Поблагодарила спасительницу моего пустого желудка и, подхватив свои вещи, потопала к двери. Выглянула осторожно: проверила лестницу, убедилась, что никто не идет из бокового ответвления в подвал, и побежала на цыпочках в коридор. Прямиком в холл.
Уже почти ступила на мозаичный кафельный пол, как в спину прилетело грозное:
— Анастасия! Вы должны были распеться давно! Живо в сорок пятый!
Глава 2. Настя
Да, тяжело второкурснице. Ездить издалека на учебу, быть солисткой в рок-группе и еще успевать оттянуться с друзьями. Особенно тяжело оказывалось, когда пропущенные уроки накапливались, сдачи приближались, а концерты и репетиции уплотнялись.
Любимый учитель по вокалу — Кравцов Николай Петрович стоял в конце коридора и незаметно качал кожаным портфелем. Кого-кого, а его уроки я не пропускала никогда. Даже, если приходилось с температурой волочить ноги через весь город, чтобы узнать, что у него срочные дела, и урока не будет, я все равно каждый раз приезжала, ждала и верила.
Его редкое отсутствие замечательно восполняла концертмейстер — молоденькая, но очень талантливая пианистка — Кац Валентина Игоревна. Жаль, на этой неделе она болеет.
— Я сейчас только расписание перепишу и сразу к вам, — попыталась я.
Учитель приподнял пышную бровь и, грозно опустив голову с редкими волосами, прикрывающими уши, дернул воротник теплой рубашки.
Когда Кравцов нервничал или был недоволен, он всегда так делал. Я старалась его не злить, потому что не могла нарушить нашу идиллию «педагог-ученица», что длилась уже второй год.
О, сколько времени прошло!
Только он один говорил студентам «вы». Первое время было жутко непривычно, но позже я перестала обращать внимания, и уважительное, слегка возвышенное обращение тешило мое самолюбие. По типу: свысока и шепотом. Нет, не так, я чувствовала себя в его глазах взрослой, а не шальной и глупой малолеткой.
— Позже перепишете, — он бросил взгляд на наручные часы и снова дернул воротник. — Я спешу.
— Иду, — сдалась я с невинной улыбкой. Придется потом на всех парах лететь через весь город на репетицию, а расписание перепишу в понедельник утром. Все равно домашнее задание мне не грозит: некогда будет за концертами.
Мы пошли узкими путанными проходами в подвал. Это не простой подвал, с луком и картошкой, это настоящие катакомбы музыки, где скапливаются звуки необычайной вибрации и чистоты.
Но на лестнице я всегда чувствовала себя слегка неуютно, колючие мурашки ползли по плечам от пронизывающего холода и сырости, что источали каменные стены. Высокие кривые ступеньки нагоняла на меня страх сломать ноги, но все мелочи прощались, потому что в кабинетах подвала был замечательный резонанс, а для музыканта это неописуемая радость. Потому несколько секунд неудобства заканчивались наградой.
Отвлекшись на чей-то высокий голос в коридоре, я едва не полетела кубарем по кривым каменным ступенькам и чудом удержалась за широкие деревянные перила.
Николай Петрович ожидаемо не остановился, чтобы помочь, а гордо прошествовал вниз. Субординация и никакого вмешательства. Он и на уроках никогда не кромсал мой стиль пения и разрешал быть собой. Полная свобода, даже слишком полная. За это я его и обожала.
Но лежать трупиком со свернутой шеей внизу лестницы не очень хотелось: мог бы и подхватить за локоток.
Наша Академия — настоящее бомбоубежище. Старинное здание, широкие лестницы и темные путанные коридоры, пропахшие облущенной побелкой и вековой пылью. Говорили, что лестница в подвал — это настоящий черный ход для слуг еще при Царе. При каком именно Царе я не уточняла, не очень люблю историю. Успешно проспала ее на первом курсе, получила шесть баллов и ушла на каникулы довольная, как слон.
Когда мы подошли к нашему классу, учитель неожиданно миновал нашу дверь и свернул в другую часть коридора. Я замерла и потянулась к затертой ручке класса. Ну, Кравцов часто был непредсказуем, может, надо что-то оркестровщикам сказать, не буду же я его допрашивать? Решила, что как раз успею распеться, пока он прогуляется к коллегам.
— Куда? — он выглянул через плечо и коротко махнул головой. — За мной.
— З-зачем? — я подергала закрытую дверь. — А распеваться?
— Позже. Оставьте.
Подступила ближе к преподавателю. В эту часть коридора я ходила только тайком, и сейчас почувствовала странный трепет и необъяснимое волнение. Будто что-то случится здесь.
Я остановилась рядом с Кравцовым и едва не рухнула от легкого запаха коньяка. Пришлось отодвинуться. Учитель был высокий, крепкий и довольно симпатичный то ли цыган, то ли татарин. Казалось бы, в нем все складывалось безупречно: волевые решения, мужественность, конкретность, но вот была маленькая червоточина — любил выпивать. Не по-черному, но маленький саквояж, точно знаю, всегда прятал небольшую бутылочку горячего напитка. Когда и как он пил, я не замечала, но вот специфический спиртной запах мой чуткий нос улавливал с первых секунд.
Он прошагал дальше и распахнул передо мной дверь в оркестровую. Там стоял такой гам, что я невольно поморщилась. Трубы, тромбоны, саксофоны… И все это гудело, скрежетало и мучило мои нежные уши.
