ак будет лучше. Когда он вернется к себе, первым делом надо будет сделать афишу.
Вдруг ему на плечо легла чья-то рука. Мистер Штоппор повернулся и увидел перед собой бакалейщика – тощего коротышку с аккуратно подстриженными усиками.
– Извините, что вмешиваюсь, – сказал бакалейщик, – но вы спрашивали о том мальчишке, который вроде как на самом деле крыса… Короче, я только что его видел.
– Дружище! – вскричал мистер Штоппор. – Какая приятная новость! Так вы его знаете? Где его можно найти?
– Если это тот, о ком я думаю, – сказал коротышка, – то его взяли к себе мои соседи. Выглядит как обычный мальчишка – даже и не подумаешь, что крыса, если не знать. Но жрет как не в себя! Есть в этом, знаете ли, что-то жуткое.
– Так вы говорите, вы его сейчас видели? – уточнил мистер Штоппор.
– Да, да. Только что – вон там, за углом, в переулке. Озирался, будто за ним кто-то гонится.
– Огромное вам спасибо, – с чувством сказал мистер Штоппор. – Выпейте за мой счет, старина!
Он сунул бакалейщику несколько монет и поспешил за крысиным мальчишкой.
Переулок был тесным и неопрятным. По одну сторону стоял городской работный дом, по другую – убогая гостиничка под вывеской «Винегрет». Поначалу мистеру Штоппору показалось, что в переулке ни души. Но затем он услышал тихий стук, обернулся и увидел гору мусора – пустых картонных коробок, грязных ящиков из-под овощей и винных бутылок.
За перевернутым мусорным баком сидел на корточках тощий мальчишка. В одной руке он держал картонную коробочку, другой вычерпывал из нее что-то съедобное. Когда балаганщик сделал шаг в его сторону, мальчишка вскинул голову, и мистер Штоппор сразу отметил в нем три достоинства: блестящие черные глаза, чрезвычайно подвижные челюсти и отвратительную вонь, шедшую от картонки.
– Скажи-ка, малыш, – промолвил мистер Штоппор, – ты случайно не тот самый мальчик, который на самом деле крыса?
– Да! – сказал Роджер. – Только я теперь уже…
– Отлично! Превосходно!
– Я нечаянно! Я не хотел переворачивать этот бак, просто он…
– Не бери в голову, дорогой мой! Вставай, пойдем со мной.
С сожалением отбросив картонку с остатками рыбного соуса, пролежавшую в мусорном баке шесть дней, Роджер взял мистера Штоппора за руку и пошел за ним. А как иначе? Ведь он хотел быть послушным мальчиком.
Куда он подевался?
Роджер все не возвращался, но Боб и Джоан не понимали, стоит ли уже начинать волноваться. С одной стороны, королевский философ наверняка должен знать все – и, в том числе, как присмотреть за ребенком. С другой – он обещал привести Роджера обратно к ужину, но так и не привел. А с третьей стороны, Бобу и Джоан самим не доводилось прежде присматривать за детьми, и они точно не знали, в каких случаях стоит волноваться, а в каких – не обязательно. Ну и, наконец, с четвертой – они все равно уже волновались, несмотря ни на что. Просто потому, что мальчик им очень нравился – даже со всеми своими странностями. Хорошо еще, что им всегда было чем себя занять, а то бы старички уже не находили себе места от беспокойства. Джоан даже прикрикнула на Боба, чего за ней вообще-то не водилось.
– Опять тратишь время попусту на эти дурацкие туфельки! Таких крохотных ног все равно ни у кого не бывает. А во что тебе обошлась эта дорогая кожа? Даже подумать страшно!
Боб как раз сделал последний стежок: алые туфельки, наконец, были готовы. Он посмотрел на них поверх очков и спокойно сказал:
– Если сапожник не может иногда смастерить что-нибудь просто из любви к искусству, то дело плохо. Но ты не волнуйся: в один прекрасный день они нам пригодятся.
Он знал, что Джоан просто волнуется, поэтому совсем не рассердился. Когда старые часы с кукушкой пробили девять, Боб отложил туфельки и снял очки.
– Так, – сказал он, – мы честно ждали, сколько было можно. Но больше я ждать не намерен. Я сейчас же иду во дворец. Надо выяснить, чем там этот философ занимается столько времени.
– Я с тобой, – сказала Джоан. – Не могу больше просто сидеть и ждать.
– Занятно, да? – усмехнулся Боб. – Мы с тобой тридцать два года сидим у этого огня каждый вечер – но до сих пор ни разу еще не казалось, будто мы чего-то ждем.
И они надели пальто и шляпы и направились к черному ходу во дворец – к тому, с которого заходили мастера и торговцы. Во дворе несколько солдат играли в футбол, а часовой в будке курил и читал газету. На Джоан и Боба никто даже не глянул. Через открытые окна слышался чей-то смех и звон бокалов.
Служанка, отворившая дверь, чуть не подпрыгнула от неожиданности.
– Ой! Вы кто?
– Мы пришли за мальчиком, – твердо сказал Боб. – Ему уже пора в кровать. Джентльмен, который хотел его исследовать, наверняка уже закончил.
Служанка исчезла, захлопнув дверь у них перед носом. Боб и Джоан остались стоять снаружи, переминаясь с ноги на ногу и дуя себе на руки, чтобы хоть немного согреться. Наконец, дверь опять приоткрылась.
