— Пойдем, — сказала Мария. — Вроде неплохое место.
Но место оказалось не таким уж хорошим — они нашли лишь пустую банку из-под кока-колы и обломки пластмассы.
— И здесь уже расковыряли, — с раздражением сказал Мартин. — Это все тот, с отбойным молотком. Жаль, у нас такого нет. Теперь он всегда будет у нас все перехватывать. Если только мы не найдем места, куда он не доберется. — Он оглянулся на утесы, на скользкие, катящиеся вниз каменные водопады голубого лейаса.
— Только не туда! — с тревогой воскликнула Мария, глядя наверх.
— Почему?
— Это опасно.
— Не понимаю. Я там вчера кого-то видел. Ничего страшного, просто нужно быть поосторожнее.
— Все равно, не хочется, — не унималась Мария. — Мне плохо, когда я высоко залезаю.
— Тогда я сам полезу, — небрежно бросил Мартин. — Вдруг я найду там Dapedius.
На землю упали первые крупные капли дождя. Снизу, с пляжа, доносились выкрики миссис Люкас, собиравшей детей.
— Ладно, не сейчас, — согласился Мартин. — В другой раз. Скоро. Август-то уже кончается. Мало времени осталось.
Всю ночь шел проливной дождь. Качели печально скрипели в саду. Лежа в постели и слушая дождь, Мария заразилась всеобщим унынием — в голове у нее плавали грустные невнятные мысли о том, что все движется и постоянно меняется и ты перед этим совершенно бессилен. Дни вливаются один в другой, пока не превратятся в прошлую неделю или прошлый месяц, и вот они уже ушли у тебя из-под пальцев, как речная вода. Скоро сентябрь, подумала она, каникулы кончаются, и потом мы поедем домой, и все это время станет старыми фотографиями, которые положили на полку. Все сделается расплывчатым, как старые фотографии, точно и не вспомнишь, как оно и было. И этот дом, и Мартин, и качели, и окаменелости, и всё-всё.
9. ДОЖДЬ И ИГРА В ПРЯТКИ
На следующее утро мир превратился в текущую воду. Вода лилась с крыши, бежала по водосточным трубам, переливалась через края желобов, и по стенам дома, которые от сырости сделались из белых серыми. Сад весь пригнулся от воды, кусты поникли и пришлепнулись, с деревьев непрерывно капало, в траве скрывались предательские трясины. Кот, поднимая промокшие лапы, пробрался на дальний конец лужайки, уселся там и, поводя хвостом, стал разглядывать птиц — они зябли, нахохлившись, на ветках и телефонных проводах, безропотно принимая капризы погоды. А дождь все шел, размывая вид за окном. Иногда он лил как из ведра, иногда как из лейки, а то зависал туманной пеленой в глубине сада и дальше, за верхними домами.
— Да, не подходящий день для пляжа, — сказала миссис Фостер.
Мистер Фостер с газетой переместился в гостиную.
— Спокойно посидим дома, — заметила довольная миссис Фостер. — Тебе не будет скучно, дорогая?
— Не знаю, — ответила Мария.
— Почитай. Составь головоломку. Поиграй со своими окаменелостями, и день пройдет приятно, — предложила мама, пытаясь ее утешить.
— Что-то не хочется читать, — сказала Мария.
И смиренно добавила про себя: и с окаменелостями не играют.
— Ну, я уверена, ты что-нибудь придумаешь, — заключила миссис Фостер.
Мария заметила, что мама уже настроилась на аппликацию.
В дверь позвонили. Вглядевшись сквозь потоки за окном, миссис Фостер констатировала без восторга:
— Это Мартин.
И добавила, повеселев:
— Наверное, за тобой пришел.
Но все оказалось совсем не так. Миссис Фостер слушала Мартина и становилась все более испуганной. Когда он договорил, наступила короткая пауза, и Мария с Мартином впились глазами в потрясенную миссис Фостер, которая тем временем пыталась придать своему лицу более нормальное выражение.
— Нет-нет, Мартин. Конечно, я не против. Я буду рада принять тебя и девочек, раз мама с тетей хотят отлучиться на денек. И Джеймса тоже. Сколько ему лет? А, понятно.
Испуг на мгновение вернулся, даже еще более сильный, но она геройски продолжала:
— И малышей тоже? А, малышей они берут с собой.
Да, думаю, так будет лучше. Ну, хорошо, скажи маме, я жду вас в любое время.
Мартин побежал с известием в гостиницу, а миссис Фостер сказала Марии:
— Ну вот, теперь ты будешь не одна.
Она с грустью поглядела на корзину с рукоделием и направилась в кладовую; вынырнув оттуда с грудой консервных банок, она спросила:
— Как ты думаешь, они будут на обед тушенку?
Мария ответила, наверное, будут, и тут она сделала то, что делала очень редко, только перед сном — она подошла к маме и поцеловала ее. Миссис Фостер удивилась, поцеловала Марию в ответ и начала открывать банки и смешивать их содержимое.
— Не представляю, как миссис Люкас справляется, — вздохнула она. — Пятеро детей.
И добавила с надеждой:
— Может, тихонько поиграете в настольную игру?
