и: «Мои произведения и так неплохо продаются, какой смысл отдавать дилеру 40 или 50 % гонорара, если аукционный дом возьмет всего 15 % или даже меньше, а цену сумеет получить выше?» Если два крупнейших аукционных дома увеличат объем своего присутствия на первичном рынке, это ускорит крах карьеры огромного числа дилеров и станет сигналом о необратимых изменениях в экологической системе арт-рынка.
Инвестиции в современное искусство
Все больше людей начинают собирать коллекции, руководствуясь абсолютно неверными причинами, в основном видя в нем модную схему быстрого обогащения. Искусство покупают, будто лотерейные билеты.
Почему нынешние коллекционеры так увлеклись современным искусством? Отчасти потому, что искусство их поколения созвучно им точно так же, как созвучна современная музыка. Другая причина в том, что значительная часть более раннего искусства заперта в частных коллекциях или запасниках музеев и шансы, что в обозримом будущем многое из этого станет вновь доступным для приобретения, призрачны. При этом стабильный интерес коллекционеров к современному искусству и рекордные цены, которые они готовы за него платить, подводят нас к выводу, что творения современных художников являются отличным капиталовложением – независимо от того, нравится ли коллекционеру та или иная работа или нет.
Даже те коллекционеры, кто совершает покупки исключительно по велению сердца, надеются, что ценность приобретенной работы принесет плоды. Они отслеживают результаты аукционов с не меньшим вниманием, чем результаты биржевых торгов. Действительно ли чучело акулы стоимостью 12 миллионов долларов – отличная инвестиция? Какие принципы действуют при инвестировании в искусство? Попытка ответить на эти вопросы, наверное, и есть лучший способ закончить книгу.
Возможно, ответ будет не таким, какого вы ждали. В абсолютном большинстве случаев искусство вовсе не является ни удачной инвестицией, ни эффективным инвестиционным инструментом. Большая часть нынешних громких приобретений скоро утратит ценность в глазах публики; а транзакционные издержки: дилерские надбавки, комиссия аукционного дома, расходы на страхование и хранение, налог на добавочную стоимость и налог на прирост стоимости, уплаченные при их покупке, – делают искусство совершенно нерациональным приобретением. Подобно рынку акций или облигаций, арт-рынок состоит из нескольких сегментов. Так, ценность работ старых мастеров в целом возросла очень умеренно. В течение последних нескольких десятилетий спрос на викторианскую живопись и английские акварели неуклонно снижался, то же происходило со спросом на антикварную мебель и серебро. Стоимость некоторых произведений современного искусства с 2000 года выросла, а некоторых упала.
Все подразделы рынка произведений искусства цикличны. В 1980-х рост рынка импрессионистов и искусства модернизма казался неудержимым. Рёи Саито, японский бумажный магнат, стал символом этого бума, заплатив рекордную цену за две работы на аукционе 1990 года. Первая – «Портрет доктора Гаше» Ван Гога – обошлась ему в 82,5 миллиона долларов. С поправкой на инфляцию она стала на тот момент самой дорогой картиной, когда-либо проданной до 2006 года. Второй по стоимости спустя неделю стала картина Ренуара «В Мулен де ла Галетт», за которую Саито заплатил 78,1 миллиона долларов. По общему мнению, рынок должен был неуклонно расти. Но буквально через несколько месяцев арт-пузырь не просто сдулся, а с треском лопнул: экономическая неопределенность в свете надвигающейся войны с Ираком парализовала покупателей. В мае 1991 года на торгах импрессионистов «Сотби» невостребованными остались 41 % лотов. Лондонский дилер Айвор Брак отметил: «Вопрос был вовсе не в том, насколько низкой или высокой была цена, – на многие работы покупателей не нашлось бы ни по какой цене».
«Кристи» и «Сотби» развернули пиар-кампании, рассказывая о преимуществах покупки на кризисном рынке, но все было тщетно. Лондонский дилер Десмонд Коркоран так охарактеризовал психологию покупателей в то время: «У людей есть деньги, но им не хочется остаться в дураках, вернувшись на рынок раньше, чем цены достигнут нижней отметки». Нью-йоркский арт-критик Дэвид д’Арси сказал: «О тех галереях, которые еще не закрылись или не анонсировали, что закроются в скором времени, только и слышно, что дилер… сидит на десятках „уорхолов“ и „баския“, которых невозможно продать, и молится, чтобы помощь пришла хотя бы откуда-нибудь». Дилеры тщетно пытались найти покупателей, не так напуганных рисками, но затем, вынужденные расплатиться с банками, продавали работы по самым бросовым ценам в надежде, что покупатель никогда, ни за что и никому не расскажет, как мало за нее заплатил.
С июля 1990-го до июля 1993 года индекс рынка снизился со 100 до 45 и оставался примерно на этом уровне до июля 2001 года – и только после этого начал расти. Лишь к 2005 году цены на импрессионистов и искусство XX века вернулись к уровню 1990 года. Но даже в 2005 году ситуация выглядела следующим образом: одна пятая часть из ста самых востребованных художников 1990 года за прошедшие пятнадцать лет изрядно подешевела, две пятых остались на прежнем уровне и лишь оставшиеся две пятых могли похвастаться ростом.
