ия затуманилось, и в тумане скрылся и рыцарь, и его противник. Я так и остолбенела. – Я прям обалдела, – рассказывали они потом друг другу об этой минуте, и встреча действительно была для них серьезным потрясением. Но хотя ноги у них дрожали так, что коленка билась о коленку, они все стояли, склонившись над витриной, и читали пояснение к рисунку – рассказ о Мерзостном Черве, который, по преданию, осквернял своим присутствием окрестности и не раз был сражен отпрысками владельцев этого дома: сэром Лионелем, сэром Бо́рисом, сэром Гильомом. Червь, отстукала когда-то машинка, был не европейским драконом, а истинно английским червем – как и большинство этих тварей, бескрылым. Кое-кто из видавших его сообщал, что есть у него что-то вроде лапок. Другие же утверждали, что никаких конечностей у него нет. Он в самой чудовищной степени был наделен свойством дождевого червя: если разрубить его пополам, у каждой половины отрастала голова или туловище и из одного червя получалось два или больше. Поэтому его и убивали так часто, но он появлялся снова и снова. Иногда его видели с целым ползучим выводком, хотя, возможно, это были вернувшиеся к жизни куски его тела. Отпечатанная бумажка с этими пояснениями была приколота кнопками; казалось, что в ней рассказано не все – что на какой-то странице, не представленной в экспозиции, история продолжается.
Как настоящие англичанки, они решили снять напряжение за чашкой чая. Позади особняка в бывшей конюшне была оборудована чайная. Высматривая столик, они стояли бок о бок, держа пластиковые подносы с цветочным узором, на которых среди живых цветов шиповника помещались лепешки, баночки с превосходным малиновым вареньем и пластиковые стаканчики с густыми топлеными сливками.
– В войну сливок и настоящего варенья днем с огнем было не найти, – заметила Примула, когда они наконец устроились в уголке. И добавила, что из-за военной карточной системы до сих пор трясется над каждым куском. И сухощавая Пении согласилась: вот-вот, топленые сливки до сих пор кажутся сказочным лакомством.
Они исподтишка разглядывали друг друга и светски, вполголоса обменивались мелкими биографическими банальностями. Примула про себя заключила, что вид у Пенни какой-то чахлый, Пенни нашла, что вид у Примулы неухоженный. Обнаружилось множество совпадений: у обеих отцы погибли, обе не замужем, обе работают с детьми, у обеих недавно умерли матери. Кружа, как загонщики, направляющие дичь под дула охотников, подходили к заповедной теме: увиденное тогда в лесу. Чинно поделились впечатлениями об особняке. Примула похвалила ковры. Пенни порадовалась, что старинные картины опять на своем месте. Странно, сказала Примула, столько там всякой истории, а про то, как они – дети то есть – тоже там бывали, ничего нету. Да, сказала Пенни, история семьи, раненые солдаты, а их нет. Наверно, для истории они интереса не представляют. Примула кивнула и добавила: слишком маленькие. В каком смысле «маленькие», она и сама не очень хорошо понимала. И ведь где встретились-то: возле этой самой книги с этой самой картинкой, заметила Пенни. Картинка жутковатая, сказала Примула зыбким, как паутина, голосом, не глядя на Пенни. А ведь мы с тобой его видели. Когда гуляли в лесу.
Да, сказала Пенни, видели.
Ты никогда не задумывалась, спросила Примула, правда видели или померещилось?
Ни малейших сомнений, сказала Пенни. То есть что это такое, я не знаю, но что видели – точно.
Ты все помнишь? Все до конца?
Это было ужасно… Да, такое запомнится во всех подробностях. Хотя вообще память у меня дырявая, сказала Пенни тихим, затухающим голосом.
А ты кому-нибудь говорила, рассказывала кому-нибудь? – настойчиво выспрашивала Примула, подавшись вперед и вцепившись в край стола.
Нет, ответила Пенни. Кто в такое поверит?
Кто нам поверит?
Вот и я так думаю, сказала Примула. И я не рассказывала. А вот засело в памяти – и все, как солитер в кишках. Так мне от этого скверно.
Мне тоже, призналась Пенни. Чего уж хорошего. По-моему, сказала она стареющей женщине с дрожащим под крашеными золотистыми локонами лицом, по-моему, есть на свете вещи куда реальнее нас, но их и наши пути почти никогда не пересекаются. Может быть, в тяжелую минуту мы попадаем в их мир или замечаем, что они делают в нашем.
Примула оживленно закивала. У нее был такой вид, будто в этом разговоре по душам она находит утешение. Пенни передернуло: ее-то этот разговор никак не утешал.
– Мне порой кажется, это чудовище меня совсем доконало, – сказала она. В голосе взрослой женщины прорезались детские нотки, и в ответ на лице Примулы появилась испуганная девчачья улыбка: на взрослом лице – совсем не улыбка.
– А ведь ее, малышку эту, оно точно доконало, – сказала Примула. – Она ему просто по пути подвернулась, ведь так? Оно уползло – и она как в воду канула. Правда?
– Про нее потом никто не спрашивал, никто не искал, – ответила Пенни.
– Я иногда сомневалась, уж не придумали ли мы ее, – сказала Примула. – Я точно не придумала… то есть мы.
– Ее звали Алисса.
– С двумя «с».
Они помнили: случилось что-то странное, омерзительное, но что к этому имела отношение приставучая девочка по имени Алисса, что эта девочка вообще была – тому нет никаких подтверждений.
