Всё то, что стоит на костях.
А я говорю, что не рухнет,
И пусть ерепенится враг,
Тут, братцы, особая кухня,
Тут яма размером с овраг.
С тех пор много лет пролетело,
Поверьте правдивым словам,
Я сам расширял это дело,
Чтоб вышел большой котлован!
Сработано было солидно.
У ямы глубокое дно.
Костей этих больше не видно.
Их все закопали давно.
Хоть память во мне неплохая,
Чтоб так её просто пропить,
Но я потому и бухаю,
Чтоб всё поскорее забыть.
Мой разум подвижный и прыткий,
И все мне причины ясны,
Зачем они, эти напитки,
Такие, как водка, нужны.
Затем, чтоб они помогали
Поменьше нам думать о том,
Чего там у нас под ногами
Спрессовано толстым пластом.
И надо спокойно, без злости
Смотреть нам вперёд, а не вспять.
А вдруг эти самые кости
Захочется нам сосчитать?
Для дружной полезной работы
Во имя великой страны
Способности к устному счёту
Бывают порой и вредны.
А выпьешь сто грамм, и нормально,
А сто пятьдесят долбанёшь,
И, хмурый такой весь, печальный,
Весёлым скворцом запоёшь!
Вот мы ничего и не знаем
Про эту подземную жуть.
Нормально по жизни шагаем.
Нам кости подошвы не жгут.
Так, может быть, в этом, ребята,
И есть он, особый наш путь,
Чтоб, как бы ни шёл ты куда-то,
По сто пятьдесят долбануть!
От водки уж точно вреда нет,
А есть только польза одна.
Она настоящий фундамент,
Опора на все времена!»
Мы все обалдели немного
От этой трактовки его,
Что можно идти в путь-дорогу,
Не помня себя самого.
Психолог глазел ошалело
В холодную чёрную тьму:
«За красных я или за белых?
Уже я и сам не пойму!»
«А смысла-то в этом вопросе, –
Сказали ему, — с гулькин нос!
Он в том, чтоб ты бабу подбросил,
Поймал и до места донёс!»
«Куда? Что за место такое?»
«Туда, где в объятиях с ней
Тебе в тишине и покое
Прожить до скончания дней!»
Ну, это уже ему Чайка
Нащупала струны в душе:
«Живи, и люби, и кончай-ка
С Егорычем клюкать уже!
Чего ты сидишь такой хмурый?
А ну-ка, давай, улыбнись!
Я, может быть, полная дура,
Но выпить готова за жизнь!
Когда под весёлое пенье
Наводится тень на плетень,
Он тоже становится тенью,
А это уже хренотень!»
«К чему это всё?» — мой читатель
Задумчиво спросит меня.
Я, может, отвечу некстати,
Нисколько его не дразня,
Чтоб понял он вместе со всеми,
Кто греется нынче в тепле,
Как было не просто в то время
Работать ментам на «земле».
Пойдёшь так вот праздник отметить
С родным коллективом своим,
И можешь Егорыча встретить,
И Деда Пихто вместе с ним!
Вот так вот цыганочку спляшешь,
Где сцена стоит на костях,
И пращуров сгинувших наших
Покой потревожишь и прах.
В соседнем глухом околотке
Трамвай завывал, как шакал,
И голос в прокуренной глотке
У Деда Пихто клокотал,
Мол, кости в фундаменте — плохо,
Начнут шевелиться — и всё,
Такая пойдёт суматоха,
Ничто уж тебя не спасёт!
«Нельзя так с советской страною! –
В небесный глазея простор,
Кумекали Чайка с Волною
И ветки кидали в костёр, –
Дворец на костях — что за мода?
Какая уж тут красота?
С другой стороны, для народа
Рабочие будут места!»
«Ну да! — им Егорыч поддакнул, –
Всё с нами — и удаль, и пыл,
А кто говорит, всё не так, мол,
Он просто своё не допил!
Их нынче немало, примеров
Людских неизбежных потерь.
И что же, Дворцы пионеров
Уже и не строить теперь?
А если, к примеру, излишек
Добавлен в исходный бюджет,
То строить его для детишек,
Культурный дворец, или нет?
Ведь всем хорошо — и детишкам,
Что в секции будут ходить,
И тем неприметным людишкам,
Что будут излишек пилить!
Уж лучше вы, скептики, бросьте
Свой скепсис и встаньте во фрунт!
Тем более, все эти кости
Давно уже вдавлены в грунт.
И, значит, пустая затея –
Пытаться опять и опять,
С устатку пыхтя и потея,
Найти их и все сосчитать,
Уж если по ним, громыхая,
В далёкую новую жизнь,
Навроде цветущего рая,
Проехал большой механизм? –
Бульдозер какой-нибудь, трактор,
А то и вообще паровоз?»
А ты, мой читатель, вот как ты
Решил бы подобный вопрос?
Для храма искусства, к примеру,
Чего это — лёгкий пустяк,
Ошибка, прокол землемера,
Когда он стоит на костях?
«А сам что ты скажешь на это?» –
Ребята спросили меня.
