…Если бы нам представилась возможность такого мира, в котором… миллионы всегда были бы счастливы при одном-единственном простом условии: что где-то на окраинах существования некая потерянная душа должна в одиночестве претерпевать мучения, – разве могло бы это вызвать в нас иную, нежели скепсис и отторжение, реакцию, которая немедленно заставила бы нас почувствовать, – пусть даже внутри нас и шевельнулось бы желание ухватиться за подобное предложение счастья, – сколь отвратительным было бы блаженство, осознанно принятое в результате такой сделки?
I: Этикет ада
Сын моего друга теперь уже достаточно взрослый, чтобы позволить мне рассказать эту историю, но произошла она более десяти лет назад, когда ему было всего семь или восемь. Годом ранее у него диагностировали синдром Аспергера. Он был чрезвычайно смышленым ребенком, застенчивым, обычно тихим и спокойным, но временами эмоционально возбудимым – как и бывает у многих детей с «расстройством аутистического спектра». Они часто очень чувствительны к сильным впечатлениям (и по большей части беззащитны перед ними): толпе, громким звукам, любым интенсивным сенсорным раздражителям, но также резким диссонансам в области воображения, эмоций или морали. Поэтому не было ничего удивительного в том, что после упоминания посетившим их приход проповедником-доминиканцем в проповеди вечного ада он на три дня впал в состояние паники, а затем в продолжительную депрессию. Однако родители мальчика были удивлены, поскольку до того момента они не осознавали, что ему никогда прежде не излагали традиционное христианское представление об осуждении про́клятых. И теперь, столкнувшись с этим представлением, он впал в отчаяние. Внезапно он обнаружил, что заточён во вселенной бесконечного ужаса, и ничто не могло его успокоить, пока отцу не удалось наконец убедить его, что священник просто пересказывал ложь, единственной целью которой было запугать людей, чтобы сделать их покорными. Это помогло мальчику вернуть самообладание, но не готовность посещать церковь; при малейшем намеке на это со стороны родителей он забирался в узкий промежуток за лестничной балюстрадой, где они не могли его достать. А вскоре они и сами стали разделять его точку зрения. В итоге они перестали с тех пор ходить на мессу, разве что в качестве не участвующих в причащении гостей на нескольких свадьбах, и давно уже утратили всякий интерес к подобным вещам.
Мне представляется очевидным – пусть даже преимущественно на интуитивном уровне, – что эта история являет собой более чем достаточное свидетельство духовного убожества традиционного понятия вечного ада. В конце концов, другим описанием «чрезмерной» эмоциональной чувствительности ребенка с «расстройством аутистического спектра» могло бы быть просто «обостренное моральное сознание». Именно это отсутствие какой-либо эффективной эмоциональной защиты от острых граней этого мира, порою создающее немалые трудности и в обычной взрослой жизни, делает ребенка неспособным к тому самодовольному самообману, что позволяет большинству из нас спокойно мириться с верованиями, которые, по здравом размышлении, должны вызывать у нас отвращение. Даже если бы общепринятое христианское воззрение на ад состояло в том, что он предназначен только для худших из душ – Гитлера, Брейди и Хиндли[41], Пол Пота, – сама чудовищная пошлость идеи вечного мучения уже представляла бы собой нечто невразумительное в моральном отношении. И тем не менее в продолжение большей части истории христианства общепринятой была точка зрения, согласно которой ад есть окончательное место пребывания не просто встречающихся среди нас чудовищ, но и всевозможных преступников меньшего масштаба: распутников, развратников, некрещеных, неверующих, неизбранных… невезучих. Но это едва ли имеет значение. Какие бы особые условия членства в сообществе будущих про́клятых мы ни воображали себе, ничто не может сделать эту идею последовательной в моральном плане. Выберите всего одну душу – самую порочную, какую вы только можете помыслить, – и представьте, что лишь эту душу подвергли подлинно вечному страданию, а затем попытайтесь заставить себя поверить, что неослабное, век за веком, мучение этого несчастного есть приемлемая плата за существование мира, за великую драму творения и искупления и за окончательное блаженство и счастье Царства Божьего. Если ваша совесть не повреждена, у вас ничего не получится. Во всяком случае, мне так кажется.
