Когда я открыла дверь, все уставились на меня, словно на какое-то наглядное пособие, вроде чучела. Я никого не знала: ни Черпака, ни Водяного, ни Софии, ни Нетты, ни Пэры, ни Данне, ни Пепси, ни Клары, ни Скунса, ни Исака, ни Берсы, ни Катти, ни Мурашки, — а они всё таращились на меня.
Учительница была довольно молодая и миловидная. В своём кремовом летнем платье она была похожа на сдобную булочку. Клубнично-красные губки улыбнулись мне, и она спросила:
— Это ты — новенький?
— Наверное, я, — ответила я как можно беспечнее.
— Ты ведь должен был прийти ещё вчера, верно?
Ну что тут ответишь? Не рассказывать же, как дедушка в дамских сапогах заявился из больницы, чтобы умереть в нашем доме. Что проку? Скажешь правду — никто не поверит. Хочешь, чтобы верили, — ври.
— Я заблудилась, — пробормотала я неуверенно и сразу поняла, как нелепо это звучит.
Чёрт! С самого начала выставить себя круглой идиоткой! Я видела, как ребята перешёптываются, фыркают и ёрзают на стульях. Не слишком-то удачное начало.
— Раз дорога отняла у тебя так много времени — присядь отдохни, — миролюбиво предложила учительница. — Вон там, у окна.
Я-то надеялась занять место в дальнем углу, чтобы можно было перевести дух и разглядеть остальных. Не вышло. Придётся сидеть в первых рядах, бок о бок с каким-то надутым воображалой — долговязым веснушчатым парнем со взъерошенными светлыми волосами и голубыми глазами.
— Меня зовут Исак, — шепнул он и улыбнулся.
— Что скалишься, придурок! — огрызнулась я.
Постепенно в классе стало тихо.
— Итак, — объявила учительница, которую звали Гудрун Эрлинг, — у нас новый мальчик — Симон Кролл, прошу любить и жаловать. Надеюсь, тебе у нас понравится и мы станем друзьями.
Новый мальчик! Симон!
Ведь это она обо мне! А всё моё дурацкое имя — Симона. Привалило счастье! Я с этим имечком намучилась — хоть плачь! Вечно приходится по десять раз повторять. Ну почему меня не зовут Фридой, Анной или Стиной? Линдой, на худой конец?
«Симона — красивое французское имя», — твердила мама в ответ на мои жалобы. Может, и так, но мне оно ни к чему. Я бы предпочла иметь нормальное шведское, чтобы никто не переспрашивал и не пялился, такое, с которым можно жить по-человечески, быть скучной, грустной, глупой — какой угодно.
И вот снова кто-то что-то недослышал или записал неверно. Буква "а" потерялась, и все ждали мальчика по имени Симон. А заявилась я! Ну что теперь прикажете делать? Сказать по правде, у меня редкостный талант влипать в самые невообразимые истории.
Допустим, я бы сказала: «Извините, видимо, произошла ошибка. Вообще-то я девочка. Меня зовут не Симон, а Симона». Нет уж! Знаю, чем бы всё это кончилось. Все бы просто с парт попадали от смеха. И я бы это ещё долго расхлёбывала, и всё равно меня прозвали бы Симоном, или Парнишкой, или ещё как-нибудь не менее забавно.
Я осторожно ощупала стриженые волосы и попыталась припомнить своё отражение в зеркале. Волосы были довольно короткие, без всяких там заколок и бантиков, которые могли бы меня выдать. Хорошо, хоть грудь ещё не выпирает! И что я с утра не вырядилась в платье! Такую одежду, как на мне, мог бы носить любой мальчишка. Кроме трусов, конечно, но их-то никто не видит.
— Спасибо! — сказала я по-мальчишески хрипло. — Мне наверняка понравится.
Сдобная булочка у доски благосклонно улыбнулась мне клубничными губами.
— Подлиза! — прошипел мой сосед по парте.
— Крыса! — огрызнулась я.
— Обезьяна! — выпалил Исак. Его бойцовский задор вызвал у меня уважение.
— Придурок вонючий! — выдала я.
— Жаба надутая! — парировал он.
Но тут учительница оборвала нашу перепалку. И слава Богу! Ещё немного, и Исак бы меня одолел. Я прямо-таки возненавидела этого мальчишку.
— Понимаю, вам не терпится познакомиться, — просияла учительница. Она-то видела только наши губы и решила, что мы нашёптываем друг другу всякие любезности. — Договорите на перемене. Между прочим, — добавила она, — неплохо бы тебе, Исак, показать Симону школу, раз вы успели поладить.
Исак добродушно кивнул учительнице и постарался изобразить этакого Доброго Старшего Брата, а сам тем временем шарил рукой под партой — и вдруг как ущипнёт меня!
Сквозь боль я ощутила живейшую радость: я их всех надула! Они поверили! Никто ни на секунду не заподозрил, что я не тот, за кого они меня приняли.
Быстро и ловко разделалась я с этой дурочкой Симоной, с которой вечно что-нибудь да не так, и превратилась в задиру по имени Симон.
Знала бы я тогда, к чему это приведёт!
После звонка я быстренько натянула чью-то выцветшую джинсовую куртку, висевшую в коридоре на вешалке. Она была велика мне на несколько размеров, да ещё вся в заклёпках. На спине красовались большие серебряные буквы MOTORHEAD. Куртка мешком висела на моём тщедушном теле, воняла грязью, табаком и бензином. Это была находка. Я решила побыстрее избавиться от розовой девчачьей куртки, в которой пришла в школу.
— Не думай, я с тобой нянчиться не стану, — предупредил Исак.
