[4].
— Птицы, — сказал Исак, когда очередь дошла до него.
Учительница поинтересовалась, какие именно, но он не смог вспомнить название, только промямлил: «Коричневые такие». Фрекен Эрлинг сказала: хорошо бы кому-нибудь принести своих питомцев в школу. Я надеялась, что меня она не попросит. Ведь пропавшую собаку в класс не приведёшь. Учительница обратилась к Исаку.
— Ладно, — согласился он.
Исак поджидал меня после последнего звонка. Я нарочно замешкалась. Не хотелось встретиться с владельцем джинсовой куртки, которую я стащила в коридоре. Судя по размеру, парень был настоящим верзилой. Поэтому я задержалась в классе, когда все остальные устремились прочь, словно подхваченные ветром пушинки одуванчика.
— Тебе в какую сторону? — спросил Исак вполне дружелюбно.
Чего привязался? Может, хочет завести меня подальше, а потом возьмёт да и столкнёт в какую-нибудь канаву. С него станется.
— В другую, — отрезала я.
— В какую другую?
— Не в твою.
Исак с любопытством разглядывал мою куртку. И явно не собирался отступать.
— Где ты её раздобыл? — спросил он.
Может, догадался? А вдруг его подослал владелец куртки? Тут я заметила, что к нам вразвалку направляется парень без куртки, живот его так и выпирал из-под футболки. Такому моя куртка в самый раз. А физиономия у него — точь-в-точь как у бульдога из мультфильма, который я видела, когда была маленькой: он гонялся за невинными собачками, чтобы перегрызть им горло. Руки у верзилы побелели от холода, они были такие огромные и мускулистые, словно он каждый вечер упражнялся с гантелями и штангой.
Я взглянула на Исака и ощутила новый прилив злости.
— Нравится?
Он кивнул.
— На, держи! Она мне надоела.
Я стянула куртку и швырнула ему. Исак удивлённо посмотрел на меня и принялся просовывать руки в рукава злосчастной обновки, а надутый качок между тем подходил всё ближе — похоже, заметил куртку. Он остановился, лицо его болезненно исказилось — видно, мысль мучительно протискивалась в мозгах. Скоро он допетрит, что куртка его. Это открытие сквозь бычью шею отправится прямо к ножным мускулам, и тогда он ринется в бой. Не хотелось дожидаться этого момента.
— Спасибо, но… — смущённо бормотал Исак.
— Пока! Мне пора! — Я рванула прочь.
— Подожди! Давай дружить! — крикнул он мне вдогонку.
— Фигушки! — проорала я злорадно.
Я мчалась сквозь некошеную траву прямо к морю. Одуванчики взлетали снежными облаками, блестели лютики, жалилась крапива, репейник царапал ноги. Прохладный влажный воздух наполнял лёгкие.
— Ну как было в школе? — закричала мама, едва я переступила порог.
— Как обычно.
Я надеялась, что она больше ни о чём не спросит. Не хотелось признаваться, что я превратилась в мальчишку и из дочери стала сыном.
Сверху, из моей комнаты, доносились звуки дедушкиной виолончели, похожие на храп Бога, которому снятся светлые сны.
В гостиной на табурете красовался Ингве.
На нём было что-то вроде свадебного платья, шлейф свисал до полу, словно блестящий снежный склон. Голову Ингве украшала белая шляпа с вуалью, которая отчасти скрывала измученное выражение лица, вызванное болями в желудке, головокружением и страхом, что дедушка спустится вниз и опять застанет его в неподобающем наряде. Одну руку, сжимавшую белый зонтик, Ингве кокетливо выставил вперёд.
— Тебе бы стоило одеваться более женственно, — изрёк Ингве, оглядев меня с ног до головы.
Он заменял маме натурщицу. Впрочем, у мамы хватило вкуса не рисовать его лицо. Она делает рисунки для всяких женских журналов — иллюстрации к разным слащавым рассказам. Этим она зарабатывает нам на жизнь. А за неимением другой натуры довольствуется Ингве и мной.
— Может, одолжишь мне своё платье? — процедила я с милой улыбочкой.
— Закрой свой злой рот, — велела мама. — Что ты вечно задираешься! Лучше поставь варить картошку. Умираю от голода.
— Ладно.
Проходя мимо, я всё-таки дёрнула за шлейф. Ингве завертелся на табурете, словно беспомощная снежная королева.
Я чистила уже третью картофелину, когда из гостиной донёсся грохот.
Глава пятая,в которой я обдумываю создавшееся положение, делаю кое-какие покупки, обнаруживаю старого друга и подвергаюсь несправедливым обвинениям
Вагон метро стучал и скрипел, унося меня от мамы и Ингве. Печальное сияние озаряло южные пригороды: идиотские высотные дома, крошечные рощицы, детские горки, немытые трехквартирные блоки и аккуратные коттеджи. Закатное солнце сверкало в окнах. Ну и влипла же я!
Чем всё кончится? Ведь это только начало! Чем дольше тикают часы, тем больше всё запутывается.
Положение у меня хуже не придумаешь. Долго ли я смогу водить всех за нос, выдавая себя за мальчишку? А если меня разоблачат? От этой мысли я вздрагиваю. Ещё немного, и у меня начнёт выпирать грудь, тогда-то всё и раскроется. Может, её бинтами стягивать? Ведь бинтуют же в Китае ступни маленьким девочкам.
