— Настя, ты же выступаешь четырнадцатого? — в пятницу перед классом по аранжировке меня поймала Горовая. Она была непривычно приветлива со мной последнее время, это меня немного смущало. Я ведь ей никто, у нее взрослый сын есть. Зачем она со мной так возится?
Я коротко кивнула и покосилась на дверь. Кажется, Гроза уже вышел с больничного: на месте Алевтины сидел темноволосый мужчина. Девочки обступили его со всех сторон, и я не смогла увидеть лицо.
— Отлично, — Мила Васильевна коснулась моего локтя и окинула взглядом мои кудри. — Класс, нравятся твои завитушки. Ты мне тогда фонограмму принеси, я отвечаю за концерт.
— Я под гитару буду петь, — машинально ответила я и поежилась от странного холода между лопатками. Какое-то предчувствие давило изнутри, будто я занесла ногу над пропастью. Грудь сдавило кольцом, отчего раздраженные соски защипало. Хотелось почесаться, но я сдержалась и переступила с ноги на ногу.
Идите прочь, дурные мысли, у меня просто гормональный сбой, не более! Даже низ живота ныл, будто месячные на подходе.
— Что-то особенное? — классная чуть наклонилась вперед, а я снова покосилась в класс. Сердце бухало в груди, как ненормальное, заставляя морщиться.
— Да старенький романс, вам понравится, — ответила я и повела головой в сторону класса, мол, мне пора.
— Ой, беги, а то урок начался, — классная погладила мне плечо и подтолкнула ко входу. А потом вообще запихнула меня внутрь и сама вошла следом. — Александр Олегович, это я задержала Настю, извините.
А я не смогла дышать. Застыла, будто меня прошили тысячи игл.
На месте учителя сидел мой Саша.
Я даже дернулась назад, чтобы сбежать, а потом увидела в его глазах безразличие и сломалась. Руки и ноги стали ватными, язык не хотел шевелиться и даже «здрасте» получилось смазанным и сиплым. Саша показал на свободное место и опустил холодный взгляд в журнал.
Не узнал. Да и чего я ждала? Он был слишком пьян, а я до неузнаваемости разодета. Издевательство просто.
Или узнал, но показал, что не мешает личное с работой. От этого стало еще хуже.
Тошнота накатила с такой силой, что я приклеила ладонь к губам и, не чувствуя ног, рухнула на сидение. Получилось сильно громко, ребята повернули на меня осуждающие взгляды, а учитель приподнял голову. Темные волосы стали чуть длиннее и перекрыли высокий лоб. С моего места плохо было видно, но мне показалось, что под ними прячется свежий шрам.
— А пока опоздавшие прогульщицы у нас рассаживаются, — заговорил Гроза, — я хочу увидеть, что вы успели написать за недели моего отсутствия.
Шпилька в мою сторону. Будто в сердце ржавый гвоздь вонзил и провернул несколько раз. Только бы дышать получилось, остальное я как-то переживу.
— Изучали трио и квартеты, — поумничала Якина и состроила Саше глазки, когда протягивала ему ноты, нагибаясь так, чтобы он видел ее доступное декольте.
Меня дернуло от этого, вот бы прожечь в ее рыжей башке дыру. «Он — мой мужчина» — хотелось закричать, но я лишь сильнее сжала зубы и наклонилась над тетрадкой. Волосы упали на лицо, спрятав меня от всех за пушистой пеленой. Никто не заметил, как странички намокли от слез, а механический карандаш в руке беспомощно хрустнул и вышел из строя. Да, нужно быть разборчивей в случайных связях, но я же Чудакова, у меня не бывает иначе.
До конца ленты я сидела, как на раскаленных углях. Задержку никто не отменял, тошнота немного забылась от загрузки, но напоминала о себе по утрам и в забитых маршрутках. Нужно было сделать тест, но мне не хватало силы воли. Я все еще надеялась, что пронесет в этот раз.
Стараясь не привлекать к себе внимание, украдкой посмотрела на руки, что ласкали меня и… Саша стискивал мел в длинных пальцах и выцарапывал на доске нотный стан, а я не верила, что попалась в такую дурную ловушку. Он — мой учитель. Тот, с кем боялась встреч. Тот, кто поставил одиннадцать за «Вечную любовь», которую я писала с сорокоградусной температурой. Мы два месяца просто расходились, как в море корабли, чтобы столкнуться именно на вечеринке и совершить глупейшую глупость в нашей жизни. Это так жестоко. И так невероятно.
А ведь Гроза преподавал и в прошлом году, и жизнь ни разу нас не свела. Нигде. Даже мельком.
Я вспомнила, где слышала запах гвоздики и кипариса. Это он поймал меня на крыльце. Это он занес мой шарф на вахту, когда я забыла его в классе по фортепиано. Это был мой Саша. Нет, не мой… Холодный взгляд проскальзывал мимо и ни разу не задержался на моем лице. Ему просто все равно. Попользовался и выбросил, как и Эд. Только сейчас надо мной повисли грозовые тучи под названием «мать-одиночка», а не «разбитое сердце», и от этого становилось тесно в груди и горько во рту.
Когда прозвенел звонок, я вскочила, чтобы сбежать, но громкий баритон цапнул меня за плечи, как настоящая лапа тигра:
— Чудакова, задержись.