Итак, является ли сегодня современное искусство выгодной инвестицией? Если речь идет об искусстве невысокой стоимости – ответ определенно отрицательный. 80 % работ, приобретенных у локальных дилеров и на арт-ярмарках, не имеют шанса быть перепроданными по цене, превышающей изначальную. Никогда. Ни десять лет спустя, ни когда-либо еще. Покупайте недорогое искусство лишь в том случае, если вы действительно очарованы им и мечтаете видеть на стене в своем доме, – но не надейтесь, что когда-нибудь оно внезапно вырастет в цене.
Но как насчет по-настоящему дорогого искусства? В предыдущих главах было много историй о работах современных художников, которые перепродавались в десять, двадцать или пятьдесят раз дороже той цены, за которую были куплены. Безусловно, все это примеры весьма удачного инвестирования средств. Именно эти чрезвычайно редкие и безусловно успешные случаи перепродаж попадают на первые полосы газет и мелькают в новостях. Это вроде того, как прочесть в новостной сводке об одной из сорока пробуренных скважин, в которой обнаружилась нефть, – тридцать девять других едва ли удостоятся внимания прессы.
Нью-йоркский коллекционер Адам Сендер работает управляющим хедж-фондом Exis Capital Management в Нью-Йорке, а до этого занимался трейдингом в SAC Capital Стива Коэна. В 2002 году Сендер отправился в Лос-Анджелес, чтобы посетить выставку Джона Каррина в галерее Regen Projects, где приобрел шесть работ. Двумя годами позже арт-журналисты в ажитации сообщили, что Сендер продал коллекционеру С. И. Ньюхаусу картину «Рыбаки», купленную тогда на выставке за 100 тысяч долларов; новая ее цена составила 1,4 миллиона долларов. Но попробуем подсчитать, какова средняя прибыль Сендера от всех его вложений в искусство за пятилетний срок? Определенно прибыль эта весьма недурна. По словам Сендера, на искусстве он заработал больше денег, чем в своем хедж-фонде. У него есть личный куратор Тодд Левин и отличные связи с дилерами. Всего Сендер владеет восемьюстами произведениями, в числе которых работы Ричарда Принса, Майка Келли и Андреаса Гурски, стоимостью 125 миллионов долларов. Но ни один арт-журналист никогда не напишет о неудачах Сендера.
Арт-консультанты любят приводить в пример историю перепродажи картины Пикассо «Мальчик с трубкой», в 1950 году приобретенной за 30 тысяч долларов Джоном Хэем Уитни и Бетси Кашинг Уитни и в 2004 году ушедшей с торгов «Сотби» за 104 миллиона долларов. Для сравнения эта цена в два раза превысила предыдущий рекорд художника – 55 миллионов долларов, которые покупатель отдал за «Женщину со скрещенными руками» на ноябрьских торгах «Кристи» 2000 года в Нью-Йорке. В течение пятидесяти четырех лет, пока картиной владели Уитни, ее стоимость методично увеличивалась в среднем на 16 % в год. За вычетом страховых и других расходов чистая прибыль от продажи составила около 14 %. Отличная доходность, однако не будем забывать, что это одна из лучших долгосрочных инвестиций в искусство, которую кто-либо сможет назвать. Немалая часть остальной коллекции Уитни продемонстрировала ежегодный прирост менее чем в 10 %. Примерно одна пятая часть работ из этой коллекции была продана с аукциона по ценам значительно меньшим, чем были уплачены за них при покупке. Вся коллекция в целом принесла лишь 7 % ежегодной прибыли за вычетом расходов.
Еще более успешно была продана на торгах коллекция Виктора и Салли Ганц, уже упоминавшаяся ранее, которую выставили на торги нью-йоркского «Кристи» в 1997 году. Сто пятнадцать произведений искусства были проданы за 171 миллион долларов; Ганцам в свое время они обошлись примерно в 2 миллиона долларов по курсу 1997 года с поправкой на инфляцию. Работы были приобретены в течение пятидесяти шести лет со средней валовой нормой прибыли 12 % в год и чистой прибылью 10,5 %; примерно столько же принесла бы инвестиция в акции. Ганцев можно считать поистине выдающимися коллекционерами нашего времени; The Wall Street Journal даже ввел специальный термин «ганцмания» для обозначения неслыханного ажиотажа, сопровождавшего продажу их коллекции. Однако историю их инвестиционного успеха сложно назвать типичной.
Самым успешным произведением в коллекции Ганцев была другая работа Пикассо, в 1941 году купленная за 7 тысяч долларов, а в 1997 году проданная за 48,4 миллиона. Размер прибыли не укладывается в голове. Но, проанализировав ситуацию, мы обнаружим, что, вложи чета Ганц в том же 1941 году 7 тысяч долларов в акции не самой крупной компании, к 1997 году они стоили бы 46 миллионов долларов. Если же включить сюда расходы на страхование в размере около 4,9 миллиона долларов за весь период, в течение которого они владели картиной Пикассо, можно сделать вывод, что инвестиции в акции принесли бы большую прибыль. Но разумеется, никакой эмоциональной выгоды, вывесив на стене гостиной фондовый сертификат, вы не получите. Экономист Джон Пикард Штайн однажды попытался количественно оценить размер психологического удовлетворения и пришел к выводу, что оно равно доходу с инвестиций в искусство размером в 1,6 % годовых. С этой точки зрения инвестиции на арт-рынке немногим более прибыльны, чем владение акциями.