Чудеса и фантазии — страница 53 из 90

Добрались до подножия гор – пологого склона, покрытого каменной осыпью, с редкими колючими кустарниками. Вверх вела крутая тропа, почти прорезанная в склоне, и караван стал взбираться по ней, большею частью днем, поскольку вьючным животным нужно видеть дорогу. Огнероза, жадно приоткрыв губы, неотрывно смотрела вверх, на снега, укрывавшие снежные пики, плоть же ее, все еще мучаясь от зноя, приникала к смоченным холодной водой одеждам. Вдруг за одним из загибов обнаружился вход в широкий тоннель, ведший прямо внутрь горы. Зажегши факелы и фонари, обоз вошел в этот тоннель. Дневной свет у них за спиною сперва съежился до большой буквы «О», потом и вовсе до булавочной головки. Под низкими каменными сводами было прохладнее, чем снаружи, но не слишком приятно ввиду малого количества воздуха и гнетущего чувства от всей этой каменной нависшей громады. Они все мерно шли и шли, ровно дыша, вглубь горы, постоянно забирая немного вверх, пока спустя время не оказались перед огромной тесовой дверью на массивных петлях. Рядом с замочной скважиной в двери было отверстие, принц Созамм поднес к нему губы и тихонько подул: все услыхали ясную, чистую музыкальную ноту, которая понеслась, отдаваясь от одного колокольчика к другому в этом неведомом карильоне. И дверь отворилась сама, легко и бесшумно. И они вошли и очутились в месте, подобного коему Огнероза не сумела бы представить даже в воображении.

Это был удивительный дворец, выстроенный из стекла прямо в сердце горы. Они находились в лесу из высоких стеклянных стволов-труб с развилистыми трубками-ветвями, образовывавших колоннады, рощи, круговые балюстрады. В воздухе раздавался нежный звук – стеклянных колокольчиков, или трубчатых колокольцев, или отдаленных струй воды, по крайней мере так казалось. Все эти стеклянные колонны были внутри полые, заполненные столбами жидкости – цвета вина, а также сапфировой, янтарной, изумрудной и ртутной. Если прикоснуться к самым тонким колоннам, жидкость внутри чутко взметывалась, потом успокаивалась. Внутри других колонн, в воде, были плавающие склянки, поднимающиеся и падающие, к поплавку каждой из них прикреплен грузик с золотыми цифрами. В темных вестибюлях горели различные причудливые свечи – одни точно цветки на стеклянных стеблях, другие мерцают за абажурами узорчатого стекла в проемах или рукотворных расщелинах. Сквозь лес стеклянных стволов, в которых жидкость внутри находилась в непрерывном движении, они пришли в залу с очень высокими потолками; она волшебным образом освещалась дневным светом через прозрачное стекло глубокого окна, вырубленного высоко-высоко у них над головою в куполе. В этой зале тоже вздымались причудливые ветвящиеся трубы, напоминая формой гигантский розовый куст из стекла; часть труб устроена была в виде резных колонн, перевитых стеклянной лозой со стеклянными гроздями винограда. Были в этой зале и настоящие водопады: плоские потоки холодной воды спадали со стеклянных плит, похожих на глыбы льда, в гладкие прудики, откуда она убегала в тайные протоки; с выступа скалы вода тоже стекала, тончайшими струйками, в огромную стеклянную чашу цвета полуночной синевы, в глубине чаши танцевали кобальтовые отсветы, и вставал из нее радужный фонтан, падавший вниз на пляшущее – то нырявшее, то резво всплывавшее вновь – занятное водяное игольчатое растение. Все эти сумеречно мерцавшие, переливчатые рукотворные чудеса невозможно было даже охватить и уразуметь одним взглядом. Огнероза, однако, уразумела главное – воздух был холоден! Благодаря воде, камню и близким льдам горных вершин воздуху здесь сообщилась температура, при которой ожила, резво заструилась по жилам кровь, засверкали глаза ледяницы.