А здесь никакого секрета,
А только одна болтовня.
Вопрос на засыпку мне вбросьте:
А кто он, советский народ? –
Мы все, в том числе эти кости,
Что в яму бульдозер гребёт.
Вот так и снимают с нас стружку.
Такая уж, видно, судьба.
А я вот допью свою кружку
И лично скажу от себя:
Не то чтобы я конспиролог,
Любой на меня посмотри –
Но мысль, как железный осколок,
Терзает меня изнутри –
Про то, что небесные силы,
Назначив уже судный час,
Как будто в реке крокодилы,
Свой взор обратили на нас.
Там явно созрела решимость –
Не Солнце, не Марс, не Луну,
А взять и проверить на вшивость
Советскую нашу страну.
Похоже, что нам наудачу,
Не зная объёма работ,
Всевышний поставил задачу
И смотрит, как дело пойдёт.
Задача такая: авось ты,
Мой друг, согласишься со мной –
Найти эти самые кости
И все сосчитать до одной.
И ежели вдруг этот мир наш
Не помнит о них ничего,
Тогда для него слишком жирно,
Чтоб мы принимали его.
Он нашего стоить не будет
Ни взгляда уже, ни плевка.
Господь нас и тот не рассудит…
Вот так мы попили пивка.
Во тьму погружённая, в холод,
На фоне мерцающих звёзд
Кружилась листва, и психолог
Сказал неожиданный тост:
«Ребята, за нас, за Россию,
Чтоб петь нам всегда и плясать,
И чтоб нам никто амнезию
Не смог никогда приписать!»
Потом, с утра, когда на службу мы пришли,
То всё ещё, как звёзды тусклые вдали,
Его туманные тревожили слова нас.
Да, всё, как надо, банды нет, пошла ко дну,
И, хоть мы выиграли у них свою войну,
У нас несделанное дело оставалось.
Двадцатая глава
Да-да, я тут для общего обзора
Насчёт курьера вам хочу сказать.
Мы были с ним в режиме договора,
Который надо было выполнять.
За много лет ни разу, мне сдаётся,
От смеха я со стула не упал.
Есть поговорка: в цирке не смеётся
Тот, кто хоть раз в ментовке побывал.
Ну, или как-то что-то в этом роде, –
Про армию, про флот, про всё подряд,
Да много так про что ещё в народе
У нас порою люди говорят.
Смешно, конечно, было в нашем «цирке»,
Там та ещё творилась чехарда,
А вот курьер, что чалился в Бутырке,
Был грустен в ожидании суда.
Мы слово ему искреннее дали
Насчёт в суде уменьшить срок его,
При том, что ни на миг не забывали,
Какие наши планы на него.
Читатель, ты запомнил прокуроршу,
Которую Толян наш полюбил,
Как женщину, как друга, даже больше –
Как человека?! Если ты забыл,
То я напомню: там, в глухой Сибири,
Их страсть была, как горная река.
Она хотела сделать харакири,
Когда Толян подальше от греха
Убёг в Москву, по сути дела, бросил
Её одну на линии огня,
Ну, хоть бы напоследок прогундосил:
«Счастливо, дорогая, жди меня!»
У аппаратных местных группировок
К сияющим вершинам путь кривой,
Её по ходу сложных рокировок
Из прокурорши сделали судьёй.
Когда она, прожжённая каналья,
Была в Москву к нам переведена
Из своего степного Забайкалья,
Толян сперва не понял ни хрена.
Он даже подходил ко мне с вопросом:
«Вот ренессанс — он в чью придуман честь?
Вот если ты сумел оставить с носом
Свою судьбу, то это он и есть?»
Я дал ответ: «Уж если так по-русски
Сказать про всё нормальным языком,
То ренессанс сродни перезагрузке –
Чтоб баба помирилась с мужиком!
Чтоб намертво к груди его прижалась,
А ну-ка кто попробуй оторви! –
Чтоб между ними вечно продолжалась
Эпоха возрождения любви!
Сердечко нарисуй ей на бумаге,
Да и свисти себе, как соловей…»
…Курьер, однако, маялся в тюряге
И дожидался участи своей.
Чтоб парня обещаньями пустыми
Зазря не тешить, слово-то дано,
Мы к той судье Толяна запустили:
«Давай, голубчик, самое оно!
Так вышло. Ей досталось это дело.
Всё как всегда. Опять ей и опять,
Хоть и уже порядком надоело,
Преступников на нары отправлять.
Войди туда, и, весь такой любезный,
«Привет тебе, — скажи ей, — Ваша честь!
Тут человечек есть один полезный,
Не десять надо дать ему, а шесть!
Он наш агент, источник, информатор,
Не просто примитивное ворьё.
Когда у нас такие есть ребята,
Мы лучше дело делаем своё!»
Толян сперва артачился со страху,
Она меня, мол, может и отшить
За то, что я любовь свою на плаху
Не преминул когда-то положить,
Что отскочил, аж пятки засверкали!
Она меня прогонит, дурака,
За то, что я, не ведая печали,