Современные торги «Сотби», состоявшиеся накануне вечером, были открыты для всех желающих, которых в итоге собралось шестьсот человек. Зал был набит до отказа, посетители заняли все сидячие места и устроили столпотворение в дальней части зала (которая на местном сленге называется «Сибирь»). Среди тех, кому не хватило кресел, были явные туристы в футболках и сандалиях. За дилерами и крупными коллекционерами места в первых рядах, разумеется, были закреплены бронью.
В помещении, заполненном людьми, возникает почти осязаемая атмосфера возбуждения и сгущенной энергии. Число присутствующих имеет небольшое значение для самих торгов: сколько бы ни было людей в зале, тех, кто делает ставки, всегда не больше тридцати человек и еще от сорока принимают ставки по телефону.
Аукционист в наши дни – центральная фигура в хореографии и психологии аукциона. Его никогда не называют по имени ни в каталоге, ни во время аукциона. Это свело бы его роль (в случае крупного вечернего аукциона – это практически всегда мужчина) к роли продавца, а ему важно быть частью сообщества, человеком, который достаточно авторитетен, чтобы помочь определить верную стоимость каждого лота. Разумеется, многие из присутствующих знакомы с ним.
Как только аукционист занял свое место и сделаны все необходимые предварительные объявления, приходит время представить первый лот. Древняя шутка с нью-йоркских аукционов гласит, что «лоты выносит единственный чернокожий в зале», согласно аналогичной лондонской шутке – «единственный бедный в зале».
Обычно аукционист объявляет для первого лота невысокую стартовую цену, которая быстро поднимается ставками до резервной. Обычно все ставки настоящие, но случаются также и подставные (такие называют «от люстры»), от имени самого консигнанта или оговоренные с аукционистом заранее. Сразу в торги за лот вступают лишь несколько покупателей, а дилеры и опытные участники присоединяются обычно ближе к концу. Кристофер Бёрдж был приглашен на роль аукциониста в фильме «Уолл-стрит», и, когда на съемках, лишь только он «начал торги», четыреста статистов, как один, одновременно взметнули в воздух свои таблички, он не смог сдержать смех. Пришлось объяснить съемочной группе, что на настоящем аукционе в воздухе одновременно находится не более двух или трех табличек.
Если ставки перестали поступать, а резервная цена еще не достигнута, аукционист останавливается и оглядывает зал с вопросом: «Мы закончили?» – затем объявляет, что лот снимается с торгов, и переходит к следующему. Это означает, что лот ушел с торгов, не найдя покупателя. Если же ставки продолжают поступать и превышают резервную цену, значит торги продолжаются. Каждый аукционист пытается задать правильный ритм объявления ставок: удачен интервал от полутора до двух секунд – вполне достаточно, чтобы успеть поднять табличку, но недостаточно, чтобы задуматься. Стремительный ритм торгов побуждает вступать в игру и других участников. Если в первые мгновения торгов по каждому лоту слышны приглушенные обсуждения, как только ставки поднимаются выше верхней суммы эстимейта, в зале воцаряется напряженная тишина.
Если лот не вызывает интереса, аукционист пытается искусственно создать оживление и предлагает еще пару фальшивых ставок «от люстры». Если и за ними не следует реальных предложений, лот снимается с торгов и работа получает клеймо «засвеченной», то есть не востребованной ни одним покупателем. Так называют работы, которые провалились на торгах в течение предыдущих двух лет и в данный момент считаются непродаваемыми, – все знающие коллекционеры полотно уже видели, и если ни они, ни кто-либо другой не посчитали нужным его купить, маловероятно, что в ближайшем будущем оно найдет покупателя. Впрочем, в наши дни неудача на аукционе, похоже, не имеет столь долговременных негативных последствий – при самом неудачном раскладе владельцу нужно подождать полгода, прежде чем снова выставлять работу на торги, но никак не два или даже три года.
По мере того как участники выбывают, темп торгов замедляется. Дилеры или агенты, принимающие ставки по телефону, как правило, не особо торопятся и тянут намного дольше, чем хотелось бы аукционисту. Юсси Пюлкканен, президент европейского отделения «Кристи», который часто выступает в роли аукциониста на лондонских торгах современного искусства этого аукционного дома, говорит, что ни один лот не должен занимать дольше шестидесяти секунд, но и он не всегда в состоянии уложиться в минуту. Самый быстрый его лот занимает двадцать секунд – в этом случае он сперва называет несколько ставок «от люстры», подведя цену к настоящей, о которой он осведомлен заранее, быстро оглядывает зал и провозглашает: «Продано». Самые долгие торги длятся около трех с половиной минут, и в них обычно принимают участие как присутствующие в зале потенциальные покупатели, так и те, кто передает ставки по телефону.
Таким образом, участнику торгов приходится с каждой ставкой заново переоценивать художественные достоинства произведения, его инвестиционный потенциал и серьезность намерений других участников торгов – и все это за считаные секунды. Надо ли ему сейчас повысить ставку, поскольку конкурент, который оказался удачливее парой лотов ранее, явно настроен заполучить и этот? Потерпит ли интернет-магнат, который не привык проигрывать битв в мире бизнеса, поражение от неизвестно кого, передающего ставки по телефонной линии?
