– В Центральное управление полиции.
– Что я там забыл? – удивляюсь я. – У меня знакомых там нет. Вернее, есть, наверное, но не из тех, кто может прислать за мной встречающего.
– Приедем, всё узнаете, – неопределённо отвечает парень и больше не глядит в мою сторону. – Тот, кому вы понадобились, может не только встречающих посылать. Уж, поверьте мне…
На выезде из аэропорта к нам пристраивается кортеж из двух полицейских пикапов с мигалками, и мы стремительно несёмся к городу, уверенно рассекая поток автомобилей в привычной вечерней пробке. Вероятно, я ещё не совсем пришёл в себя после перелёта, поэтому расслабленно сижу на заднем сидении и поглядываю в окно. В голове приятная пустота. Видно, «Финляндия» ещё не выветрилась.
– И всё-таки скажи, приятель, – легонько хлопаю по плечу парня, – что от меня понадобилось тому, кто может не только встречающих посылать? Я же обязан результаты своей командировки доложить в первую очередь своему начальству, а уж оно – как решит. Как-то некрасиво получается. Субординацию не соблюдаем.
Мой сопровождающий на мгновенье оглядывается на меня, но ничего не отвечает.
Из приёмника льётся спокойная музыка, от которой я помимо желания принимаюсь слегка клевать носом, но когда начинаются новости, водитель приглушает звук. Странно всё это.
– Сделай новости погромче, – прошу его, – а то меня не было в стране несколько дней. Мало ли что произошло без меня. Интересно же.
– Не торопитесь, всё узнаете, – парень выключает радио окончательно, и в салоне наступает тишина, лишь слышно, как шуршат шины по асфальту, и полицейский фургончик спереди разгоняет короткими квакающими звуками сирены замешкавшихся водителей, занявших нашу полосу.
При такой скорости дорога из аэропорта до Центрального управления полиции занимает минут тридцать. Сперва без интереса разглядываю серые невзрачные дома пригородов, мимо которых мы проносимся, но потом, когда улица заметно расширяется, а дома становятся современными и высотными, настроение у меня почему-то портится. Какое-то неясное предчувствие острыми коготками начинает царапать моё недоверчивое сердечко.
Куда меня везут? Говорят, что в Центральное управление, а я им сразу же почему-то должен верить! Ну да, сунул этот парень мне в нос какое-то удостоверение, но я только скользнул по нему взглядом, а мог бы попросить в руки и внимательно изучить. Однако теперь уже поздно. Ладно, подождём. Пока ничего плохого мне не сделали, и мы в ответ никого обижать не будем.
Через несколько минут спереди по ходу машины вырастает высокий, напоминающий шершавую шахматную ладью корпус Центрального полицейского управления, и мне становится заметно легче. Значит, не обманули, и подхватили меня в аэропорту именно мои коллеги. Только для чего я им? Неужели я и сам завтра не явился бы на службу? Правда, не сюда, а к Дрору. Подарил бы всем друзьям и заодно майору по магнитику, целый пакет которых купил на рязанском железнодорожном вокзале. Этакую хрень почему-то сегодня стало модно привозить из заграничных поездок в качестве сувениров, и радуются им неимоверно…
– Следуйте, пожалуйста, за мной, – я даже не заметил, как мы остановились у главного входа, и мой сопровождающий распахнул дверь автомобиля.
– А мои вещи?
– Побудут пока в багажнике.
Но едва выхожу из машины и делаю несколько шагов по направлению к входу, ко мне подлетают двое полицейских в форме, и один из них отрывисто командует:
– Лейтенант Штеглер, протяните, пожалуйста, руки. Вы задержаны.
– Ничего себе! – ахаю удивлённо. – Объясните, что происходит?!
– Руки! – требует полицейский, и мне не остаётся ничего иного, как протянуть руки, на которых тотчас защёлкиваются новенькие воронёные наручники.
Спорить или пытаться освободиться сейчас бесполезно. Я на их территории, и здесь они могут сделать со мной всё, что угодно. Наверняка очень скоро всё устаканится, меня освободят и принесут извинения. Это какая-то глупая ошибка.
Двое полицейских ведут меня внутрь, и я послушно следую за ними и помалкиваю, потому что разговаривать с этими простыми исполнителями чужого приказа не о чем. Меня приводят в какую-то комнату, где нет ничего, кроме пустого стола и окна, забранного тонкой металлической решёткой. Усаживаюсь на стул около стола и принимаюсь ждать.
И ждать приходится довольно долго. А может, здесь просто минуты тянутся в сто раз дольше, чем обычно? Особенно когда руки скованы, и неизвестно, что случится через минуту.
Наконец, в комнату заходит невысокий пожилой мужчина с чёрной щёткой усов под носом а-ля Саддам Хуссейн. В руках у него два пластиковых стаканчика с кофе. Он молча садится напротив меня и ставит один стаканчик передо мной, а из второго отпивает сам.
– Кофе хотите? – вместо приветствия спрашивает он.
– Руки освободите, – требую хмуро. – Не хочу я вашего кофе! Объясните, что происходит.
– Не торопитесь, – качает он головой и представляется, – следователь по особо важным делам подполковник Ройтман. Говорите по-русски?
– Да.
