тим, 140 миллионов долларов, а не 250 тысяч? Почему чучело акулы, изготовленное даже не самим художником, а его специально обученными ассистентами, воспроизвести которое вполне посильная задача, в глазах опытного и дальновидного коллекционера становится удачной инвестицией такой суммы? Беседуя с дилерами и аукционными специалистами, я сформулировал еще один, третий вопрос: куда приведут рынок эти стремительно растущие цены?
Ответ на первый вопрос оказался самым очевидным, найти ответ на второй сложнее, но, постаравшись, возможно и это. Третий же вопрос так и остается пока без ответа, однако совершенно очевидно, что любая из современных тенденций имеет неблагоприятную перспективу для дилеров.
Первый вопрос. Как же формируется мода на того или иного художника? Как правило, востребованный художник за свою творческую карьеру выиграл не один «кастинг». Сперва он был оценен и выставлялся кем-то из мейнстрим-дилеров, где был замечен кем-то из звездных дилеров, посчитавшим его достойным быть принятым «под крыло». Работы художника благодаря энергичной рекламе попали практически во все брендовые коллекции, как частные, так и в собрания брендовых художественных музеев. Его работы мелькали в списке лотов вечерних торгов «Кристи» или «Сотби». Именно эти процессы в совокупности, а вовсе не эстетическая оценка произведений и, уж конечно, не хвалебные рецензии критиков создают ажиотаж вокруг художника. Дэмиен Хёрст шел к своему успеху несколько более извилистой тропой: шок-арт, акула, брендовый коллекционер Саатчи, за которым последовали брендовые дилеры White Cube и Гагосян, музейная выставка, организованная Саатчи, и после – вечерние аукционы.
Но как быть художникам попроще, как пройти кастинг тем, кто не Хёрст? Чаще всего самый верный способ – создать изобретательное, инновационное или потрясающее современные моральные ценности произведение, по своим художественным качествам, скорее, далекое от традиционных представлений о мастерстве художника. Чучело акулы привлекло больше внимания и принесло денег больше, чем тысячи живописных пейзажей. Скульптурный автопортрет Марка Куинна, высеченный из глыбы его замороженной крови, портрет детоубийцы Майры Хиндли, собранный Маркусом Харви из отпечатков детских ладошек, привлекли к себе куда больше внимания, чем любое более привычное искусство.
Так как же все-таки цена работы достигает 12, а то и 140 миллионов долларов? Это во многом следствие того, что рынок современного искусства превратился в конкурентную игру с высокими ставками, подпитываемую гигантскими капиталами и не меньшим эго. Стоимость произведения – продукт бренда самого художника, его дилера или аукционного дома, а также тщеславия коллекционера в несравнимо большей степени, чем его художественных достоинств. Ценность одного произведения искусства в сравнении с другим никоим образом не связана ни со временем или мастерством, затраченными на его создание, ни даже с тем, считает ли его кто-то великим или нет. Поэтому одну из главенствующих ролей на рынке заняли элитарные аукционы и художественные ярмарки, которые сами по себе и событие, и развлечение, и шоу, где ультрабогачи являют себя.
Дефицит знаковых работ также приводит к росту цен. При этом вовсе не обязательно этот дефицит должен быть реальным: иногда дилер художника намеренно придерживает его работы, намекая на существование некой длинной очереди весьма солидных покупателей. Вряд ли кто-то всерьез верит, что работы этого художника никогда больше не появятся на рынке, но боязнь резкого роста цен, помноженная на стремление молодых состоятельных коллекционеров «переплатить, но получить все и сразу», срабатывает безотказно.
Фантастическая стоимость работ современных художников отражает и влиятельность в этой сфере туго набитого кошелька, обладателю которого под силу переписать историю искусства. Если покупатель готов выложить 140 миллионов долларов за работу Поллока, то картина по умолчанию становится шедевром, а художник – предметом охоты любого коллекционера, стремящегося к определенному статусу. Следующая крупная работа Джексона Поллока на рынке будет более желанной, если ее стоимость составит уже 141 миллион долларов, но ни в коем случае не 125 миллионов, ведь новый владелец, будь то брендовый музей или частный коллекционер, теперь приобретает не только картину, но и право гордиться тем, что он ею владеет.
Здесь срабатывает то, что в экономике называется «эффектом храповика». Храповик, как известно, это механизм, который не дает колесу вращаться в обратную сторону. В экономике так определяют ситуацию, когда цена фиксируется на определенной отметке, ниже которой не опускается, но очень легко взлетает вверх. Эту концепцию легче понять в применении к рынку труда: вообразите, что произойдет, если совет директоров каждого художественного музея потребует, чтобы размер жалованья руководителя не опускался ниже верхней четверти среднего заработка других сотрудников такого уровня в других сферах. Эффект храповика на рынке современного искусства возникает так: на торгах два коллекционера поднимают ставки за картину Маттиаса Вайшера до уровня, в десять раз превышающего цену галереи, и теперь именно аукционная цена становится той контрольной, ниже которой ни один коллекционер не захочет продать картину художника.