– Доктор Проссер говорит, ваш мальчик побежал домой, – сказала служанка и чуть было не захлопнула дверь снова, но Боб успел просунуть ногу в щель.
– Он не вернулся, – сказал Боб. – Я хочу поговорить с доктором Проссером.
Служанка помялась, но все-таки впустила их. Слуги что-то праздновали в своем обеденном зале, и девушка торопливо провела посетителей мимо по коридору – к покоям королевского философа.
– Ой-ой-ой, – сказал королевский философ, увидев, кто к нему пожаловал.
– Где наш Роджер? – спросила Джоан.
– Он убежал! Не мог ни на чем сосредоточиться. А потом просто взял и выпрыгнул из окна. И побежал домой.
– Видимо, так и не добежал, – сказал Боб. – Он не вернулся, понимаете?
– А что вы с ним делали? – спросила Джоан.
– Ничего особенного. Обычные тесты. И они однозначно показали, что мальчик душевнобольной. Психотическое расстройство личности с паранойяльным бредом, отягощенное фантазиями о близком знакомстве со знаменитостями. Ярко выраженная задержка умственного развития. Одним словом, рассчитывать ему не на что… хотя, впрочем, можно было бы найти ему полезное занятие. Какой-нибудь непритязательный ручной труд…
– Это все неважно, – махнул рукой Боб, понемногу начиная закипать. – Мы отпустили его с вами не потому, что нам были интересны все эти ваши тесты. Это было нужно вам! Вы его забрали – и не уследили за ним. Вы его потеряли. Но мы хотим вернуть его домой. Сделайте же что-нибудь!
– Ах, – вздохнул королевский философ, тонко улыбаясь и покачивая головой, – нет, только не это! Вы сейчас допустили элементарную ошибку, относящуюся к самой природе языка. Когда вы говорите: «Вы его потеряли», – сразу на ум приходят такие понятия, как «вина», «преступление» и прочие термины из области изжившей себя концепции причинно-следственной связи. Мы давно уже не рассуждаем в подобных категориях. Кстати говоря, даже самое понятие смысла лишается определенного содержания в изменившихся обстоятельствах, когда нет ничего окончательного и все зависит только от интерпретации в терминах, которые сами по себе…
– Я не понимаю ни слова из того, о чем вы толкуете, – сказал Боб, – но знаете что? Мне плевать. Вы потеряли нашего мальчика – и больше тут говорить не о чем. Когда он убежал? Хоть это-то вы сказать можете?
Королевский философ нервно сглотнул.
– Около трех.
Боб повернулся к двери, но Джоан не могла оставить это просто так.
– Надо было как следует вас отшлепать, когда вы еще хоть во что-то верили, – сказала она философу. – Но теперь уже слишком поздно – а не то я бы сама это сделала.
Она взяла Боба за руку и они пошли прочь – вниз по лестнице, мимо обеденного зала, где смеялись слуги, мимо солдат, играющих в футбол при лунном свете.
Выйдя за ворота дворца, они остановились, глядя на раскинувшийся внизу город. В морозном воздухе крыши посверкивали инеем.
– Куда теперь? – спросил Боб.
– Не знаю, – вздохнула Джоан. – Но мы же просто так не сдадимся, правда, Боб?
– Ну что за глупости! – возмутился Боб. – Конечно, нет! Мы обязательно его найдем, сколько бы ни пришлось искать. Просто нужна какая-то зацепка. А я пока ума не приложу, с чего начать.
…Чтобы их всех стошнило!
– Пиши: «Профессор Штоппор и его удивительный Мальчик-Крыса! Крысий монстр – чудо века! Спешите видеть, как это мерзкое человекообразное барахтается в грязи!» Вот так. И нарисуй его, да пострашнее! Все записал? Ну, тогда за дело! – Мистер Штоппор напутственно хлопнул рисовальщика афиш по спине. – А теперь… что у нас с костюмом, Марта? Покажи-ка мне хвост. Не-не-не, так не пойдет! Я же тебе говорил: нужна короста. И в длину – шесть футов, не меньше, и чтобы весь был в гнойных прыщах. Кстати, кстати, ему же и на рожу можно прыщей налепить! Да, и крысиные усы не забыть бы.
Роджер сидел в фургоне мистера Штоппора, наблюдая за бурной деятельностью, которую развил балаганщик, и тихонько жевал кожаный ремень. Похоже, здесь можно было грызть что угодно: никто ему не запрещал.
– Эй, Рон! Клетку сделай поменьше! Так и зевак в шатре больше поместится, и крысеныш будет выглядеть крупнее. И прикрути там что-нибудь круглое – типа сточной трубы, да пошире, чтобы он на четвереньках туда поместился. Ага, самое то. Так, а гнезда у них есть? Кто-нибудь в курсе, у крыс есть гнезда? Эй ты, – балаганщик ткнул Роджера ногой в бок. – У крыс есть гнезда?
– Да, – сказал Роджер. Такие вопросы были куда легче философских. – Красивые и удобные, – добавил он.
– Слыхали? – крикнул своим помощникам мистер Штоппор. – Кто-нибудь, сходите к укротителю львов, возьмите старых гнилых костей. Будет гнездо нашем крысенышу. А теперь – освещение. Нужно сделать по-настоящему жутко, понимаете? Чтобы он у нас как будто выползал из теней! А там, где будут стоять зеваки, – пятно света, чтобы он перед ними встал и порычал, когда все притихнут… А кстати! – перебил он сам себя. – Может, надо дать ему имя?