– Ребенок – в моих интересах, – сказал Дамиан.
– Но вы ведь бывший католик, не настоящий.
– Видите ли, это мой ребенок.
По выражению лица Марты он понял, что Маргаритка по неведомой причине оказалась более скрытной, более себе на уме, чем можно было предположить.
– Вот как… – сказала Марта.
– Я просто боялся ее обидеть. Боялся обидеть ее.
Выражения лица Марты не разгадать. Удивление, осуждение, разочарование, недоумение?..
– Я нашел ее в подвале, в коллекции, вовсю там ночлежничала. Взял к себе домой. А она ко мне в постель. И жестоко было… дать ей от ворот поворот. Вы ведь понимаете. Нет, не понимаете…
– Как же, как же, все мы когда-то оказывались с кем-то в постели, чтоб кого-то жестоко не обидеть. – И уже более легким тоном, пожалуй слишком легким: – Что же теперь будет?
– То и будет. Заберу ребенка себе. Ей его и видеть незачем. Она ведь совсем его не хочет. Но ребенка надо прежде выносить и родить. На мне ответственность. Ну и положеньице.
Они уставились друг на друга. Дамиан, такой властный с Маргариткой, перед Мартой ощущал себя жалко.
– Она и правда такая несчастная, – сказала Марта. – Дергается, как осьминожка на рыбацком крючке. А что у нее там… по медицинской части? Все будет просто и благополучно? Она до ужаса боится.
– Вряд ли. Вряд ли просто и благополучно. Заранее не узнаешь. Хотя с моральной точки зрения совершенно ясно, как нужно поступить.
– Кажется, ясно это только вам.
– А вы не согласны? Вы будто не понимаете, что́ я думаю, чувствую…
– Понимаю, но лишь отчасти. Я смотрю со стороны. Вижу, чего хочет она и чего хотите вы. Пока это не очень согласуется.
До самой Марты, до ее желаний – недавних и нынешних, – по-видимому, вообще никому нет дела…
– Надо снять для нее угол – где можно жить по-человечески, ну или почти по-человечески. Не у вас же на софе.
– Да уж. Я не святая, у меня есть собственная жизнь. Хорошо, постараюсь найти ей какое-нибудь жилье.
– Я заплачу.
– Конечно, – сказала Марта. – Еще бы.
Подыскали комнату в приличной гостинице с полупансионом, неподалеку от Марты, в Лондонских полях[134]. Марта участвовала в поиске и даже поставила букетик фрезий в стакане на туалетный столик. Она же помогла Маргаритке с переездом, без Дамиана. После чего доложила Дамиану: Маргаритка большей частью молчит и вообще не слишком хорошо выглядит. Кажется побитой, побежденной. Подумав немного, Марта прибавила неумолимо: вконец запуганной. Дамиан ответил, не слишком учтиво, что напрасно Марта волнуется, это его забота, его решение; мол, спасибо за помощь, но дальше я сам, вы уж не беспокойтесь. С грустью они посмотрели друг на друга. Маргаритка в их сознании раздулась до чрезвычайности; она превратила их в родителей, которыми ее обделила судьба, более того, по канону, настроила добрую «мать» против властного «отца» и сама противостояла им обоим. Жизнь умудряется бежать в узеньких стереотипных каналах, пока не выведет ее на свободу случай (порой неприятный) или откровение. Маргаритка помешала Дамиану и Марте стать любовниками, подобно тому как ребенок мешает ночным объятиям родителей. Сумрачная мысль об этом посетила Дамиана в машине по пути в больницу. И еще одно ответвление той же мысли: настоящий ребенок Маргаритки – его ребенок – станет, родившись, еще большей преградой для отношений с Мартой…
За беременностью Маргаритки он наблюдал хитроумным и вместе драконовским методом. В ее частную – или художественную? – жизнь не вторгался – было бы глупо, – но зато четко отслеживал то, в чем силен. Напоминал ей всякий раз об очередной консультации у доктора Нанджувейни, просматривал в регистратуре все новые записи в карте ведения беременности, проверял, те ли выписаны лекарства, выспрашивал у доктора Нанджувейни малейшие новости. Кроме того, он начал всерьез раздумывать, что же делать с ребенком. Ни у Марты, ни у доктора Нанджувейни совета спрашивать не стал. Зато попытался узнать у больничного соцработника, какие предусмотрены законом действия по отцовскому усыновлению или удочерению, если мать отказывается от ребенка. Перспективы выглядели довольно сложными и туманными. Соцработник рассказал о правах матери и об отсутствии прав у внебрачного отца и еще о всяких юридических закавыках, возникающих, когда отказного ребенка желает усыновить или удочерить предполагаемый отец. Проще все-таки оформить отношения, мудро заметил соцработник. Увы, это невозможно, сказал Дамиан… Будучи от природы законопослушным, он заранее волновался о том, чтобы его пока еще не рожденный ребенок был законным, законным! Ничего загодя так и не придумав, он решил, что поступит каким-нибудь лучшим образом, исходя из положения и обстоятельств де-факто. Пока же лучше найти няню.