Глава 26. Саша
— Так как ты пропустила весь прошлый семестр, придется в этой четверти поработать дополнительно. Понимаешь, Настя? — мой голос звучал глухо, в голове сильно гудело от шума Академии. После месяца заключения дома, я просто сходил с ума от каждого резкого звука. А еще этот голос старушки, с которой столкнулся около Академии, прокручивался в голове, как заевшая пластинка:
«Хотела пожелать тебе с лихвой, чтобы проучить, но вижу, что ты и сам мастак портить себе жизнь. Смотри в оба, красавчик. Слушай лучше. Чувствуй сильней».
Что она хотела этим сказать?
Когда дверь за последним студентом закрылась, ученица вздрогнула, а я выхватил себя из мутного состояния задумчивости и скрестился с ее испуганным синим взглядом. Знакомым взглядом… Кого-то она мне напоминала. Малинку немного, цветом радужки и формой глаз. Но моя девушка совсем другая: яркая, веселая, а эта немного мрачная. Голову опустила, кивает, как неваляшка, и молчит. Моя бы улыбалась, искрилась изнутри, как бенгальский огонек.
Одежда на Чудаковой простая: джинсы, крупной вязки свитер, невысокие ботиночки. Тощая, плечи ссутулила, будто кто потянул впереди за нитку. Нет, Малинка была ровная, как береза, и веселая, как птичка певчая. Я понимал, что розовые волосы — парик, но вот такая копна, как у Насти, точно бы под него не вместилась, потому я отмел все мысли о таком нелепом совпадении.
— Да, — я глянул на наручные часы, — в шестнадцать жду тебя в двадцать восьмом на фортепиано. Надеюсь, ты не будешь пропускать мои индивидуальные?
— Не буду, — девушка буркнула и отодвинулась к двери, будто хотела сбежать. Тонкие пальцы сдавили до белых косточек ручки рюкзака. Не такой как у Малинки, тот светлее был и с нашивками, но очень похож.
— Можешь идти, — я отмахнулся от нее и погрузился в заполнение журнала. Только через несколько секунд понял, что студентка не ушла, тогда снова поднял голову. Она смотрела на меня так обреченно, будто боялась, что бить ее стану за пропуски. — Да не злюсь я за прошлый семестр, не трясись. Что-то еще хотела?
Она мотнула пушистой головой, кудряшки рассыпались по плечам и накрыли ее сцепленные на груди руки. Чудакова подарила мне слабую улыбку, больше похожую на жалость, и сбежала за дверь.
Кхм, странная. Ну, не даром говорят, что все талантливые люди немного того, а то, что она такая, сомнений не было. Я видел ее музыкальный почерк, погружался в ее творческие мысли. Да что там говорить: знал «Вечную любовь» наизусть именно в аранжировке Чудаковой. Да, дома было время, чтобы отработать технику, для этого даже пришлось прикупить клавишные.
Устало откинувшись на спинку кресла, я прикрыл глаза и сдавил веки пальцами. Мне хотелось выключить голову и память, но не получалось. Все время возвращался в Новогоднюю ночь. К поцелуям странной девочки, к ее запаху, маленьким родинкам на плече, к веснушкам и хитрой улыбке набок. Той единственной женщине, что ушла от меня. Остальных бросал я сам.
Лёшка сказал, что она даже привет передавала, когда уходила из кабинета и возвращала ему ключ. Это было ехидство? Поигралась и помахала ручкой? Мое избиение не видел в тот вечер только угашенный старшекурсник, а она… Просто. Ушла.
Но это же ничего не значит? Вдруг испугалась, вдруг просто нужно было уйти? Не знаю во что я верил, но во что-то верил, а встреч сейчас не искал, потому что на меня было страшно смотреть. Мне не хотелось ее пугать своим видом тогда, но сейчас я готов. Найду, заберу себе, чтобы выжать из нее тысячи возбужденных стонов, чтобы Малинка никогда меня не забыла. Не посмела просто.
Романтично слишком, но мне так хотелось. Да и Лёшка отмалчивался на этот счет, сказал, что я сам приучил его не вмешиваться, вот он и не станет. Даже телефон ее не дал, жулик. Говорит, сам ищи. А я найду! Обязательно найду.
Как я не сдох во время избиения, не знаю, будто ангел Хранитель укрыл крыльями. Да, частично эти два уебка все равно меня покалечили, но я благодарен судьбе, что смог выжить. Мне сломали два ребра, нос и разрубили лоб. Пришлось отпустить волосы, чтобы студенты не задавали лишних вопросов. Заявлять в полицию я не стал, все равно ничего не видел. Я с трудом мог сказать, это были студенты или просто прохожие. В общем, спустил на самотек. Честно? Мне просто хотелось об этом забыть. Чтобы помнить только самое приятное, что моя пьяная голова смогла мне сохранить. А еще я твердо решил больше не пить, а от одного запаха сигарет меня выворачивало наизнанку, потому Лёшка теперь курил на улице и проветривался еще десять минут, прежде чем зайти ко мне в гости.
Лёха в тот счастливый-несчастливый вечер повез меня в больницу на своей машине. Он ругался отборным матом за мою нерасторопность, ворчал, что теперь салон придется отмывать от крови. Рычал, что я ему лишнюю жизнь должен. Должен, согласен, ведь это он успел остановить неравный бой, до того, как я превратился в неживое желе.
— Ты умеешь, чтобы без приключений? — ругался друг, когда вытаскивал меня из салона. Я еле шел, голова напоминала разбитый об асфальт арбуз. — Мне пришлось девушку бросить из-за тебя! Санёк-Санёк…