Примула пожала пышными плечами, издала шквалистый вздох и поудобнее расположилась в своей текстильной оболочке.
– Что ж, – произнесла она, – по крайней мере, теперь ясно, что мы не спятили. Мы видели что-то непонятное, но это не фантазия. И не бред. Хорошо, что мы с тобой встретились: теперь можно не бояться, что мы сошли с ума, правда? Можно, так сказать, жить дальше.
Условились на другой день поужинать вместе. Остановились они в разных гостиницах, но обменяться адресами ни той ни другой и в голову не пришло. Договорились о месте – ресторан «Рагу а-ля Серафина» на рыночной площади – и времени – половина восьмого. Провести вместе весь день – об этом речи не было. Примула отправилась на автобусную экскурсию. Пенни позавтракала бутербродами и пошла погулять в одиночестве. День выдался серенький, сеял сыпкий дождь. Обе вернулись в гостиницу с головной болью, обе заварили чай: в номере имелся и чайник, и пакетики. Сидели на кровати. У Пенни было покрывало в косматых розочках. У Примулы – пуховое одеяло в черную и белую клетку. Включили телевизор, смотрели одну и ту же телеигру, сопровождаемую внезапными взрывами радостного смеха. Пенни с неистовым тщанием вымылась в тесной ванной; Примула не спеша переодела нижнее белье, натянула новые колготки. Выйдя из ванной и собираясь заняться гардеробом, Пенни заметила, что комнату словно заволакивает серая дымка. Роясь в чемодане в поисках чистой блузки, Примула почувствовала головокружение, словно ковер под ногами начал вращаться. О чем им сегодня разговаривать? – спросили они себя и тяжело, с трудом переводя дыхание, опустились на край своих кроватей. Зачем? – пронеслось в уме у Примулы. Зачем? – без обиняков спросила себя Пенни. Примула отложила блузку и включила телевизор. Пенни, собравшись с силами, подошла к окну. Из него открывался романтический вид: просторная вересковая пустошь уходила ввысь, подрезала горизонтом небо. Вечер овладел Пенни. Чернела земля, из окон домов сочился в сумрак жидкий свет.
Наступила и прошла половина восьмого, а женщины все сидели неподвижно. Каждая смутно представляла, как другая дожидается за столиком и следит, как открывается и закрывается дверь. Представляли и не двигались с места. О чем бы они стали говорить? – спрашивали они себя, но ответа не искали. Они привыкли не заниматься лишними расспросами: в этом они упражнялись давно.
На другой день обеим не давали покоя мысли, так или иначе связанные с лесом. Погода стояла поистине весенняя, как раз для прогулки в лесу. Вместо вчерашней хмари – ясное солнце, чуть заметно колышется воздух, веет теплом. С мыслями о лесе Пенни надела кроссовки и кружным путем отправилась в противоположную сторону.
Примула рассудочностью поступков не отличалась. Она плотно позавтракала – по-английски: бекон с грибами, гренок с медом – и кожей ощутила дыхание леса, трепетное и щекочущее. Лес – и реальный, и воображаемый, и тогда, на прогулке с Пенни, и после – одновременно манил ее и вызывал тревогу с оттенком ужаса. Свет в лесу такой золотистый, тени такие глубокие, как нигде в городе, даже с заревом бомбежек не сравнить. Тени и золото играют друг с другом так заманчиво. Правда, тогда они с Пенни встретили что-то бесформенное и вонючее, но лес остался в памяти сам по себе.
Словом, вместо того чтобы мысленно произнести фразу: «Я туда пойду», Примула напряглась, согнула ноги в коленях, полустиснула кулаки, и ей стало ясно, что она туда пойдет. Действительно, все еще переваривая теплую пищу, она тем же ясным утром отправилась в путь, экскурсионным автобусом добралась до особняка и, отделившись от группы, прошла так же, как и тогда, через лужайку, вышла за калитку и углубилась в лес.
Лес мало изменился, разве что загустел, а в убранстве свежей зелени казался еще привлекательнее. Тело Примулы само выбрало путь – не тот, каким ходили девочки в прошлый раз. Побеги папоротника раскручивали свои змеино упругие кольца. На обвислых листьях орешника, на паутине сверкали капли вчерашнего дождя. В кронах и в чаще маленькие пернатые глотки щебетом и трелями восхитительно отстаивали права на территорию и самцовское первенство, но Примуле слышался просто-напросто хор птиц. Гортанный крик, промельк прелестного телесно-розового оперения, сияние синего. В птицах Примула не очень разбиралась. Знала «малиновку»: та, что прыгает с ветки на ветку, – «дрозда»: черный такой, как уголь, – «синичку»: это которая кувыркается, пушистый сине-желтый комочек, прыщущий жизнью. Примула шла, шла, а отсветы и проблески так и лезли в глаза. На мшистом пригорке ей попалась россыпь примул. Уж эти цветы ей были хорошо знакомы, и в ее теплом, тяжко бьющемся сердце шевельнулось чувство, что их появление для нее добрый знак. Она сорвала несколько цветков, погладила бледные лепестки, поднесла их к носу и вдохнула прозрачный, отчетливо медвяный запах: дух меда весеннего, а не натужный запах летнего. Цветы она знала лучше, чем птиц: в школьном классе на полке стояла книжка «Феи цветов»