Некогда мне рассуждать о моральных аспектах жизни и смерти и перевоспитании Шауля Кимхи, поэтому грубовато его обрываю:
– Профессор, я обещал Шаулю выяснить, кто ещё из ваших… пациентов находится в нашем мире.
– Зачем это ему? Хочет расставить все фигурки по местам?
– Это не только ему, это всем надо…
Гольдберг удивлённо разглядывает меня, словно видит впервые, и слегка подрагивающим голосом спрашивает:
– Так и ты с ним заодно? Вот не ожидал!.. Может, и мне не место с вами, а лучше остаться здесь навсегда? Грохнули профессора какие-то неизвестные негодяи – туда ему и дорога, да?
– Ну зачем вы так? – мне вовсе не хочется, чтобы разговор принимал такой оборот, и Гольдберг на меня злился.
Хотя… куда ему деваться?.. Тут уже во мне снова заговорил дотошный и расчётливый мент: других вариантов вернуться в мир живых у него нет, поэтому побурлит немного, поворчит на Шауля и на меня и – согласится на наши условия. И тогда… впрочем, так далеко не заглядываю. В реальном мире при любом раскладе с ним будут общаться совсем другие люди, и отвязаться от них вряд ли удастся. Мне б самому от них отвязаться…
– Поступим так, – профессор Гольдберг снова невозмутим и собран, никакой растерянности в его глазах больше нет. – Для начала мне нужно вернуться в мир живых, потому что здесь я ничего сделать не сумею. Уж, не знаю, какие вы там игры затеяли, но без меня у вас всё равно ничего не получится. Шауль меня заменить не сможет, потому что, ты и сам знаешь, кроме техники гипноза он ни на что другое не способен. А тут требуется реальное перемещение душ. Такое никто, кроме меня, не сделает… Пускай он меня вытащит хотя бы на пару часов, мне этого вполне достаточно. Остальное уже без его помощи доведу до ума… И ещё немаловажная деталь. Если кто-то примется меня шантажировать на предмет передачи моей методики в чужие руки, то сразу заявляю: её у меня никто не получит. Лучше здесь останусь на веки вечные…
– Да не об этом разговор, профессор, – раздражённо мотаю головой, – как вы не понимаете?! Никто вас обманывать не собирается…
– Всё, закончили разговор! – Гольдберг решительно взмахивает рукой и отворачивается. – Не хочу в этом разбираться! Обо всех деталях переговорим, когда я вернусь в мир живых. Не раньше. И о людях, – он криво ухмыляется и даже не глядит в мою сторону, – чьи души в чужих телах, и о баташёвских кладах, и о битлах. Всё только там… А вообще-то, мне немного жаль, Дани, что ты больше не со мной. Полиция тебе оказалась ближе личной независимости и настоящей свободы – что ж, твой выбор. Хотя я почему-то всегда думал, что в тебе больше человека, чем закомплексованного киборга-полицейского…
9
В самолёт, летящий в Россию, мы погружаемся целой делегацией. Главный у нас – генерал Папков, который специально прилетел в Израиль, чтобы встретить вернувшихся из небытия профессора Гольдберга и Андрея Родионовича Баташёва. Ну, и, конечно, меня. Нужен-то ему, в принципе, только один Баташёв, а мы – бесплатное дополнение, но без нас до Баташёва он не добрался бы. На Гольдберга он тоже строит какие-то планы, а вот я для него теперь настоящий балласт. Он и не потащил бы меня с собой, и в этом я был с ним абсолютно солидарен, но тут уже заартачились все наши шефы – от майора Дрора и выше.
Дрор с начальством не пожелали выпускать из рук сенсационное расследование, в котором их подчинённый принимал такое деятельное участие, и хоть в Рязани наши возможности, ясное дело, предельно ограничены, меня всё равно отправили за компанию с этой публикой на поиски старинного клада. Как я ни убеждал всех, что не наше это дело – разыскивать за границей чужие сокровища, но кто же станет меня слушать и откажется от лишней галочки в победных рапортах?
Гольдбергу я по-прежнему нужен с чисто утилитарной целью – как помощник и соратник, к тому же, кроме меня, поговорить на иврите ему не с кем. Да и генералу Папкову требуется как-то общаться с ним, и я тут уже гожусь не только в качестве переводчика, но и в качестве человека, который полностью в теме. А ведь с профессором он раньше не общался вовсе и понятия не имеет, что от того ожидать. Но, судя по всему, планы на нашего ожившего мертвеца у генерала и в самом деле далекоидущие.
Профессор Гольдберг по-прежнему демонстративно дуется на меня, но я для него связующее звено со всей этой публикой, от которой наверняка можно что-то поиметь в будущем. Притом в случае непредвиденного конфликта он наверняка рассчитывает, что я, как соотечественник, всё-таки встану на его сторону.
А вот кому я совершенно без надобности, так это старику Баташёву, для которого каждый шаг в мире живых сулит миллион открытий, и ему в настоящий момент вообще никто не нужен. Он лишь испуганно и изумлённо пялится на всё вокруг и, кажется, не выходит из ступора от увиденных чудес. Глядя на него, невольно поражаешься, насколько всё-таки привычные вещи из двадцать первого века могут шокировать человека середины девятнадцатого.