Отныне я обречена вести опасную двойную жизнь. Дома я по-прежнему девочка, а в школе и для новых друзей — мальчишка. А если кому-нибудь из ребят вздумается проводить меня домой? Ну уж нет! И маму в школу тоже нельзя пускать.
Уф!
Лучше, конечно, во всём признаться, прямо завтра утром. Мол, извините, пошутила, на самом деле я девчонка… Чем дольше это будет тянуться, тем больше я запутаюсь. Нет, невозможно! Даже думать страшно, что будет, если всё откроется. То-то порадуется этот придурок Исак. А что скажет добродушная фрекен Булочка? Решит, что я ненормальная.
Пусть лучше всё остаётся как есть.
И во всём виноват этот недотёпа Ингве! С него всё началось. Не вздумай он съехаться с мамой, мы бы никогда не очутились в этой жалкой лачуге возле свалки. И не потеряли бы Килроя. И я преспокойно ходила бы себе в старую школу. И не превратилась бы в мальчишку. И мы с мамой по-прежнему выбирались бы весной в лес с корзинками, полными колбасы, лимонада и всякой всячины.
Я всё глубже погружалась в воспоминания и не заметила, как поезд подошёл к Центральному вокзалу. Пора выходить.
Эскалатор нёс меня наверх — навстречу свету, ветру и жуткому электрооргану, наяривавшему гимны Армии спасения на площади Сергельсторг.
Ингве дал мне денег на новую одежду. Поскольку я лишилась той куртки с заклёпками, мне надо было найти что-нибудь в таком же духе.
— Купи себе что-нибудь хорошенькое, — напутствовал меня Ингве.
— Ладно, — процедила я сквозь зубы.
Я брела наобум и разглядывала витрины.
Вечернее солнце уже не грело, и я в одной футболке дрожала от холода. Я свернула на узкую улочку Гамлабругатан за баром «Спорт». По обе её стороны тянулись удивительные магазинчики. Из дверей вырывалась музыка, полки ломились от шикарных шмоток: ковбойских сапог, украшений из бисера, брюк, корсетов и армейских курток.
В «Импо» я нашла подходящую куртку и чёрные джинсы. В самый раз. Я натянула обновки и зашагала назад, к площади Хеторгет.
Почти у самого театра «Сергель» я набрела на местечко под названием «Огайо». Там пахло кожей и гелем для волос, стены были обклеены афишами хмурых хардрокеров, а в витрине красовались кожаные хлысты. Именно такой магазин мне и нужен.
Я порылась среди рубашек, наклеек, бандан и пуговиц и выбрала классную футболку с надписью IRON MAIDEN. Под надписью был изображён фиолетовый чёртик, пляшущий в фиолетовом пламени. Ещё купила чёрный пояс, весь в заклёпках, как собачий ошейник. А вдобавок — такой же браслет и пару наклеек с надписями KISS и SCORPIONS. Всё это я с большим удовольствием нацепила на себя.
Только я купила последнюю обновку — мальчишеские трусы с лейблом «Олимпия», как вдруг увидела такое, что сердце у меня замерло. Я просто окаменела. Вдалеке, у фонтана «Орфей», стоял взъерошенный грязно-белый пёс с висячими ушами и поджатым хвостом и метил барьер бассейна.
Да это же Килрой!
Господи, на кого он стал похож! Тощий, облезлый, больной. Пёс опустил заднюю лапу и потрусил к овощному рынку. Наверное, чтобы отыскать в отбросах что-нибудь съестное.
Наконец я пришла в себя и со всех ног бросилась за ним вдогонку.
— Килрой! Килрой! Да погоди же ты! — кричала я, как ненормальная.
Прохожие оборачивались на меня, а я неслась как угорелая, мимо тёток с сумками, полными покупок, ребятишек, чиновников с чёрными «дипломатами» и завывающих бритоголовых придурков в оранжевых хламидах с колокольчиками в руках. Их заунывное нестройное пение заглушало мои крики.
Я сумела развить изрядную скорость и надеялась уже догнать Килроя, но тут, откуда ни возьмись, из переулка между высотными домами выскочил какой-то чокнутый — коротко стриженный старикан на роликах. В руках он держал огромный плакат с надписью НЕТ ЖЕСТОКИМ ОПЫТАМ НА ЖИВОТНЫХ!
Я не успела увернуться.
Мой правый ботинок угодил под его левый конёк. Я качнулась вперёд, словно подстреленный лось, и, чтобы удержаться на ногах, пыталась схватиться за чьи-то плечи, спины, животы и в итоге машинально уцепилась за первое, что попалось под руку. Это оказалась чья-то сумка.
— Караул! Моя сумка! Помогите! Грабят! Да помогите же! — услышала я вопль над головой.
Это голосила пожилая дама в чёрном пальто и в коричневой фетровой шляпе. Она вся тряслась и указывала пальцем на меня, копошившуюся у её ног. К животу, словно добычу, я прижимала её коричневую кожаную сумку. Ну и влипла!
— Караул! Обокрали! Да помогите же хоть кто-нибудь! — вопила тётка.
Я встала и быстренько повесила сумку ей на руку, простёртую в обвинительном жесте. Сумка болталась у неё на руке, покачиваясь, как вымпел.
— Извините, я не нарочно, — пролепетала я. — Я просто схватилась за вашу сумку, чтобы не упасть. Я не нарочно.
Вокруг уже собралась толпа.
— Что стряслось? — спросил кто-то.
— Да тут один паренёк хотел спереть сумку, — объяснили ему. — Пьяный, конечно. Да он на ногах не стоит!