Кажется, друга в его лице я потерял окончательно. Обидно всё это. По мне, так лучше уж не терять одного старого друга Шауля Кимхи, чем приобретать пару новых из наших или иностранных спецслужб…
– Слушай, Дани, – наклоняется ко мне бедуин-Гольдберг, и я даже вздрагиваю от неожиданности, – объясни, наконец, что происходит? Меня не было на этом свете всего несколько дней, но откуда взялись все эти люди? Нас ведь должно было быть только трое – я, ты и этот средневековый бандит. Твоя, что ли, работа?
– Бот попался в Гусе-Железном. Стал разыскивать клад на месте бывшей усадьбы, а там таких кладоискателей, как он, сразу берут за шкирку.
– И он им всё выложил? Что-то не похоже на него.
– Так уж получилось. Хотя они и без него многое знали.
– И всё равно не понимаю, – Гольдберг отпивает глоток воды из пластикового стаканчика, который ему принесла стюардесса, и откидывается на спинку кресла. – Надо теперь придумать, как их всех облапошить.
– Смеётесь, профессор? Это же спецслужбы! Когда мы прибудем на место и приступим к поискам, нас таким плотным колпаком накроют, что мышь не проскочит.
– Мышь не проскочит, а мы должны. Мы не мыши… Надо переговорить с Баташёвым и перетащить его на нашу сторону, но чтобы эти церберы не видели. Сумеешь?
– Что я ему скажу?
И опять минута молчания. Однако профессор Гольдберг долго в тишине сидеть не может, и мысли его уже бегут дальше:
– Меня один вопрос интересует: кто ещё в курсе этой нашей поездки?
– Да все поголовно! – удивляюсь вопросу. – Разве без участия нашего полицейского начальства мы смогли бы сейчас выехать из страны и сидеть в этом самолёте?
– У меня создаётся впечатление, что для этого российского генерала вообще никто не указ, тем более наше полицейское начальство! – усмехается профессор. – Тебе не кажется, что нас просто используют? Мы же теперь на чужой территории! У здешних спецслужб найдётся тысяча причин оставить нас не у дел, ведь им нужен, как я догадываюсь, лишь Баташёв. Привезут его, накачают всякими сыворотками правды, он им всё и выложит. И он тоже станет отработанным материалом… А мы-то зачем?
– Ну, не знаю… Может, вас, профессор, они собираются использовать ещё для чего-то.
– Этого-то я и опасаюсь. Попасть к ним в рабство я вовсе не хочу.
– Зачем же вы поехали?
– У меня был выбор? Хотя, наверное, мог под каким-нибудь предлогом отказаться. Как-то сразу об этом не подумал. Надеялся, что отыщем с Баташёвым его сокровища, получим свою долю и спокойно вернёмся домой. А теперь уже сомневаюсь. Живым бы из этого переплёта выбраться.
– Что же вы предлагаете?
– Пока не знаю. Лучше, наверное, всё-таки поговорить с Баташёвым с глазу на глаз, растолковать ему ситуацию, если он сам ещё не въехал. Уверен, что он будет на нашей стороне.
– И что потом?
– Попробовать каким-то образом отвязаться от этой публики и действовать уже по ситуации. Хорошо бы куда-то от них скрыться.
– Где вы собираетесь скрываться? В Рязани?
– Почему в Рязани? В Гусе-Железном. Это же, насколько я знаю, место захолустное. Там будет легче. Ты же был там во время командировки?
– Нет. Дальше Рязани меня не пустили. Там, кстати, сегодня и находится наш Бот-Баташов, который уже обследовал усадьбу «Орлиное гнездо»…
– Оставь его, он нам больше не помощник. Сами управимся. Нам бы только в самом деле суметь скрыться. Подумай, как с Баташёвым поговорить, чтобы эти, – он кивает на охранника, прикрывшегося газетой, – не заподозрили…
– Ну хорошо, предположим, скроемся где-нибудь, а что потом? Сколько времени там просидим? А дальше куда подадимся?
– Не знаю. Что-нибудь придумаем…
Разговаривать на эту тему и строить планы наиглупейшего побега от всесильной российской ФСБ не хочется. Просто не представляет наш наивный профессор, что это невозможно. Да ещё в рязанском захолустье, где каждый человек на виду. Бот, которого в недальновидности и в неумении конспирироваться не обвинишь, и тот продержался совсем недолго. А что говорить об израильтянине Гольдберге, который абсолютно не знаком с тамошними реалиями, и обо мне, который с этими реалиями расстался больше двадцати лет назад?
– Чувствую, тебе не особенно хочется зарабатывать себе новые проблемы, – Гольдберг косится на меня и печально вздыхает. – Для чего мы тогда всё это затеяли?
– Это вы затеяли, профессор, а я тут ни при чём. Подопытного кролика никто не спрашивает – его ставят перед фактом…
– Перестань, уже надоели твои причитания о кроликах! Полицейский ты или нет?!