В оставшиеся месяцы беременности он сделался своего рода мучеником пересудов, за его спиной постоянно шептались. Все «знали» суть, но, поскольку ни Дамиан, ни Маргаритка не сделали никому доверительных признаний, расцветали махровым цветом всевозможные гадательные намеки и домыслы. Маргаритка, правда, с каменным выражением лица заявила во всеуслышание: ей вообще не нужен этот ребенок, ей все равно, как он там развивается, все равно она откажется от него, пусть другие люди этим интересуются. Когда на мониторе возникли первые ультразвуковые изображения плода, как он там потихонечку барахтается в своей жидкой ванне, Дамиан случился поблизости. Маргаритка отвернулась от экрана. Доктор Нанджувейни спросила:
– Вас интересует пол младенца? Некоторые предпочитают не знать заранее.
– Это девочка! – тут же провозгласил Дамиан. – Отлично видно. И чувствует она себя неплохо.
– Доктор Беккет, прошу вас… – сказала Маргаритка, – шли бы вы куда подальше…
Дамиан устраивал няням собеседование. Они приходили, садились на софу в его элегантной квартире, пялились на картины. Он сообщал кандидаткам, что через три месяца сюда прибудет новорожденная, его собственная дочь, просто мать не сможет ее нянчить. С профессиональным сочувствием они смотрели на маркие обои и обивку мебели. Одну из нянь – дружелюбную и самую старшую из семи («Я с детства, почитай что с одиннадцати лет при детках, все их повадки знаю») – он отверг, поскольку она ирландка, к тому же религиозная (на шее медальон с соответствующим изображением). Другая кандидатка, самого высшего разряда, имела вид слегка чокнутый и заторможенный, она заявила, что Доклендс – не самый подходящий район для детей. Им… нужен… свежий… воздух, процедила она брезгливо, словно выговорить даже эти слова для нее огромное усилие. Дамиану не понравилось ощущение, что он вот-вот сделается зависим от няни, должен будет задабривать какую-то незнакомую женщину. В конце концов он остановился на датчанке по имени Астрид, в первую очередь потому, что она понимала в живописи, искренне обрадовалась знакомым полотнам Патрика Херона и Терри Фроста и сказала спокойно, без пафоса, что для ребенка очень хорошо расти в окружении цвета.
На седьмом месяце Маргаритка чуть было не потеряла малышку. Пролежала неделю в больнице с симптомами преэклампсии. Странные подушечки надутой плоти вдруг образовались вокруг ее тоненьких как спички щиколоток. Дамиан приходил каждый день. Проверял состояние ее тела и тела своего ребенка, жившего в ее теле. А она с ним больше и не разговаривала. Строптивость из нее вышла, на смену явилась пугающая смесь обреченности и страха. Когда Дамиан говорил, что положение плода – удачное или что давление у нее стало получше, она отвечала безразлично: «Ну и хорошо», как будто не ждала ни хороших, ни плохих новостей.
Если Марта и навещала Маргаритку, то с Дамианом как-то разминывалась. Однажды он увидал, как Марта садится в машину и отъезжает от больницы вместе с мужчиной – прическа довольно длинная, одет в отличный костюм из ангоры, оживленно разговаривает. Да, у Марты собственная жизнь. А у него жена в Ирландии и пока еще не родившийся ребенок в больничном отделении, которое называется «Пондишерри» в честь славного индийского города…
И все же Маргаритка прибежала к Марте, когда у нее, неожиданно рано, стали отходить воды. Марта, не доверяя каретам «скорой помощи», усадила Маргаритку к себе в авто и примчала в больницу Святого Пантелеимона. Маргаритка, чье тело вздымалось и опадало, чье лицо было иссиня-белым, все твердила, вцепившись Марте в рукав: «Только не уходите. Только, пожалуйста, не уходите». Сотрудники приемного покоя срочно вызвали доктора Нанджувейни, а та в свою очередь лично призвала Дамиана. Он явился и увидел, как Маргаритка впилась в Марту: «Только, пожалуйста, не уходите!» Марта смотрела на Дамиана. Может быть, существует какое-то этическое препятствие для его участия в том, что вот-вот начнется? Ей показалось, что нервы его на самом последнем пределе, он лишь каким-то чудесным, противоестественным образом властвует над собой.
– Хорошо-хорошо, я останусь, – сказала Марта Маргаритке. – Хочу посмотреть ребеночка.
– Не будет никакого ребеночка… – заголосила та. – Все пойдет неправильно, я знаю. С самого начала я это знала… – И завыла совсем в голос, на волне схватки и боли: – Помрет дитя, помрет, и я тоже сдохну, сдохну… Он-то, кто сделал, знает, что так и будет! Знает!..
Ее увезли на каталке. Марта обратилась к Дамиану:
– Ей больно. Она сама не понимает, что говорит…
– Очень даже понимает.
– Я слышала, женщины во время родов еще не то кричат…
– Конечно. Это не беда. Любой акушер такое слышит. Худо то, что она и впрямь думает, что умрет. Это я теперь только разглядел. Раньше мне невдомек было. Вот ведь человек… я ее совершенно не чувствую… не понимаю, что у нее на уме и на сердце… не понимаю абсолютно.
– Можно мне остаться?
– Вроде как незачем.
– Но она же ко мне пришла.
Он чуть не закричал: вот именно! Она к вам пришла, она, а не я! А мне к вам из-за нее теперь заказано, навсегда заказано! Усилием воли переключился на дела акушерские: