[463]. Эти мелкие бесенята не уступают в хитрости губанам-чистильщикам, которыми притворяются. В одной серии экспериментов собачкам демонстрировали модели рыб-клиентов. Одни из них предпринимали ответные меры против нападений морских собачек, преследуя их, а другие этого не делали. Возмездие повысило вероятность выбора морскими собачками других видов клиентов во избежание будущих нападений. Это демонстрирует не только то, что морские собачки помнят об исходе прошлых событий, но также и то, что меры возмездия действуют как настоящее наказание. Наказание также служит «общественным благом» для других представителей вида-клиента, заставляя собачек держаться от него подальше.
Эволюционная теория предсказывает, что те или иные формы поведения не должны закрепляться в процессе отбора, если другие особи, «безбилетники», могут извлекать из них выгоду без чрезмерных затрат для себя. Это предсказание заставляет спросить: почему рыбы-клиенты расходуют энергию, наказывая собачек, когда урон уже был нанесен? Оказалось, что морские собачки каким-то образом могут отличать мстителей от «халявщиков» (которые не берут на себя труд принимать ответные меры, но позволяют делать эту работу другим особям своего вида), и эти «примазавшиеся» больше рискуют оказаться объектом будущих нападений морских собачек[464]. Так что если вы – рыба-клиент, которая только что испытала боль, когда собачка откусила часть вашего плавника, выгоднее принять ответные меры.
Это разумный расчет, но я считаю его довольно холодным и циничным. Мы рискуем слишком низко оценивать животных, когда ограничиваем себя эволюционными вычислениями. Боже мой, разве смогли бы мы предположить, что рыбы-клиенты могут принять ответные меры, потому что в процессе эволюции они приобрели эмоции, в том числе одну из самых основных – гнев? В свете свидетельств в пользу наличия эмоций у рыб я склоняюсь к тому, чтобы интерпретировать возмездие клиента за наглый укус собачки как злость.
Учитывая сложные социальные нюансы явления, меня не удивило бы, если бы мутуализм чистильщика и клиента включал элемент культуры. Для биологов культура – ненаследуемая информация, передаваемая от поколения к поколению[465]. Человеческие гены не заставляют нас носить татуировки или ходить в кино, но множество людей принимает эти обычаи через чужой пример. В настоящее время известно, что культура, которая некогда считалась исключительной прерогативой человека, широко распространена у млекопитающих и птиц, особенно у долгоживущих социальных видов. У животных особенности, передаваемые посредством культуры, включают изготовление орудий воронами, миграционные пути слонов, диалекты косаток и местоположения общих участков для спаривания (токовищ)[466] у антилоп.
Обучение – важнейшее условие в сохранении культуры. Когда я устанавливал звуковые колонки и проигрывал через них запись эхолокационных криков кормящихся летучих мышей в полях и лесных местностях Британской Колумбии, в течение поздней весны и раннего лета лишь немногие летучие мыши проявляли к ним хоть какой-то интерес. В это время года летают лишь взрослые летучие мыши; предполагается, что все они знают, где находятся лучшие кормовые участки, поэтому зачем беспокоиться, уделяя внимание странному новому источнику криков кормящихся летучих мышей? К августу и сентябрю, после того как молодые летучие мыши покидали родителей и начинали улетать в ночь за кормом, ситуация оказывалась совершенно иной. Мои колонки стали привлекать летучих мышей стаями[467]. Похоже, молодые и неопытные летучие мыши пользовались голосами старших, более опытных сородичей, чтобы искать хорошие места для ловли насекомых. Тремя годами позже, наблюдая миллионы бразильских складчатогубов[468], сплошным потоком вылетающих на закате из пещер в Южном Техасе в конце лета, я предположил, что молодые особи также следовали за старшими товарищами, чтобы узнать, где находятся хорошие кормовые участки. Тогда еще никто не называл это культурой, но, когда я размышляю над сохраняющейся из поколения в поколение привязанностью летучих мышей к маршрутам миграций, местам отдыха и кормовым участкам, кажется уместным назвать ее именно так[469].