А еще плотный запах мужского пота и верхней одежды. Хотелось бежать, но музыка… звала.
Николай ткнул пальцем на свободный стул, предлагая мне сесть. Я? Могу послушать оркестр? А-а… Мечта всей жизни! Я неловко завалилась на сидение и прижала к себе рюкзак. Заулыбалась во весь рот и чуть не оглохла, когда над ухом замычал альт-саксофон.
Глава 3. Настя
Год, нет, почти полтора года, если учитывать еще вступительные экзамены, я подслушивала репетиции оркестра под дверью. Прижималась к ней и вслушивалась в отдаленно-глухие звуки. Ох уж эта изоляция. Переливы живых инструментов не заменит ничто на свете: ни синтезаторы, ни компьютерные программы. Даже фальшь или нескладуха в ритме слушались здесь по-особенному. Они казались чем-то необыкновенным и уникальным, а когда музыканты играли что-то из Армстронга или «Листья» Космы, я просто таяла и ловила экстаз. Да, это музыка! Хотя я больше люблю рок, но наш эстрадный оркестр вполне устраивал мои вкусы.
Николай Петрович ушел, я даже не заметила когда, а молодой и подтянутый дирижер взглянул в мою сторону и, приветствуя, мягко кивнул.
Щеки вспыхнули, спина, как по команде, выровнялась, и я постаралась не упустить ни единого поворота дирижерской палочки, ни одной цифры[1], ни одного аккорда или коды[2]. Вот так подарок от любимого преподавателя! Неожиданно. Потрясающе!
Когда заиграли мою любимую, осеннюю и нежную «Autumn leaves» я прикрыла глаза и замечталась. Подпевала саксофону и испытывала распирающее счастье в груди:
«The falling leaves
Drift by the window
The autumn leaves
All red and gold…»[3]
На запеве второго куплета кто-то мягко коснулся плеча. Я замолчала, распахнула веки и уставилась в строгий серебристый пиджак дирижера.
— Твой выход, — он кивнул на микрофон, что одиноко возвышался в углу между громадными колонками.
Я обернулась, чтобы убедиться, что мужчина ко мне обращается, но уперлась взглядом в застекленную студию.
— Тебе-тебе говорю, — он перекрыл мягким тенором рокот музыки, пальцами показал оркестру знак «меньше», и все в одно мгновение заиграли тише. — Листья знаешь?
— Конечно, — выдохнула я и потерла о вельвет рюкзака вспотевшие пальцы. А если я не справлюсь? А если облажаюсь? Это не в группе отрываться и петь, как захочу — здесь нужно показать себя во всей красе и не рухнуть с разбега в грязь лицом. А я даже не распелась, вот же, Богиня Музыка посмеется надо мной!
— Ты справишься, — дирижер моргнул голубыми глазищами, сжал коротко пальцы на моем плече и быстро вернулся на свое место. Я отметила блеск его пшеничных волос, собранных в хвост на затылке, и крупные губы. Краса-а-авчик. Теперь, главное, не влюбиться невпопад, а то я такое умею и практикую.
Рука с палочкой потянулась вверх и дирижер, как волшебник, нарисовал в воздухе завитушку. Оркестр замолчал.
— Алексей Васильевич! — выкрикнул кудрявый парень, выглянув из-за альта[4]. — На тридцать четвертой цифре можно проработать момент?
— Вот сейчас и проработаешь, — спокойно ответил главный и приготовил руки. — Сначала! — он бросил в меня строгий взгляд, растаял в мягкой улыбке и кивнул. Я чуть не поперхнулась. Страшно же! Ща как напою им соль-мажор вместо ля-минора.
Пока играло вступление, я хваталась за микрофон охладевшими от волнения пальцами и держала колени ближе друг к дружке, чтобы не сильно дрожали. А когда пошел куплет, не заметила, как голос сам полился в колонки и вытянул чистые и глубокие ноты. Старалась не нагружать связки и петь расслабленно, но под конец песни все равно потемнело в глазах. Да здравствует, адреналин! Люблю эти ощущения: когда сердце колотится под ребрами, как свихнувшийся зверек, а в голове будто взрывается фейерверк.
Импровизировать не стала, не хотела пугать народ, допела концовку в простом академическом стиле на чистых нотах, правда, позволила себе немного расщепить[5] на пике.
— Ты всегда так поешь? — закрывая кабинет, спросил Алексей. Все уже разошлись, и мы выходили последними.
— Как? — я невинно захлопала глазами.
Он пожал плечом и поравнялся со мной. Чуть выше, осанка на зависть бабушкам, крепкая шея, как у культуриста, и кисти — изысканные с идеально-чистыми тупыми ногтями. Легкий запах табака от одежды, который я не переношу, на удивление не показался мне назойливым. Состояние аффекта сработало, скорее всего.
— Чисто спела. Очень камерно. Я бы сказал, кристально.
Я потерла переносицу, подбирая слова, чтобы аккуратно сказать, что по-всякому умею петь, но в рюкзаке уныло тиликнул мой старичок-мобильный. И я внезапно вспомнила, что опаздываю. Это же катастрофа! Завтра пробный концерт, а я тут разгуливаю. С красавцем-дирижером. Ох, и глазища у него! И волосы длинные, ухоженные. Мечта!