На аукционе есть и другие примеры действия подобного эффекта, например когда первые пять лотов продаются по цене, вдвое превышающей эстимейт. По логике следующие лоты, которые традиционно должны превосходить по качеству начальные, обязаны стоить еще больше, раз уж даже менее ценные работы продались гораздо дороже, чем предполагалось. Тот же механизм действует и для самых дорогих лотов. Если рекордная цена картины Ротко всегда вдвое превышала цену лучшей картины Климта, а Климт внезапно побил рекорд, оставив Ротко позади, сколько же будет стоить следующий значительный «ротко»? Ответ: возможно, 73 миллиона долларов, поскольку именно на этой сумме, превысившей прошлые аукционные рекорды втрое, завершились торги за его картину на майском «Сотби» 2007 года.
Цены на работы некоторых художников не падают никогда. Произведение Климта уже не будет продано на аукционе намного дешевле аналогичных картине художника. При отсутствии заранее отметившихся претендентов на покупку картины по резервной цене аукционист примет пару ставок «от люстры» и снимет лот с торгов; в этом случае он может уйти гаранту. Если работы художника регулярно не достигают резервной цены, аукционный дом перестает принимать их на комиссию. Эд Рушей, пользовавшийся большим спросом в 1980-х, почти пропал с крупных аукционов в 1990-х и исчез из списков цен на произведения востребованных художников. Сведения о падении цен ни один индекс или список не фиксируют.
Эффект храповика действует и для дилеров, которые также никогда не снижают цену на художников своей галереи. Если работа художника не продается по новой, повышенной цене, которую предлагает галерея, с художником разрывают контракт. Если на вторичном рынке работа все же продается дилером по более низкой цене, то ни продажа, ни цена нигде не публикуются.
Так эффект храповика, предполагаемый дефицит и обилие вливаемых капиталов постоянно толкают цены вверх. Можно ли в связи с этим сказать, что весь рынок современного искусства, по сути, просто мыльный пузырь, вроде голландской тюльпанной лихорадки? Арт-дилеры и аукционные специалисты стараются не использовать в речи слово «крах» и ненавидят слово «пузырь». Непреложное правило на арт-рынке заключается в том, что участвующим должны быть чужды любые предубеждения и стереотипы. Арт-рынок попросту называют переживающим длительный период бума. Арт-журналист Марк Шпиглер сравнивает подобный подход с отношением тинейджеров к незащищенному сексу: авось обойдется без беременности.
Пузырь все это или нет, но каждый аукционный специалист всегда осведомлен о коррекции рынка. Вопрос лишь в том, насколько жесткой окажется посадка: возможно, пузырь с треском лопнет, как воздушный шарик на детском дне рождения, а может, просто немного сдуется и сморщится, как тот, что остался в живых и через месяц после вечеринки.
Есть несколько веских причин, которые не позволят арт-рынку потерпеть действительно катастрофический крах. Как экономические, так и художественные тенденции благоприятны. Благополучных коллекционеров сегодня, вероятно, в двадцать раз больше, чем до кризиса 1990 года. В то время треть покупателей на аукционах были из Японии, действуя в большинстве не по собственной инициативе, а по принципу «следуй за лидером и инвестируй в западные ценности». Представители якудза скупали произведения на деньги, взятые в долг под залог недвижимости. Когда индекс Никкей рухнул, а цены на недвижимость в Токио критически упали, на арт-рынок, где и так было негусто состоятельных покупателей, из Японии хлынул поток западноевропейского искусства. Покупатели-японцы улетучились, покупатели из Нью-Йорка были в чрезвычайно тревожном настроении, а больше никого практически и не было.
А теперь сравним это с нынешним рынком искусства, где резкий рост цен отражает как состояние финансовой биржи, так и концентрацию капитала, произошедшую во всем мире за последние двадцать лет. В Великобритании и США доля национального дохода, приходящаяся на 1 % самых обеспеченных людей страны, с начала 1980-х годов выросла вдвое. В Италии и во Франции, где налоги со сверхбогатых граждан существуют скорее в теории, чем на практике, доля доходов 1 % верхней прослойки общества утроилась. В России, Китае и Индии эта доля может быть в пятьдесят раз выше.
Итак, количество сверхсостоятельных коллекционеров значительно увеличилось, и, поскольку поставки на рынок престижного искусства более или менее постоянны, наш храповик неустанно пощелкивает, фиксируя все новые рекорды. В 2007 году журнал Forbes опубликовал данные о рекордных цифрах: в мире 946 миллиардеров, из них 415 – жители США. Новоприбывших среди них 176 человек, из них 19 русских, 14 индийцев и 13 китайцев. Именно эти люди покупают футбольные команды и квартиры в пентхаусах в Лондоне и Нью-Йорке. Кроме того, для этих людей альтернативные инвестиции, вроде вложений в искусство, являют собой еще одну форму валюты, отказываться от которой совершенно неразумно. Новоприбывшие платят наличными. Потребуется резкий одновременный спад как на финансовых, так и на потребительском рынках по всему миру, чтобы сдержать их неутомимую гонку за недвижимостью, предметами роскоши и произведениями современного искусства.