Мартин вернулся с Джеймсом, Шарлоттой, Элизабет и Люси. Он взял раздраженно-командный тон — ведь это был дом его друга, которого он хорошо знал, а другие нет. Остальные дети, возбужденные новизной обстановки, с любопытством повсюду заглядывали. Джеймс сразу же грохнулся, споткнувшись о коврик у двери, и громко заревел. Девочки носились по разным углам и все разведывали. Мистер Фостер высунул голову из-за двери гостиной, ужаснулся, мгновенно оценив ситуацию, и снова скрылся, после чего из гостиной послышались звуки торопливого захлопывания дверей и окон.
— Такой классный домик.
— Что будем делать?
— Куда эта лестница?
— Давайте в «Сардины».
— А можно нам туда?
— В прятки.
— О Боже… — воскликнула миссис Фостер и уже более решительно добавила: — Только не в библиотеке и не в гостиной. А может, лучше в «Монополию»?
Тягостное молчание означало полный протест, и ей пришлось уступить.
— В прятки, — пискнул чей-то голосок.
И Мартин своим самым заверительным тоном, предназначенным для успокоения нервных мам, обещал:
— Я за ними прослежу, миссис Фостер, они ничего не натворят. Заткнитесь вы все! Мы ничего не разобьем, честно. Вы нас даже не услышите.
Миссис Фостер все еще сомневалась.
— Ну…
— Они все будут делать только по моей команде, — пообещал Мартин. — Вперед!
И они оглушительно затопали вверх по лестнице, Мария позади всех. Оживленная и возбужденная, она почувствовала себя одной из них; что-то восклицала, что-то предлагала, как все.
— Я вожу, — крикнул Мартин. — Выручаться в Марииной комнате. Считаю до пятидесяти. Прятаться везде, кроме гостиной и библиотеки. Если что-нибудь разобьете — выпорю. Ну, начали! Раз, два, три…
Все бросились врассыпную и с визгом и хихиканьем растворились в кладовках, под кроватями, за занавесками. Мария, зажатая в темной комнате, где стояли метлы, услышала, как бродит и жалуется неприкаянный Джеймс, и втащила его к себе. Счастливые, они вместе дрожали в пыльной темноте, вместе выползли и снова помчались по лестнице, в ее спальню, куда с шумом стекались и остальные, крича от радости или отчаяния. Задыхаясь, они вповалку растянулись на полу и лежали, пока не отдышались. И снова врассыпную…
Дом то затихал, то приходил в волнение. Тишина ожидания сменялась ползаньем и топотом, разрастающимся до неистовых гонок с перескакиванием ступенек, хлопаньем дверей, воплями воды, засекшего прячущихся, и отчаянным криком застуканных, когда они понимали, что их уже ничто не спасет. И Мария, в гуще событий: ее так захватила игра, что она стала не просто одной из них, а почти перестала быть собой. Она вела себя совсем не по-Марииному: носилась, вскрикивала, толкалась, хихикала, атаковала одну комнату за другой, скользила на ковриках, бросалась под кровати. Один раз, с диким гиканьем пронесясь по лестнице через ступеньки, она столкнулась в холле с отцом — он стоял с газетой в руках; такое затравленное выражение лица обычно бывает у человека, который, возвращаясь домой, обнаруживает, что на его улицу вторглись дорожные строители, и теперь все перерыто до неузнаваемости. Он изумился при виде изменившейся Марии, неожиданно на него удивленно взглянула привычная Мария и сразу смутилась, но тут игра пошла по новой, и Мария, завизжав, пронеслась мимо.
Как же было здорово. И вдруг настроение резко изменилось. Каждая игра стала длиннее, окольнее, тише и расчетливее. Бесстрашие уступило место хитрости. Теперь они уже знали все укромные места, немного утомились и выдохлись. Джеймс, посасывая большой палец, свернулся на Марииной кровати и уснул. Остальные продолжали играть: водящий устраивал засады за дверьми и потом внезапно набрасывался на свою жертву, а прячущиеся переползали из-под кровати за стул, из тени занавески исчезали за громадой комода. Дом превратился в ожидание, в слух, в два уровня сознания: на одном миссис Фостер громыхала в кухне кастрюлями, а мистер Фостер еще раз забаррикадировался в гостиной, на другом — пять пар глаз и ушей выслеживали друг друга, выжидая, когда пискнет предательская половица или что-то мелькнет через скрипнувшую дверь.
Мария нашла новое место, о котором никто не знал. В комнате наверху, в конце коридора, над спальнями — здесь теперь хранили лишнюю мебель, и она беспорядочно и неудобно загромождала все пространство. Некоторые предметы были зачехлены огромными старинными чехлами, некоторые накрыты покрывалами. Никто уже не прятался под столами и задрапированными, как юбкой, стульями с прямыми спинками — такие места все уже знали; каждый вода, прочесывая эту комнату, под них заглядывал — это уже превратилось в ритуал. Но там стояло большое мягкое кресло, закрытое огромным цветастым изодранным покрывалом, такое низкое, что подлезть под него было почти невозможно, разве что таким маленьким и худеньким, как Мария. Шарлотта и другие девочки, склонные к полноте, лишь бросили на него один отвергающий взгляд. Но Мария поняла: она сможет под него подскользнуть, залечь под просевшими пружинами, как нож для разрезания бумаги, и стянуть до пола покрывало. Там, в пыли, сплющенная между половицами и брюхом кресла, она пролежит сколько угодно, выигрывая время: воды входили и выходили из комнаты, раскрывали занавески, сдергивали другие покрывала — а она подглядывала в дырочку на покрывале и ликовала, когда их ноги в сандалиях проносились мимо. Хоть здесь пригодилось, что я меньше других.