Отворачиваюсь к иллюминатору и стараюсь больше не смотреть в его сторону. Обидно, когда тебя обвиняют в том, чего ты не делал. Но ни при каком раскладе в новую авантюру с побегами в России я больше не полезу. Всё, сыт по горло! Более того, довезу этого дремучего средневекового душителя до места и сразу потребую, чтобы меня отправили назад. И помогли доставить к самолёту профессора Гольдберга. Пусть только этого не сделают! В Израиле нас уже встретят, и там с ним свои пускай разбираются. А я раз и навсегда открещусь от всех этих полётов между мирами, и пускай меня ставят хоть улицы патрулировать, хоть карманников за руку хватать – всё одно лучше…
Вот только вряд ли Гольдбергу теперь так легко дадут вернуться домой. Да и мне с ним заодно…
– Вопрос у меня к вам, профессор, – вспоминаю неожиданно, – по одному вашему прошлому делу…
– А почему ты решил, что я тебе стану что-то рассказывать? – удивляется Гольдберг и обидчиво щурится, разглядывая меня. – Чтобы накрутить себе дополнительный срок? Ведь у вас на меня и без того уже целая куча доказанных эпизодов – так это говорят на вашем полицейском языке?
– Эти дела, как вы сами понимаете, после вашей смерти закрыты и сданы в архив. Так что к вам никаких формальных претензий у полиции сегодня нет. Одна деталь осталась невыясненной.
Видно, профессору льстит, что полицейские без его помощи не могут разобраться в каких-то деталях, поэтому он сразу забывает все свои обиды:
– Ну, и что ты хотел узнать?
– Душу наркоторговца Розенталя вы переселили в тело убогого российского бандита, который скрывался в Израиле с украденными у подельников деньгами. Как он попал к вам?
– А, ты про этого наивного дурачка! Насколько знаю, он, прибыв в Израиль, принялся напропалую кутить и в итоге напоролся на карточных катал, которые его не только раздели до нитки, но он им ещё и задолжал столько, сколько в руках никогда не держал. Родственники погибшего Розенталя выкупили его у картёжников и передали мне для переселения души своего предводителя. Он и пикнуть не посмел, а то его в ту же секунду порезали бы на куски и скормили рыбам. Операцию оплатили сполна, но сумму я тебе, ясное дело, не назову… Ответил я на твой вопрос?
– Вполне.
– Теперь у меня к тебе вопрос: кто меня всё-таки убил?
– Вопрос, повторяю, не по адресу. Наверняка дело сейчас передали Алексу. Может, у него что-то прояснилось по этой теме. Вернёмся домой, поинтересуюсь. А у вас есть предположения, кто бы это мог быть?
Гольдберг некоторое время раздумывает, потом неопределённо разводит руками:
– Понятия не имею. Может, у меня и в самом деле нарисовались какие-то неизвестные конкуренты, которые тоже занимаются переселением душ? Только зачем им меня… того?
Некоторое время сижу, прикрыв глаза, и прокручиваю в голове печальную и предельно глупую эпопею неудачника Плотникова-Плоткина, поселившего в своём теле душу наркоторговца Розенталя, но так неудачно засветившегося перед своими же питерскими братками, от которых удрать так и не удалось.
А потом я и сам не заметил, как задремал, и мне на сей раз ничего не снилось. Ни этот свет, ни тот.
Как иногда всё-таки хорошо – провалиться в глубокий сон без сновидений…
Но его через некоторое время прерывает тихий разговор сзади. Это Андрей Родионович Баташёв беседует с девушкой врачом.
– Скажи-ка, милая, почему мы сидим в этих неудобных креслах и чего-то ждём? Мы же должны ехать в Гусь-Железный, как мне пообещали. Кто-то должен за нами прийти?
– Нет, – смеётся девушка, – мы не сидим, а летим.
– Как летим? Мы же, я помню, зашли в какую-то странную повозку, потом она очень быстро поехала. А дальше всё стихло. Остановилась, что ли?.. Как же мы можем лететь?
– Это самолёт.
– Само-лёт… – повторяет по слогам Баташёв. – И что же, эта повозка сама летает?! Она же тяжелей воздуха и на птицу нисколько не похожа! Быть такого не может… Ты, уж, ври-ври да не завирайся!
– Выгляните в окошко, – ещё задорней смеётся девушка, – там облака, над которыми мы пролетаем.
Некоторое время стоит тишина, потом снова раздаётся настороженный голос Баташёва:
– А эта птица нас когда-нибудь из себя выпустит?
– Выпустит, не сомневайтесь! Вот прилетим в Москву…
– Мне в Москву не надо. Мне надо туда, где я жил раньше, – в Гусь-Железный.
– А из Москвы поедем уже к вам.
– Сразу нельзя, что ли? Зачем кругами петлять? Скажи своей птице…
При ином раскладе я с удовольствием повеселился бы с этим необычным человеком из позапрошлого века и смешливой девушкой-врачом, но сегодня мне не до веселья. Эх, поскорей бы всё закончилось…
– Сударь, вы не спите? – кто-то тормошит меня за плечо, и я открываю глаза.
Это Баташёв. Он слегка привстал со своего кресла сзади и навис надо мной:
– У меня к вам просьба. Даже неудобно как-то говорить, но не могу… Вы не знаете, где бы я мог здесь, э-э… опростаться? Не при людях же…
– Вам в туалет надо?
– Куда? – он непонимающе смотрит на меня. – Ну да, наверное, туда…
Поднимаюсь и веду его по проходу. На настороженный взгляд Папкова жестом показываю в конец салона. Сразу же встаёт один из охранников и молчаливо следует за нами.
У дверей самолётного туалета Баташёв манит меня за собой и шепчет:
– Пошли вместе, у меня к тебе разговор. Никакого мне вашего туалета не нужно.
Мы неловко протискиваемся в узкое пространство, не рассчитанное на двоих, и я захлопываю дверку перед самым носом охранника. Третьего, даже если бы мы захотели, сюда не поместить.