А Созамм продолжал показывать ей дива. И первым дивом была ее опочивальня, высеченная в прохладном камне. У опочивальни имелось собственное окно, в самом верху, в виде многоцветной розы, причем на розе лежал снаружи настоящий снег, так что свет из окошка был приятно-зернист. Кровать была окружена занавесями из стеклянной пряжи, с вытканными узорами белых снежных птиц, подснежников и снежинок. Был у принцессы и свой охладительный водопадик, с управляющей заслонкой, чтоб делать его побольше или поменьше, и своя роща стеклянных труб-деревьев, в которых поднималась и опадала жидкость, как растительный сок во флоэме. Созамм объяснил ей смысл этих чудесных и красивых изобретений. Во дворце постоянно измерялись плотность воздуха и теплота, которую он приносил, и вообще все изменения в неразлагаемом составе воздушного океана, где обитают люди. Подымающиеся и опускающиеся склянки – каждая нагружена до определенного веса – помогают измерить теплоту столба воды, который их держит. А еще есть ртутный столб, он образуется в тоненькой трубочке, если ее опустить в сосуд с ртутью и придавить сверху, чтоб не всплывала, как будто пальцем; и когда ртуть поднимется по трубочке, найдет свой уровень, то по высоте столбика ртути можно определить весомость воздуха. Кроме того, высота этого чудесного столбика изменяется в зависимости от количества капелек влаги во внешней атмосфере, от того, какой дует ветер и какие располагаются тучи, а еще столбик скажет твою высоту над морем или же глубину подземной пещеры, в которую ты спустился. Вместо ртути трубочку можно снарядить и спиртом, подкрасив его для вящей наглядности. Никогда еще Огнероза не видела Созамма таким оживленным, никогда он еще не говорил так долго. Показал он ей и другой прибор, который измерял степень сырости лежащего над нами воздуха с помощью овсяной остинки или же, в других случаях, с помощью натянутого волоса. В подсобных помещениях дворца Созамм установил емкости для воды, провел трубы со спускными и перепускными кранами, к жилым же комнатам подходят не только водяные трубы, но и воздушные канальцы и трубы с управляемыми заслонками. Благодаря всему этому, говорил Созамм, холод горных снегов и влага глубоких горных источников доставляются во дворец – в той мере, в какой это необходимо, как подсказывают приборы – тепломеры, влагомеры, ртутные весомеры. Внутри горы он создал искусственный мир в надежде, что жена сможет здесь жить, дышать, оставаясь сама собою. Ибо для него невыносимо держать ее взаперти в жарком городе, зная, что зной для нее губителен. Огнероза нежно обняла его среди вздохов занавеси из стеклянной пряжи, под шепоты водопадика и молвила, что действительно вполне могла бы быть счастлива в окружении столь умно устроенной красоты. Но как же им здесь выжить, как прокормиться, ведь во дворце нет ничего, кроме стекла, камня и воды? Тогда Созамм рассмеялся, взял ее за руку и повел в другие просторные помещения, также вырубленные в скале; здесь, под солнцем, лившимся в окошки с хитрыми стеклами, позволявшими менять количество тепла, росли всевозможные растения; между фруктовыми деревьями и саженцами, тыквами и прочими огородными посадками протекали оросительные канавки. Была там даже пещера для стада коз, не боящихся холода, с шелковистой шерстью, днем козы выходили наружу, паслись на скудном пастбище, а ночью возвращались в пещеру. Ему самому, говорил Созамм, придется то уезжать, то приезжать, ведь его ждет работа, да и управлять страной дело нешуточное. Но зато она сможет оставаться здесь все время, в безопасности, дышать и жить в полном согласии со своей природой, ну или почти в полном, прибавил он, взглядывая на нее с заботой и беспокойством. И она уверила его, что, конечно, будет здесь более чем счастлива. «Имея воздух, воду и свет, мы можем превратить их в годное и отрадное для нас обоих, – сказал принц-правитель. – Все, что я знал и умел, употребил я на создание этого дома для тебя, а кое-что мне пришлось изобрести специально…»