Впрочем, я должен признаться, что со времени выхода этой книги – а к моменту написания этих строк еще не прошло и года – я открыл для себя такие стороны религиозной психологии, о которых прежде пребывал в блаженном неведении или в лучшем случае имел лишь смутное представление. Это открытие было если и не всегда назидательным, то по крайней мере поучительным. Я знал, что взялся писать о предмете, вызывающем разногласия, но мне доводилось поступать так и прежде и потому было известно, что попытка пробудить истинно верующего (во что угодно) от того, что ты считаешь догматическим сном, содержит в себе риск пробудить вместо этого спящего великана. Однако я совершенно не был готов к той вспышке возмущения и, во многих случаях, ярости, которую вызвал этот текст, по крайней мере со стороны его критиков. Те, кто симпатизировал предложенной в нем аргументации, были очень благожелательны в своих похвалах, как это обычно и свойственно таким читателям. Иные даже обнаружили владение логикой этой аргументации, превосходящее мое собственное. Однако по-настоящему враждебно настроенные читатели повели себя так, как не вели себя никогда прежде на моей памяти. Да, многие из моих прежних сочинений вызывали резкую реакцию со стороны тех, кто счел их неубедительными, однако обычно она оставалась эмоционально сдержанной. Тема же этой книги, очевидно, затрагивает более глубокие источники беспокойства. В некоторых случаях она вызвала полемику столь крикливую, интеллектуально расплывчатую и риторически несдержанную, что это наводит на мысль о некой необъяснимой психологической уязвимости. Впрочем, ни одного убедительного, интересного или хоть сколько-нибудь адекватного критического отзыва на книгу до сих пор не последовало. Я не преувеличиваю. Помимо двух честных, но неудачных попыток рассмотреть основные положения книги, недоброжелательные рецензии на нее следовали странному, но на удивление неизменному образцу: сначала гневное осуждение самой идеи подобной книги, затем серия нападок на приписываемые мне рецензентом взгляды, на самом деле не имеющие никакого отношения к действительно содержащимся в книге утверждениям, и далее реприза из осуждений, сдобренных изрядным количеством личных выпадов. Спешу добавить: я имею в виду не то, что эти рецензии не сумели удовлетворительно рассмотреть содержащиеся в моем тексте утверждения. Я имею в виду, что до настоящего момента ни одна рецензия даже не приблизилась к выявлению этих утверждений, не то чтобы к их опровержению. И это весьма странно. Хотя я и готов признать за собой (в той благопристойно-неискренней манере, которой ожидают от любого автора) определенную вину за недопонимание, я не готов согласиться с тем, что аргументацию этой книги – а это единая, целостная и неизбежно нерасчленимая аргументация – действительно так уж трудно понять. Здесь кроется что-то еще.
Я должен упомянуть, что некоторые из критиков книги выражали также недовольство по поводу ее «тона», и не могу сказать, что для меня это в новинку. Однако даже это я воспринимаю главным образом как еще одно напоминание о том, сколь сильно наши субъективные желания и ожидания влияют на наше восприятие вещей. Если говорить об упомянутой проблеме авторского тона, то всякий, кто сравнит благосклонные отзывы с неблагосклонными, может решить, что речь вообще идет о двух совершенно разных текстах. Одному лагерю в книге слышится решительное, порою, возможно, исполненное праведного негодования сострадание; для другого она предстает как безумно агрессивное и ничем не спровоцированное поношение всех тех благочестивых душ, что смиренно хранят верность одному из положений христианской ортодоксии, совершенно безобидному. (Разумеется, я считаю, что у первого лагеря слух гораздо лучше.) Иные критики даже приводят различные мои фразы, вырванные из контекста, в качестве свидетельства того, что книга обвиняет традиционных верующих в моральном слабоумии или чем-то подобном, несмотря на то что ни одно предложение в книге не осуждает кого-либо за что бы то ни было. Да, на этих страницах я действительно открыто порицаю, причем в весьма резких выражениях, идеи, которые нахожу особенно отвратительными. Однако я всегда выражаю это как упрек, адресованный всем и никому – всем христианам, как восточным, так и западным, за то, что они позволили убедить себя в необходимости верить применительно к Богу в такие вещи, в которые постыдились бы верить применительно даже к худшим из людей.
Впрочем, полагаю, что, несмотря на сказанное, я всё же должен признать за собой вину в некотором нарушении этикета. Еще прежде, чем начать писать эту книгу, я знал, что существуют некие достаточно жесткие правила относительно того, как дозволительно обсуждать данную тему, и я решил игнорировать их. Разумеется, никто никогда не записывал эти правила, однако подразумевается, что каждый соблюдает их, и всякий, оказавшийся столь бестактным, чтобы их нарушить – поднять неподобающим образом серьезные вопросы относительно логической и моральной непротиворечивости представления о состоянии вечного осознаваемого мучения, в которое Бог бесконечной любви и справедливости ввергает разумные творения, или относительно библейской или исторической обоснованности этого представления, – рискует навлечь на себя осуждение, которое превратит его в изгоя. Согласно этим правилам, можно считать, что представление о вечном аде поистине отвратительно или что из-за него само существование выглядит как мучительное бремя, возложенное на нас безжалостным всемогуществом, однако никогда нельзя быть столь неосмотрительным, чтобы позволить себе выск