А есть ли культура у рыб? В ходе двенадцатилетнего исследования синеголовых талассом[470] на серии хорошо изученных лоскутных рифов[471] островов Сан-Блас у берегов Панамы Роберт Уорнер из Калифорнийского университета, Санта-Барбара, отслеживал восемьдесят семь участков размножения талассом. Эти рыбы карибских рифов сохраняют репродуктивную активность круглый год, размножаясь чуть ли не ежедневно. Уорнер выяснил, что долгосрочный выбор талассомами участка размножения был поразительно постоянен. Одни и те же точно определенные местоположения использовались ежедневно на протяжении более чем двенадцати лет, что составляет как минимум четыре поколения, так как максимальная продолжительность жизни этого вида – всего около трех лет. Кроме того, по оценкам Уорнера, на этих лоскутных рифах существовали сотни других потенциальных участков для размножения, которые выглядели столь же привлекательными, но все же по каким-то причинам местные жители не хотели ими пользоваться. Также, несмотря на несколько значительных колебаний численности популяции за это время, ни одно из восьмидесяти семи предпочитаемых рыбами любовных гнездышек не вышло из употребления. Уорнеру стало интересно, предпочитались ли эти места размножения из-за того, что на них присутствовали ресурсы в лучшем сочетании. Если это так, то при удалении старожилов новые рыбы должны были воспользоваться теми же самыми участками.
Уорнер приступил к удалению всей местной популяции синеголовых талассом[472]; затем он заменил их рыбами того же вида с других рифов. Думаете, новые поселенцы, которые вскоре определили участки для размножения, поселились на участках, устроенных предшествовавшими им старожилами? Как бы не так. Они определили новые участки для размножения, к которым проявляли такую же привязанность на протяжении сменяющих друг друга поколений, как более ранние жители – к своим. В контрольных экспериментах, когда целые популяции синеголовых талассом были отловлены, а затем возвращены на свои родные рифы, они вернулись на свои прежние территории (показывая тем самым, что потрясения, связанные с отловом и содержанием в неволе, не были причиной смены участков для размножения). Уорнер заключил, что местоположение участка для размножения не основывается на некотором присущем ему качестве, а обусловлено культурными традициями[473].
Синеголовые талассомы – не единственные рыбы, для которых известно сохранение традиционных участков для размножения посредством общественного договора. Другие примеры – сельди, груперы, луцианы, рыбы-хирурги, сиганы, рыбы-попугаи и кефали[474]. Культурные проявления у рыб возникают и в других контекстах, в том числе в маршрутах суточных и сезонных перемещений. Мелким рыбам угрожает много потенциальных хищников, и наблюдать за другими членами группы и действовать так же, как они, означает избегать привлечения внимания хищника. Это могло бы объяснить культурный конформизм, демонстрируемый гуппи, которые, выучив маршрут к месту кормления в процессе следования за лучше знающими его рыбами, продолжают пользоваться этим маршрутом еще долгое время после того, как удаляют демонстраторов. Выбранный ими путь сохраняется как минимум первое время, даже когда гуппи становится доступным новый, более прямой маршрут[475]. Это странным образом напоминает людей, которые упорно цепляются за традиционный способ выполнения той или иной работы даже после того, как начинает применяться более новый и эффективный метод. (На ум приходит то, как люди пишут заметки от руки.) Но гуппи совсем не долго цеплялись за старое. Вскоре они сделали рациональный выбор, который показывает, что они – не бóльшие рабы традиций, чем мы сами.
Хищничество со стороны людей раскрывает более мрачную сторону утраты культурных знаний. Согласно проведенному в 2014 году исследованию команды ихтиологов и биофизиков, разграбление людьми популяций рыб и наше предпочтение более крупных (и потому старших) особей прервало передачу знания миграционных путей у рыб. Исследователи разработали математическую модель, основанную на трех факторах: (1) прочность социальных связей между рыбами, (2) доля информированных особей (лишь более старшие рыбы знали миграционные маршруты и конечные пункты на пути следования), (3) предпочтение, которое демонстрировали эти информированные особи в отношении того или иного места прибытия. Они обнаружили, что социальное единство и присутствие информированных особей были самыми важными факторами, позволяющими избежать потери координации и распада группы[476].
Эти нарушения преемственности культуры могут оказаться необратимыми. Культура не закодирована в генах, поэтому, будучи однажды утраченной, она вряд ли может быть восстановлена. «Если вы восстанавливаете популяции рыб, [этого] может быть недостаточно, – говорит Джанкарло де Лука, биофизик с целой командой исследователей. – Они, по сути, утратили свою коллективную память». Это могло бы объяснить безуспешность попыток восстановления многих популяций животных даже после того, как их истребление прекратилось. Гладкие киты Северной Атлантики, серые киты на северо-западе Тихого океана и многие популяции синих китов показывали мало признаков роста численности спустя полвека или больше после того, как был остановлен массовый китобойный промысел