Но это было еще не самое прекрасное. Когда настала ночь и весь дворец погрузился в сон, лишь сновали лениво между стеклянных стволов потоки воздушной прохлады, Созамм, держа в руках лампу и длинный узкий футляр, явился в комнату Огнерозы. «Пойдем со мною», – только и сказал он. Она последовала за ним, и он привел ее к лестнице с каменными ступенями, они стали подниматься вверх, все выше и выше, по спирали, покуда не выбрались на бок самой горы, где вокруг везде лежал снег. Огнероза вышла под бархатно-черное небо, усеянное холодно пылавшими звездами, такими крупными, что были они как шарики ртути, вышла на поле нетронутого, нехоженого снега, такого, какого никогда не надеялась увидеть вновь. И она сняла домашние туфли и ступила на сверкающий снежный наст, чувствуя, как восхитительно захрустел он под стопой, как чуточку, мягко просел, как погнал в нее свой упоительный холод. Созамм открыл футляр, в котором оказалась та самая необыкновенная флейта, на которой играл он женихом. Посмотрев на жену, он принялся наигрывать прихотливую мелодию – благозвучно и свободно полетела она над снегами, шепотом отзываясь у границы безмолвия. Огнероза же сняла свое платье, рубашечку и нижнюю юбку и прошлась нагая по снегу, потом вольно встряхнула своими бледными волосами и стала танцевать. И по мере того как танец длился, тонкое белое облачко закрутилось вокруг нее – и прозрачная кожа из ледяных кристалликов, которой она не чаяла ощутить на себе вновь, начала сладостно нарастать вдоль ее прожилок и вен, на грудях, на животе вокруг пупка. До косточек пронизал ее холод – в ней так и забилась, заструилась гибкая жизненная сила. Луна позолотила, посеребрила снег своим глянцем. Когда же наконец Созамм перестал играть, ледяница метнулась к нему с восторженным смехом и обнаружила, что губы его и пальцы посинели от холода: играть ему невмоготу. И она принялась растирать ему руки своими холодными руками, целовать его в губы ледяными губами, и от этих страстных растираний-лобзаний его кровообращение мало-помалу восстановилось. И тогда они вернулись в опочивальню с занавесками из стеклянной пряжи, и приоткрыли посильнее одни воздуховодные отверстия, а другие, наоборот, прикрыли, и возлегли на ложе среди смешанных потоков и струек воздуха, вначале несущих тепло, потом прохладу, так что это было живительно и для Созамма, и для Огнерозы.

Приблизительно через год родились двое близнецов: темненький мальчик, напомнивший свою мать при рождении и ставший после, как и она, бледнокожим, золотоволосым; и девочка, которая родилась хрупкой, как цветок, беленькой и безволосой, но вскорости приобрела гриву темных волос, как у отца, и ротик у нее был такой, что сразу было видно – сможет выдувать стекло и играть на флейте. И если Огнерозе порой бывало одиноко в ее стеклянном дворце (она скучала по Созамму – почему не приезжает чаще?), и грезились ей порой свободные скитания по настоящим ледяным горам и фьордам, то, право же, в этом нет ничего необычного. Ни одной женщине не удается осуществить всех своих желаний сполна… Но любознательность и тяга к новому не покидали ее; она составила очерк растительности, обитавшей на границе снегов в Лунных горах, потом изучила досконально, какие растения могут с успехом произрастать в горной атмосфере под стеклом. Она состояла в ученой переписке – обстоятельной и степенной, в полгода по письму, – со светилами по всему миру, знавшими толк в предмете. Себе на славу, свету на удивление, ей удалось вывести сладкую голубику, которая росла прямо в снегу; в стеклянном же саду ягода достигала вдвое большего размера, ей лишь чуточку недоставало тонкости аромата.