– Замечательно, – он достаёт очки из нагрудного кармана рубашки, водружает на нос, раскрывает папку, которую всё время держал под мышкой, минуту изучает содержимое и, наконец, задаёт свой первый вопрос: – Скажите, лейтенант Штеглер, вам хорошо знаком профессор Гольдберг?
– Не понимаю, чем вызван ваш интерес, подполковник. Если вы в теме, то вам это должно быть прекрасно известно. Надеюсь, что моё задержание – чья-то дурацкая самодеятельность, которую нужно как можно скорее заканчивать…
– Я вам задал вопрос, лейтенант.
– Вы можете связаться с моим непосредственным начальством, и оно удовлетворит ваше любопытство.
– Сейчас мы беседуем с вами, и не нужно меня отсылать к начальству. Если потребуется, я созвонюсь с вашим шефом, и вы тут же получите приказ изложить мне всё, что знаете. Не верите? Хотите убедиться?
– Хорошо, спрашивайте.
– Повторить вопрос?
– Не надо… Конечно, я знаком с профессором Гольдбергом.
– Когда вы с ним встречались последний раз?
– Даты точно не помню, но это было несколько дней назад.
– И всё-таки постарайтесь вспомнить.
– В командировку я уехал три дня назад, а с профессором мы встречались за пару дней до отъезда.
Подполковник Ройтман что-то помечает на листе бумаги и снова поднимает глаза на меня:
– Значит, точную дату назвать не можете. Или не хотите?.. А где вы с ним встречались?
– На какой-то квартире, но это была явно не его квартира. Он живёт, насколько я знаю, на собственной вилле в Рамат-Авиве.
– Адрес квартиры?
– Не помню! – я начинаю потихоньку заводиться. – Для чего вы всё это спрашиваете? И почему я в наручниках, как какой-то преступник?!
– А вы не догадываетесь?
– О чём я должен догадаться?! Требую, чтобы вернули мой телефон, который забрал ваш сотрудник, и я сейчас же позвоню своему начальству и обо всём доложу.
– Не торопитесь, – недобро усмехается полковник Ройтман, – с вашим начальством мы безусловно свяжемся, когда в этом возникнет необходимость.
– В наручниках я вам не скажу больше ни слова!
Некоторое время подполковник Ройтман разглядывает меня, словно какую-то диковинку, потом тихо говорит:
– А вам не интересно узнать причину, по которой вас задержали?
– Ну, и какая же причина?
– Дело в том, что сегодня утром профессора Гольдберга нашли убитым…
7
После обеда я и вернувшийся два часа назад из командировки Штрудель сидим в кабинете у майора Дрора на экстренном совещании. Настроение у всех хуже некуда, хотя в самый первый момент после известия о гибели профессора мне стало неожиданно легко и спокойно от того, что больше путешествий на тот свет не предвидится. Однако потом до меня дошло, что всё с его смертью только усложняется. Чтобы закрыть наши дела с псевдо-Столыпиным и с перестрелкой наркоторговцев, так или иначе необходимо присутствие главного героя – профессора Гольдберга. Хотя бы как свидетеля. А без него – труба. Что теперь делать?
В том, что лично я не пускал пулю в лоб профессору, было ясно с самого начала. В это время я летел в самолёте и даже в кошмарном сне предположить не мог, что кто-то готов поднять на него руку. Но в центральной полиции, к которой территориально относится Рамат-Авив, а именно здесь на собственной вилле и нашли профессора мёртвым, моментально открыли дело, и местные шерлоки холмсы принялись рыть землю носом. Им не составило труда выяснить, что больше всего контактов за последнее время с профессором было именно у меня. Но что это за контакты, они так и не узнали, потому что остальные материалы засекретили спецслужбы, и сыщикам сразу дали понять, что сюда соваться не следует. Даже на самый последний отчаянный их вопрос, нет ли у меня предположений, кто мог быть заинтересован в смерти профессора, ответа они не получили и удовольствовались моим честным словом, что лично мне нет никакого интереса избавляться от фигуранта. Даже через подставных лиц.
Казалось, майор Дрор сейчас удручён больше всех. Он уже не похож на бравого и подтянутого армейского служаку, принимающего волевые решения и не терпящего возражений подчинённых. Скорее – на уставшего от жизни старика, с подрагивающими руками и печальным остывшим взглядом.
– Мне всего два месяца до пенсии, – тоскливо провозглашает он, словно мы, негодяи, делаем всё, чтобы такого не произошло, – и такая неприятность! Честно признаюсь, мне совсем не жаль этого профессора-афериста – он давно уже ходил по грани, но чтобы всё оборвалось в один момент… А сколько у нас нераскрытых дел по его вине останется? Взяли бы его, честное слово, неделю назад со всей его шайкой-лейкой спокойно и безо всякого напряга, и прекратились бы его мерзкие эксперименты. Тогда и на пенсию можно было бы отправляться с чистой совестью. А где нам теперь концы искать?
Я пока помалкиваю, потому что не хочу добавлять дёгтя в его медовую бочку страданий, а в голове крутятся назойливые мысли о том, что и в самом деле со смертью главного исполнителя наступит полный кавардак со всей этой публикой, поменявшейся телами. При профессоре была хоть какая-то надежда навести порядок и вернуть мёртвых туда, где им положено находиться, а живы