Он подошёл ко мне, когда я околачивалась у металлического жареного цыплёнка, который при ближайшем рассмотрении оказался мёртвой лошадью с задранными вверх копытами. На школьном дворе было полно уток, ковылявших повсюду в ожидании подачек — остатков от наших завтраков. Кормить их запрещалось, но все кормили.
— А я в няньке и не нуждаюсь, — огрызнулась я и плюнула в одну из уток.
— Ладно. Только не очень-то задавайся.
— Я и не задаюсь. Ты сам задаёшься.
— Чем же это я задаюсь?
— Не скажу. Ну давай, начинай.
— Начинать что?
— А ты, как я погляжу, тугодум.
— Это почему?
— Да переспрашиваешь всё время.
— С тобой невозможно разговаривать!
Я могу пререкаться сколько угодно. Это у меня здорово получается. Исак бесился, и мне это было приятно. Я состроила кривую ухмылочку, совсем как мальчишка. Исак повернулся и пошёл было прочь.
— Он что, всегда такой? — спросила я.
— Какой? — переспросила девчонка в толстых очках и выдула из жвачки ядовито-розовый пузырь, который тотчас лопнул, залепив ей всё лицо.
— Да такой неприветливый. Должен ведь был мне школу показать.
— Правда, Исак, учительница тебе велела! — крикнула очкастая, пытаясь ногтями отлепить жвачку.
Исак не ответил. Просто посмотрел на неё как бы с жалостью — девчонка в самом деле была невзрачная — и зашагал прочь. Я припустила за ним. Шла близко-близко, то и дело наступая ему на пятки.
— Что ты делаешь! — возмутился он.
— Иду за тобой, разве не видишь, придурок, — съехидничала я и опять наступила ему на ногу так, что он споткнулся.
— Отвяжись, идиот! — завопил Исак.
— Чёрта с два! Ты должен показать мне школу. Так что пошли!
Солнце припекало затылок, утки довольно крякали, подбирая крошки хлеба, рыбные тефтели и куски кровяной колбасы. С моря подул слабый ветерок. Вокруг нас собралась толпа. Я заметила в ней очкастую девчонку со жвачкой, а рядом другую в ультракороткой юбке, длинноногую и глазастую, у неё были маленький рот, курносый нос и большая грудь. Словом, собралась добрая половина класса.
Я по-прежнему шла по пятам за Исаком и понимала, что терпение его вот-вот лопнет. Остальные внимательно наблюдали за нами, да и мне самой было интересно, чем всё кончится.
Вдруг Исак резко обернулся, метнул на меня бешеный взгляд и с размаху двинул мне кулаком в зубы, будто гвоздь в доску заколачивал. Не слабый был бы удар, вполне мог сбить меня с ног. Но я исхитрилась перехватить его руку и быстро пригнулась, так что он перелетел через мою голову и шлёпнулся носом об асфальт. Дедушка научил меня этому приёмчику как-то летом, давно.
Исак поднялся. На миг мы застыли друг против друга. Почти одного роста, только он чуть пошире. Мы взглянули друг другу в глаза, и я поняла, что азарт борьбы захватил и его.
В следующую секунду Исак налетел на меня и сбил с ног. Локтем он заехал мне по губе. Я почувствовала вкус крови, запахло сиренью. Подняв глаза, я заметила ту грудастую девчонку — она улыбалась мне совершенно определённым образом.
Это была Катти.
Рядом с ней стоял Дува — учитель физкультуры, прозванный Голубком, но я тогда ещё не знала, кто он. Впрочем, мне хватило ума догадаться, что он учитель.
— Что вы здесь устроили, бузотёры? — спросил он сухо.
— Он поскользнулся на утином дерьме и расквасил себе нос, — принялась я объяснять, указывая на Исака. — Я хотел помочь, да тоже свалился, губу разбил.
— Как тебя зовут? — поинтересовался Голубок.
— Симон.
— Я запомню. Живо мотайте отсюда, да не забудьте умыться.
Мы вместе отправились в мужской туалет. Оба молчали.
Я настолько вошла в роль мальчишки, что едва не пристроилась рядом с Исаком у писсуара. Но вовремя сообразила, что мои возможности ограничены.
После обеда в окно заглянуло солнце. За спортзалом виднелась полоска моря, такая же синяя, как тетрадки, которые мне выдала фрекен Эрлинг по прозвищу Трясогузка. Ласточки, словно стрелы, рассекали небо. Я сосала нижнюю губу, она была солёная и медленно опухала. Краем глаза я подсматривала за Исаком — он тёр оцарапанный нос.
«Сыграем в крестики-нолики, тупица?» — написала я на клочке бумаги, вырванном из тетради в клеточку, и подсунула Исаку. Он нарисовал крестик и подвинул бумажку ко мне.
Мы сыграли десять партий подряд, а учительница тем временем всё распространялась о домашних животных — хотела выяснить, у кого из нас есть дома питомцы. Я выиграла восемь раз, и Исак совсем скис. Два моих поражения объяснялись тем, что, когда Трясогузка обратилась с вопросом ко мне, я вспомнила о Килрое и сказала, что у меня есть собака. Где он теперь? Увижу ли я его когда-нибудь? Может, на самом деле у меня уже и нет собаки.
Почти у всех в классе были какие-нибудь животные. Фрида сказала, что у неё живёт попугай, Катти — что у неё есть шетлендский пони, только его держат в деревне. У Мурашки был говорящий попугай, у Пепси — овчарка, у Нетты — кот, а у Водяного — рыбки. Стефан рассказал, что у него раньше жила летучая мышь, но она поранила крыло, и отец её убил. У Данне в клетке на участке жили кролики, у очкастой Анны — странствующий палочник