лестнице, бросает взгляд вниз. Да, все же это тот самый голос – внизу рядом с мастером Путтбреезе стоит ее свекровь, фрау Пиннеберг-старшая, и, похоже, они страшно недовольны друг другом.
– Старуха рвется к вам, – говорит мастер, тыча в нее своим корявым большим пальцем, и ретируется. Раз – и нет его, он даже дверь на улицу захлопывает, так что женщины остаются в кромешной тьме.
Но через некоторое время глаза привыкают, Овечка различает внизу коричневый костюм с модной круглой шляпкой, а под ней – очень белое жирное лицо.
– Добрый день, мама, ты к нам? Йоханнеса нет дома.
– Ты что, намерена так и беседовать со мной сверху? Может, объяснишь, как к вам попадают?
– По лестнице, мама, – говорит Овечка. – Она прямо перед тобой.
– А другого пути нет?
– Другого нет, мама.
– Вот это да! Что-то я совсем перестаю понимать, почему вы съехали от меня. Ну ладно, об этом мы еще поговорим.
Впрочем, ступеньки она одолевает без труда, фрау Пиннеберг-старшей они нипочем, просто она решила сразу высказать свою точку зрения. Взобравшись на крышу кинозала, она вглядывается в перекрестье пыльных стропил, где клубится тьма.
– Вы что, живете здесь?
– Нет, мама, вон там, за дверью. Хочешь взглянуть?
Она открывает, фрау Пиннеберг входит, озирается.
– Ну-ну. В конце концов, каждый сам решает, как жить. Мне Шпенерштрассе как-то больше по душе.
– Да, мама, – говорит Овечка. Если милого не задержат на работе, он будет дома через четверть часа. Ей очень хочется, чтобы он пришел поскорее. – Не хочешь раздеться, мама?
– Нет уж, спасибо. Я зашла всего на две минуты. В гости вы меня не звали… Да и вообще так со мной обошлись…
– Нам очень жаль… – неуверенно начинает Овечка.
– А мне нет! Мне – нет! – перебивает фрау Пиннеберг. – Я вообще не об этом пришла говорить. Хотя, конечно, это хамство – вот так бросить меня безо всякой помощи по хозяйству. Вы еще и ребенка завели?
– Да, сыну скоро полгода. Его зовут Хорст.
– Хорст! Предохраниться вы, конечно, не могли?
Овечка смотрит на свекровь твердым взглядом. Она лжет, но тем тверже ее взгляд:
– Мы вполне могли предохраниться.
– Вот как! Для начала было бы неплохо оценить свои финансовые возможности… Я, во всяком случае, считаю, что это безответственно – произвести ребенка на свет без гроша за душой. Но, конечно, если вам это в радость, то мне-то что, рожайте хоть дюжину.
Она подходит к кроватке и злобно смотрит на ребенка. Овечка уже поняла, что разговора не получится. Обычно свекровь вела себя с ней хоть мало-мальски прилично, но сегодня… Она явно настроена поскандалить. Может, даже лучше, если милый задержится.
Фрау Пиннеберг наконец закончила осмотр ребенка.
– Это кто? – спрашивает она. – Мальчик или девочка?
– Парнишка, – отвечает Овечка. – Хорст.
– Ах вот как, – ядовито говорит фрау Мари Пиннеберг. – Я так сразу и подумала. На вид такой же бестолковый, как папаша. Что ж, раз тебе нравится…
Овечка молчит.
– Мое дорогое дитя, – говорит фрау Пиннеберг и садится, – нет ни малейшего смысла на меня дуться. Я всегда говорю, что думаю. А вот и ваш роскошный туалетный столик… Похоже, другой мебелью вы так и не обзавелись… Иногда я думаю, что с моим мальчиком надо подобрее, он же не виноват, что родился ненормальным. Туалетный столик… – повторяет она язвительно, окидывая несчастный столик таким взглядом, что даже странно, как от него не вздыбился шпон.
Овечка молчит.
– Когда придет Яхман? – вдруг спрашивает фрау Пиннеберг – так резко, что Овечка вздрагивает. Фрау Пиннеберг довольна. – Вот видишь, от меня ничего не скроешь, я и нору вашу нашла, я все знаю. Так когда придет Яхман?
– Герр Яхман, – говорит Овечка, – переночевал здесь пару раз много недель назад. И с тех пор не появлялся.
– Так-так, – насмешливо говорит фрау Пиннеберг. – И где же он сейчас прячется?
– Понятия не имею, – отвечает Овечка.
– Значит, не имеешь понятия. – Фрау Пиннеберг сбавляет обороты, но ей становится жарко – она даже расстегивает жакет. – И сколько он тебе платит, чтобы ты держала рот на замке?
– Даже отвечать на такие вопросы не буду, – отрезает Овечка.
– А я на тебя полицию напущу, деточка! – заявляет фрау Пиннеберг. – Им-то ты живо все выложишь! Он в розыске, чтобы ты знала, – шулер, мошенник! Или он наплел, что его привела сюда любовь к тебе?
Эмма Пиннеберг стоит у окна и смотрит на улицу. Нет, пусть уж лучше муж приходит поскорее, в одиночку ей его мать не выпроводить. А он сможет.
– Вот увидите, вас он тоже обведет вокруг пальца! Он каждого норовит обмануть – каждого! Таких вероломных мужиков свет не видывал! – Ее тон заметно меняется.
– В последний раз я видела герра Яхмана больше двух месяцев назад, – произносит Овечка.