Торги по многим лотам часто замешены в первую очередь на желании выиграть и нежелании потерпеть поражение. В частности, поэтому и неверно считать, что аукционный процесс, собирая мнения о цене с многочисленных заинтересованных участников, выявляет некую объективную стоимость работы. Как только возникает ситуация конкуренции, когда двое желают обладать одним и тем же объектом, роль аукциониста сводится к попыткам как можно сильнее столкнуть обоих покупателей лбами, побуждая каждого из них не отступать. Пюлкканен любит комментарии в духе: «Это последняя ставка?.. Вы уверены?.. Никаких сожалений?» – и рассчитаны они именно на это. Чем дольше длятся торги за лот, тем менее значимой оказывается его эстетическая ценность и тем важнее желание побороть соперника.
Каждый лот аукционист представляет одинаково: «Лот номер 41, Киппенбергер». Он может также добавить: «Картина отправлена чикагским музеем современного искусства». Или, например, указать: «Поступила просьба предоставить эту работу на выставку в МоМА (или Тейт, или Центр Жоржа Помпиду) в сентябре этого года». Просьба, вероятно, поступила потому, что аукционный дом, зная о предстоящей выставке, сам предложил работу, указав необходимость получить согласие будущего владельца. На предварительном показе в экспликации к картине эта просьба, разумеется, также была упомянута.
Запрос от MoMA, разумеется, упомянут не случайно, а как безоговорочное подтверждение подлинности и художественной ценности: если уж МоМА хочет выставить эту работу, значит она стоит того. Перспектива предстоящего появления на крупной музейной выставке повысит цену работы куда эффективнее, чем информация о том, что она уже бывала там раньше, – ведь теперь на музейной этикетке будет значиться имя нового владельца. Кроме подобных случаев, аукционист почти никогда не упоминает никаких подробностей о лоте. Экстравагантных описаний в каталоге и на предварительном показе достаточно. Если бы после них еще и аукционист разразился славословиями, это было бы уже подозрительно, да и нарушило ритм торгов.
На торгах все зависит от того, как отработает аукционист. Два-три часа, которые они продлятся, он должен быть неизменно убедителен и разнообразен. Он должен удерживать внимание беспокойной аудитории, что особенно трудно с теми участниками, кто пока не вступил в торг и ждет появления желанного лота. Аукционист меняет тон и тембр своего голоса, пытаясь увлечь публику процессом торгов за каждый лот, даже тот, который ей ни капли не интересен. Аукционист непременно сообщает аудитории о каждом повышении цены и о том, откуда именно поступила ставка: сделал ли ее кто-то из присутствующих в зале, оставлена ли она аукционисту заранее («записана у меня в книжечке») или передана по телефону.
Личность аукциониста – это тоже часть аукционной психологии. Пюлкканен, сорока четырех лет, имеет происхождение, наилучшим образом соответствующее публичному имиджу «Кристи». Его приобщили к искусству, когда он учился в школе Королевского колледжа в Уимблдоне, откуда отец, трейдер на рынке металлов, возил его в Национальную галерею на лимузине с шофером. Он изучал английскую литературу в Колледже леди Маргарет Холл в Оксфорде. Он, безусловно, один из четырех лучших арт-аукционистов в мире.
Похоже, абсолютно все аукционисты суеверны. Пюлкканен в день аукциона всегда завтракает один в одном и том же ресторане. Тобиас Мейер из нью-йоркского «Сотби», немец по происхождению, перед каждым аукционом дремлет сорок пять минут после обеда, пьет чай и ест желтое яблоко. Кристофер Бёрдж, британец, долгие годы проживающий в США, является также почетным председателем «Кристи». Перед вечерним аукционом он неизменно прогуливается по улицам вокруг аукционного дома, повторяя стартовые цены, шаги на повышение и заучивая имена сотрудников, которые будут дежурить на телефонах. Перед вечерними торгами он позволяет себе немного виски, но перед утренними никогда.
Аукционный молоток Пюлкканена сделан на заказ специально для него. Во время торгов он стоит за кафедрой, как принято считать, работы Чиппендейла, датируемой примерно 1765 годом. Правда, сотрудники «Кристи» посмеиваются в неофициальных беседах, что Томас Чиппендейл умер гораздо раньше дерева, которое затем стало кафедрой.
Каждый хороший аукционист старается наладить личный контакт с участниками торгов. Пюлкканен склоняется то в одну, то в другую сторону, словно тянется к залу в надежде выхватить следующую ставку. Его жесты напоминают манипуляции дирижера симфонического оркестра. К лично знакомым участникам торгов он обращается по имени: «Дэвид, ты даешь мне три и два (3,2 миллиона фунтов стерлингов)?» Завершая торг, он может сказать что-то вроде: «Ага, неплохо?.. Ну так дайте мне четыре пятьдесят!» А потом: «И вы позволите ему вот так просто забрать ее?!» Он говорит участнику, который перестал делать ставки: «Не хотите ли вы вернуться?» – и нередко в самом деле этим провоцирует его снова поднять табличку. Кристофер Бёрдж склоняется над кафедрой, пристально разглядывая зал через стекла очков, он куда более добродушен и дружелюбен, чем Пюлкканен. Он говорит с мягким южноанглийским акцентом. Часто ему приписывают сходство с крупье из казино района Мейфэр. Стиль Симона де Пюри прекрасно охарактеризовала лондонская