Дрор, как всегда, бессонным египетским сфинксом восседает в своём кабинете и, по всей видимости, о скорой пенсии, про которую так любит всем сообщать, пока не помышляет. Перед ним ноутбук, лысина его сверкает, словно надраенная бархоткой, а мужественный армейский подбородок всем своим видом подчёркивает неиссякаемую энергию и решимость разрулить любую, даже самую неразрешимую задачу, стоящую перед израильской полицией.
– Садись, – коротко приказывает он и снова углубляется в ноутбук.
Видимо, начальство таким образом выражает своё недовольство. Если уж полный игнор нерадивого подчинённого неуместен, то хотя бы следует некоторое время промариновать бедолагу в ожидании грядущего разноса за что-то неведомое. Что ж, подождём, пока обиженный шеф оторвёт свой туманный взор от экрана. Мне торопиться некуда, рабочий день у мня ненормированный, хотя, по всем предположениям, пора бы ему уже и закончиться.
В принципе, до откровенных конфликтов с майором Дрором у меня никогда не доходит, так как я давно уже научился избегать острых тем и без причины не дразню гусей. А ведь именно тем любой начальник и отличается от подчинённого, что всегда способен придумать очередную каверзу, предугадать которую невозможно.
– Значит, так, – Дрор, наконец, удостаивает меня своего внимания, – из Киева пришли нехорошие новости. Я даже представить не могу, что ты там нахимичил…
– Каждый свой шаг я описал в отчёте, – пытаюсь подстелить себе соломки, – чуть ли не по минутам.
Дрор надолго задумывается и, наконец, разводит руками:
– Ничего не понимаю! Кто-то из вас врёт – или ты, или Служба безопасности Украины в полном составе! Мне почему-то кажется, что чаша весов склоняется не в твою сторону.
– Что случилось-то? – начинаю невольно нервничать.
Впрочем, наряду с хорошими качествами есть у Дрора одна гадкая черта – любит изматывать подчинённого своими загадками и намёками, мол, вдруг сознается в своих проколах и наговорит на себя чего-то лишнего. Правда, потом сам же неожиданно выдаёт главное, ради чего затевается эта игра в кошки-мышки. Но я уже прошёл эту экзекуцию не раз – больше не поддаюсь. А раздражаться и нервничать раньше времени – первый шаг к поражению в бесконечных противостояниях начальников и подчинённых.
Независимо разваливаюсь на стуле и начинаю изображать человека кристально честного, но предельно уставшего от тяжёлых полицейских будней.
– Догадываешься, почему я тебя пригласил? – начинает игру Дрор.
– Вы же сообщили, что есть какая-то информация из Киева. Исключительно по этому поводу.
– Есть, и очень неприятная, – майор встаёт из-за стола и, заложив руки за спину, расхаживает по кабинету из угла в угол. – Твой псевдо-Столыпин покончил жизнь самоубийством.
– Ничего себе! – только и ахаю. – Как такое могло случиться? Его держали в закрытом лечебном учреждении, в отдельной камере…
– Это что – тюрьма?
– Нет, психушка. Но как он умудрился наложить на себя руки?
Дрор брезгливо мотает головой и бормочет:
– Попросил бумагу и карандаш, чтобы написать кому-то послание…
– И ему это разрешили?
– СБУ распорядилась, мол, вдруг он в своём письме раскроет какие-нибудь секреты. А он накарябал записку и потом на глазах врача воткнул карандаш себе в глаз.
Я сразу же представил, как несчастный бедолага, в теле которого поселился великий российский государственный деятель, протыкает себя карандашом, и меня передёрнуло от брезгливости:
– Ну и что оказалось в этой записке?
Дрор поворачивает ко мне свой ноутбук и показывает пальцем:
– Вот, посмотри. Мне из СБУ переслали её фотографию, но я по-русски прочесть не могу, а онлайн-переводчик, как всегда, лепит всякую ахинею. Прочти и слово в слово переведи мне.
На сканированной картинке – лист, вырванный из простой школьной тетради, на котором красивым размашистым почерком с завитушками написано:
«Уважаемые господа, удерживающие меня в тюрьме совершенно незаконно и без предъявления обвинения!
Я, Пётр Аркадьевич Столыпин, дворянин, рождения 1862 года месяца апреля 14 дня, выпускник естественного отделения физико-математического факультета Санкт-Петербургского Императорского университета, служивший верой и правдой на различных государственных должностях – от губернских до министерских и правительственных, осуществивший ряд государственных и политических реформ в Российской империи, кавалер орденов Святой Анны трёх степеней, Святого Владимира 3-ей степени, Святого Александра Невского, Белого Орла и многочисленных иностранных наград, удостоенный неоднократно Высочайшей императорской благодарности, но погибший в результате покушения в 1911 году месяце сентябре 5 дня, настоятельно и не раз требовал от вас:
– предъявить мне судебный приговор, полицейское постановление или иное официальное решение, по которому я заточён в этот каземат, внятно разъяснить мне причины заточения и сроки моего содержания здесь в соответствии с существующим на настоящий момент российским законодательством;
– предоставить мне квалифицированного адвоката, с которым я мог бы обсудить тактику своего поведения и составить прошение в высочайшие инстанции по моему высвобождению отсюда;
– разыскать неоднократно затребованного мной у тюремного начальства профессора медицины Гольдберга, ныне проживающего на территории Палестины и принявшего самое активное участие в моём перемещении в тело человека, рукой которого писано сие прошение.