– Овечка, – просит фрау Пиннеберг, – Овечка, если ты знаешь, где он, пожалуйста, Овечка, скажи мне… – Она переводит дыхание. – Овечка, пожалуйста, скажи мне, где Хольгер?
Овечка оборачивается и смотрит на свекровь.
– Я не знаю. Я правда не знаю, мама!
Они сверлят друг друга взглядами.
– Ладно, – говорит фрау Пиннеберг, – я хочу тебе верить. Я верю тебе, Овечка. Он правда ночевал тут всего два раза?
– По-моему, даже один, – отвечает Овечка.
– А что он обо мне говорил? Скажи, пожалуйста, сильно меня ругал?
– Вообще не ругал, – говорит Овечка. – Даже не упоминал. Ни слова о тебе не сказал.
– Ни слова, – повторяет свекровь. – Ни слова. – Она смотрит перед собой невидящим взглядом. – Кстати, а мальчонка-то у вас славный получился, – ни с того ни с сего заявляет она. – Уже говорит?
– В полгода, мама?
– А что? Рано еще? Я уже все позабыла, да, наверное, и не знала никогда. Но погоди…
Повисает долгая пауза. Пауза тянется и тянется, в ней таится что-то опасное – угроза, злоба, страх.
– Да это же… – говорит фрау Пиннеберг, указывая на шкаф. – Это же чемоданы Яхмана! Я их узнала! Это его чемоданы… Ты лгунья! Белокурая, глазки голубые, а какая лгунья! А я-то тебе поверила! Где он? Когда явится? Для себя его приберегаешь, а дурачок Ханнес и рад? Лгунья! Лгунья!
– Мама… – ошеломленно произносит Овечка.
– Это мои чемоданы! Он мне задолжал, сотни, тысячи… Чемоданы мои! Он еще приползет, если чемоданы будут у меня…
Она тащит стул к шкафу.
– Мама… – Овечка в ужасе и пытается помешать ей.
– А ну, пусти! Немедленно пусти! Это мои чемоданы!!! – Она встает на стул, тащит за ручку первый чемодан, ей мешает бортик на верхней крышке шкафа.
– Он оставил свои чемоданы у нас! – кричит Овечка.
Но мама не слушает. Мама дергает чемодан. Бортик ломается, чемодан летит вниз, он тяжелый, она его роняет, он ударяется о кроватку, грохот, Малыш заходится криком.
– Немедленно прекрати! – кричит Овечка. Она бросается к ребенку, ее глаза сверкают. – Я тебя сейчас вышвырну…
– Это мои чемоданы! – кричит свекровь и стаскивает второй.
Овечка хватает плачущего ребенка на руки и пытается успокоиться; через полчаса ей кормить, нельзя так волноваться.
– Не трогай чемоданы, мама! – просит Овечка. – Они не твои! Они останутся здесь!
И напевает Малышу:
Баю-баю, баю-бай,
С мамой, Малыш, засыпай,
Нет, со мной он спать не хочет,
С папой ляжет этой ночью…
И опять просит:
– Не трогай чемоданы, мама!
– То-то он обрадуется, когда вечером к вам явится! – Второй чемодан тоже летит на пол. – Ага, а вот и он…
Дверь распахивается, фрау Пиннеберг поворачивается к ней.
Но на пороге не Яхман – на пороге Пиннеберг.
– Что тут происходит? – очень тихо спрашивает он.
– Мама, – отвечает Овечка, – хочет унести чемоданы герра Яхмана. Говорит, что чемоданы ее. Что герр Яхман задолжал ей денег.
– Это мама пусть с самим герром Яхманом выясняет, а чемоданы останутся здесь, – говорит Пиннеберг.
Овечка восхищается мужем и его выдержкой.
– Ну конечно! – говорит фрау Пиннеберг-старшая. – Я так и думала, что вы тут одна сатана. Пиннеберги все дураки! И не стыдно тебе быть сутенером собственной жены?!
– Милый! – умоляюще кричит Овечка.
Но в этом нет необходимости.
– Тебе пора, мама, – говорит Пиннеберг. – Нет, чемоданы оставь. Ты же не думаешь, что снесешь их с лестницы против моей воли? Так, еще шажок… С моей женой не желаешь попрощаться? Впрочем, это не обязательно…
– Да я на вас полицию напущу! Сейчас же!
– Пожалуйста, мама, осторожнее, не споткнись о порог.
Дверь захлопывается, Овечка слышит, как удаляются шаги, и напевает:
– Баю-баю, баю-бай…
А сама переживает: «Надеюсь, молоко у меня от этого не испортилось».
Она высвобождает грудь, Малыш улыбается, вытягивает губки.
И уже вовсю сосет, когда возвращается Пиннеберг.
– Все, ушла. Неужели правда полицию приведет – даже интересно… Что тут у вас произошло? Расскажи толком.
– Ты потрясающе держался, милый, – говорит Овечка. – Я такого от тебя не ожидала. Ни на миг самообладания не потерял!
Он смущается, хотя похвала заслуженная.
– Да будет тебе. Рассказывай, как все было.
Она рассказывает.
– Вполне возможно, что Яхман действительно в розыске. Но если так, то мать тоже в деле. Так что вряд ли она обратится в полицию. Кроме того, они бы уже явились…
Пиннеберги сидят и ждут. Когда ребенок наедается, его кладут в кроватку, он тормошит своего пупса. А потом засыпает. Пиннеберг снова закидывает чемоданы на шкаф, берет у масте