Ко всему меня немного напрягает то, что профессор Гольдберг теперь находится в теле молодого мускулистого парня-бедуина, а старик Баташёв – в теле невзрачного мужичка лет сорока с довольно пропитым рябым лицом. Для меня Гольдберг всегда был вальяжным и уверенным в себе израильтянином с породистым европейским лицом. Свой выбор для переселения в тело бедуина он объяснил тем, что тот был изначально здоров и физически крепок, семья его больших денег не затребовала, так как парень – один из двенадцати братьев, лишиться которого взамен на довольно приличную сумму в их среде в порядке вещей. Такие уж там нравы, чего я совершенно не понимаю. Но профессор меня заверил, что никаких претензий и бунтов со стороны многочисленных бедуинских родичей не предвидится.
Кроме нас в самолёт садятся ещё двое молчаливых мужчин, подчинённых генерала, которым велено далеко не отходить от возвращённых с того света Гольдберга и Баташёва. И в довесок к нашей весёлой компании – молоденькая девушка-врач, тоже из группы Папкова. По всей видимости, генерал не хочет никаких неожиданностей, поэтому она тащит с собой большой чёрный рюкзак с медицинскими инструментами и препаратами на все случаи жизни. Когда это объяснили профессору Гольдбергу, тот лишь презрительно хмыкнул, но ничего не сказал.
Больше всего, как я и предполагал, его расстраивает присутствие в нашей компании российского генерала и его людей.
– Что же такое получается, – интересуется он у меня на иврите, чтобы окружающие не поняли, – о кладе этого разбойника Баташёва теперь знаем не только мы, но и российские спецслужбы? А сам-то Баташёв понимает, кому всё достанется, если что-то найдут при их участии? А какова будет наша с тобой доля?
– Думаю, он пока вообще ни во что не въезжает, – развожу руками, – да ему сейчас и не до этого. Посмотрите на него.
Для человека из девятнадцатого века увиденные медицинская лаборатория, в которой его «оживляли», автомобили, аэропорт и сейчас самолёт, естественно, кажутся чем-то запредельным. Даже самый первый момент, когда присутствующий при его пробуждении генерал вытащил из кармана сотовый телефон и кому-то позвонил, шокировал Баташёва и привёл в состояние тихого ужаса. Рука его потянулась перекреститься, а губы непроизвольно зашептали:
– Свят, свят, свят!
Гольдберг, быстро освоившись в новом теле, сразу после пробуждения попросил всех удалиться и дать хотя бы несколько часов для адаптации Баташёва в непривычном для него мире. Покосившись на скромно сидящего в уголке Шауля Кимхи в чёрной кипе, безучастно покручивающего кончики пейсов и беспрерывно бормочущего молитвы, генерал направился к выходу, поманив меня за собой. Но Гольдберг жестом попросил меня остаться.
– Кто этот человек с таким неприятным холодным взглядом? – спросил он.
Мне не оставалось ничего иного, как выложить всё начистоту, потому что я уже опасался: если профессор узнает правду от кого-то другого, то вполне может прекратить со мной любые отношения. А мне этого пока не надо, да и никому из моих начальников такое не понравилось бы.
И вот мы, наконец, всей компанией летим в самолёте. Я и профессор сидим вместе, за нами Баташёв с девочкой-врачом, рядом с которой он чувствует себя спокойней, за ними генерал с одним из охранников. Второй охранник – чуть спереди и наискосок изображает задремавшего, однако я подмечаю, как он то и дело поглядывает на нас из-под журнала, которым накрыл лицо.
Настроение довольно кислое, и разговаривать ни с кем не хочется. Я лишь вспоминаю, как мы некрасиво расстались с Шаулем. Переселяя в новое тело душу профессора, он не преминул напомнить мне, что делает это только для того, чтобы навести порядок в мире живых и мёртвых – всех вернуть туда, где они должны находиться. Такой у нас уговор. Заставить же Гольдберга это сделать я обязан сразу и без всяких условий.
Но всё в тот день пошло совсем не так, как рассчитывал Шауль. Выскочивший из соседней комнаты, как чёрт из табакерки, Папков потребовал немедленного возвращения Баташёва следом за Гольдбергом, всех же остальных пока отставить. Жалкий лепет Кимхи он даже слушать не пожелал. Тот, ни слова не говоря, хлопнул дверью и ушёл, а Баташёвым через некоторое время занялся вернувшийся к жизни профессор.
Я хотел было побежать за Шаулем, но мне не дали. Мавр своё дело сделал, может быть свободен. А вот вы, лейтенант Штеглер, как раз – нет.
Некоторое время Шауль Кимхи, правда, дожидался меня в коридоре, потом попробовал самостоятельно дозвониться до майора Дрора, но тот просто отказался разговаривать с ним на эту тему.
Наверное, мне следовало чуть позже позвонить Шаулю и попробовать разъяснить ситуацию, но я не знал, как это сделать и какие аргументы привести. Короче говоря, просто смалодушничал. Да и будет ли он со мной общаться после всего, что произошло? По сути дела, его просто обманули, грубо и нагло, и вряд ли послужит утешением то, что никакого моего интереса в этом нет, а я всего лишь мелкая сошка в генеральских играх.