Дабы предотвратить возможные инсинуации и кривотолки в отношении вышеупомянутого профессора Гольдберга, я неоднократно сообщал, что у нас с ним существует предварительная договорённость о следующем. Судя по его заверениям, ряд высокопоставленных лиц заинтересован в продолжении моей деятельности на благо Российской империи, и я не возражал против перемещения моей души в новое тело и в нынешнее время. Так как после перемещения наша встреча с этими заинтересованными людьми, имён которых пока не имею чести знать, не состоялась, то считаю необходимым заявить, что моё пребывание здесь крайне неуместно. О чём я, собственно говоря, и хотел официально передать через вышеозначенного профессора Гольдберга в вышестоящие инстанции. Так как наша встреча, по всей видимости, уже не состоится, то полагаю, что обязан совершить обратное перемещение без ведома всех причастных к тому лиц при помощи средств, доступных при моих ограниченных возможностях.
Никого в этом прошу не винить, ибо переход произведён мной в трезвом рассудке и памяти.
Камер-юнкер Двора Его Императорского Величества, Премьер-Министр Российской империи П.А.Столыпин…»
9
Из кабинета майора Дрора я не выхожу, а пулей вылетаю в полном замешательстве. Если до сообщения из Киева всё происходящее казалось мне интересным и захватывающим приключением, благодаря которому я сумею увидеть легендарных музыкантов, ставших для меня, честное слово, почти что небожителями, то теперь появились новые обстоятельства, и они не только настораживают, но и страшат. Игры, увы, закончились. Праздника не предвидится.
Выходит, что проблема перемещения душ не такая уж безобидная и простая забава, как казалось вначале. По злому ли умыслу или нет, но профессор Гольдберг даже не задумывался о том, как будет чувствовать себя представитель иной эпохи в сегодняшнем дне. Не беру бандитов и наркоторговцев, которым в любые времена комфортно и удобно. Обидно за приличных и совестливых людей, каковым несомненно являлся Столыпин. По-разному к нему можно относиться, но в том, что это человек выдающийся и талантливый, сомнений нет. Ему и с современниками, наверное, общаться было не так просто, а что уж говорить про тех, кто ему встретился бы в будущем…
После разговора с шефом передо мной остаётся лишь один вопрос, на который однозначно ответить пока не могу: продолжать ли задуманное с профессором Гольдбергом или обрубить всё на корню? И ведь не посоветуешься ни с кем! Не посвящать же Дрора в свои сомнения!
С одной стороны, как полицейский, обязанный соблюдать букву закона, я должен профессора немедленно задержать. И причин тому предостаточно: бандитская перестрелка с кучей трупов, организованная «питомцем» профессора, потом гибель человека, в обличии которого оказался бывший российский премьер-министр. А сколько ещё остаётся «переселенцев», о которых нам пока ничего не известно, а сам Гольдберг вряд ли признается по доброй воле? Разве мало одного лишь нарушения запрета, наложенного два года назад судебными инстанциями на продолжение его кощунственной деятельности? (Вот, кстати, и всплыло ключевое словечко – «кощунственный», – которое я никогда раньше не применял, а сегодня вот пришлось…)
С другой стороны, в моей голове начинают роиться мысли, которые даже обдумывать мне не по рангу, тем не менее… почему бы и нет? Может быть, благодаря мне и, конечно же, профессору Гольдбергу, мир снова получит великого джазиста и обновлённых битлов! Вдруг эксперимент удастся?! Э-эх… Снова лезу туда, куда меня не просят!
Как поступить, не знаю. Дрор никаких приказов мне не отдал, видимо, полагая, что лейтенант Штеглер в состоянии принять правильное решение без указки сверху, но ведь он и ничего не знает о моих последних контактах с профессором! Лёха, ясное дело, трепаться об этом ни с кем не будет, во-первых, потому что никогда не станет подводить друга, а, во-вторых, он прекрасно понимает, что и ему влетит по первое число за такое самоуправство. Значит, принимать решение только мне.
А может, напрячь Лёху, раз уж он ввязался в игру? Вместе подумаем, что-то решим…
А то больно удобно устроился мой верный соратник! Сидит, небось, сейчас у телевизора, дует пиво, клюёт потихоньку носом и готовится ко сну. А приснятся ему ночью бодрые ливерпульские ребята с гитарами, жизнерадостный кубышка Луи со своим золотым корнетом, сладкоголосый Элвис в павлиньих нарядах.
И совсем Лёхе невдомёк, что у каждого из этих людей в душе может быть такая драма, о которой мы даже не подозреваем…