в, бросая в них кусками раскаленного шлака, которые подхватывал кузнечными щипцами. Брендан был уверен, что достиг края вселенной, что вулкан Гекла – врата в преисподнюю. В девятом веке сюда приплыли викинги. Стоя с Инес на борту, Тонстейнн, к своему изумлению, обнаружил, что тыльная сторона ладоней у нее обросла кордиеритом, серо-синими кристаллами с вкраплениями песочного цвета: камешки неказистые, но, если смотреть на них под определенным углом, на некоторых гранях словно зыблется драконья чешуя. Викинги, рассказал он, пользовались способностью этого минерала поляризовать свет, и ночью, когда источником света были луна и Полярная звезда, камень этот служил им компасом. Он повернул ее руки ладонями вниз: кристаллы блестели и мерцали в сумерках, точно капли воды на снастях или курчавая пена за бортом.
Первое, что увидела Инес, подплывая к Исландии, – угрюмые иззубренные вершины восточных фьордов. Торстейнн усадил ее в высокий автомобиль наподобие грузовичка, и они отправились на юг, вдоль дикого берега, мимо древних долин вулканического происхождения, медленно-медленно меняющих очертания под резцами ваятелей-ледников. Особенно усердствовал ледник Ватнайокудль – самый большой в Европе, сообщил Торстейнн, играючи ведя машину. Из горных расщелин в долину врывались бурые реки, несущие в своих густых водах аллювиальную пыль. Глянцевитую поверхность ледника они мельком видели еще с горных перевалов, а когда выехали на южное плоскогорье, перед ними открылись долины, на которые спускались первые языки ледников, ярко белеющие на фоне зеленых болот под синим небом. Торстейнн то подолгу молчал, то нараспев, словно читая заклинание, принимался рассказывать об истории, географии, делах доисторических, пересказывать мифы. Поначалу его страна показалась Инес древней, первозданным хаосом, в котором смешались льды, осадочные породы, черный песок, золотая грязь. В своих рассказах Торстейнн так легко переносился в первые века нашей эры, в Средневековье, будто речь идет о вчерашних событиях, а когда в историях о междоусобицах и изгнаниях он упоминал своих предков, это выходило у него так, словно они его родственники, дядюшки какие-нибудь, с которыми он только в прошлом году обедал за одним столом. Но самое поразительное, самое главное в этом ландшафте состояло в том, что геологически он был молод. В еще не устоявшейся земной коре бродили молодые силы. Все южное побережье Исландии продолжает меняться – за какие-то десятки лет, в мгновение ока – под действием извергаемой вулканами магмы, которая то устремляется вниз с горных хребтов, то, клокоча, вырывается из-под крупноволнистого льда. Вот лавовая долина недавнего происхождения, сказал Торстейнн, когда они подъехали к Шафтахрёйну. Осталась после извержения Лакагигара в 1783-м. Вулкан извергался целый год, погибло больше половины населения и больше половины скота. Инес бесстрастно оглядела груды тонкого черного песка, но под ложечкой и в легких всколыхнулась раскаленная влага.
Дальше их путь лежал по огромной черной равнине Мюридальссандур. Это тоже работа вулкана, заметил Торстейнн. Вулкана Мюридальсьокудль. С этим вулканом связана история о тролле женского пола по имени Кетла. «Кетла» – женский род слова «кетидль», котел: по преданию, она прятала котелок с расплавленным золотом, и люди могли видеть его лишь единожды в год. Тех, кто отправлялся его искать, смущал мо́рок, странные видения – пылающие жилища, перебитый скот, – и они в ужасе поворачивали обратно. Были у Кетлы штаны-скороходы, и она могла запросто перепрыгивать со скалы на скалу, легче дыма опускаться на каменистые осыпи на склонах. Говорили, что сшиты они из человечьей кожи. Однажды их надел молодой пастух – хотел догнать сбежавшую овцу, но Кетла поймала его, убила, разрубила на части и спрятала в бочонке с молочной сывороткой. Какие-то бражники, конечно, нашли тело, а Кетла легче гонимой ветром тучи умчалась на Мюридальсьокудль, и больше ее не видели.
Она была каменная? – спросила Инес. Каменные мысли ее ворочались вокруг истории о чужой коже, от которой неуклюжие конечности делаются гибкими. Ее человечья кожа облезала, как куски выползка, которые змея или ящерица сдирают о камни и ветки, обнажая глянцевое тело. Она обрывала омертвевшую кожу кристаллами на кончиках пальцев, выковыривала из трещин на локтях, на коленках, из несуществующего пупка.
Каменная она была или нет – об этом предание не рассказывает, ответил Торстейнн. Есть в Исландии тролли, которые, как норвежские, под лучами солнца превращаются в камень. Но далеко не все они такие. Некоторые веками спят среди камней на пустынных равнинах или по берегам рек и стряхивают сон при землетрясениях и извержениях. Бывают и тролли, которые совсем похожи на человека: от обычных крестьян и рыбаков они отличаются только огромным ростом.
– По-моему, – сказал Торстейнн, – вы не тролль. С вами, по-моему, произошла метаморфоза.
Они приехали в Рейкьявик, дымную гавань. Даже в небольшом городе Инес было не по себе: Торстейнн повел ее показать гавань, и она шагала сзади, плотно укутавшись и надвинув капюшон. Что-то должно произойти – но не здесь, не среди людей. В пространстве между мраморными ушами с грохотом перекатывались непривычные мысли. Торстейнн заходил в москательные лавки, магазины, где торгуют товарами для художников, а его нелюдимая подопечная пряталась в тени и разве что шипела сквозь зубы. Она спросила, куда они поедут дальше, и он, словно удивляясь, как это она не прочитала его мысли, ответил: в его летний домик, он там будет работать.
– А я? – пророкотала она.
Торстейнн изучающе, без улыбки оглядел ее.
– Не знаю, – ответил он. – Пока и вы, и я можем только гадать. Я повезу вас туда, где, как слышно, кое-кто живет – не люди. Лучше там будет, хуже ли – я скульптор, а не пророк, оттуда мне знать? Мне только хочется, чтобы вы разрешили себя изобразить. Хочется сделать такое, из чего будет видно, какая вы. Потому что, может, больше я такого не увижу.
Она улыбнулась: в тени под капюшоном обнажились все ее зубы.
– Я согласна, – сказала она.
Из Рейкьявика они по кольцевой дороге опять отправились на запад. По пути попадались чудеса: из горных склонов валил пар, в каменных чашах в земле кипела голубая вода, они видели глыбы легкой закопченной пемзы и темные очертания пологой Геклы, увенчанной дымом, яростной. Торстейнн преспокойно сообщил, что в последний раз вулкан извергался не далее как в 1991 году и до сих пор действует в полную силу: под землей, подо льдом. Их путь лежал в долину Торсморк, «лес Тора», со всех сторон отрезанную от мира тремя ледниками, двумя глубокими реками и мрачной горной грядой. Ехали по вязкой дороге, перебирались через речные потоки. Вокруг не было ни души, зато поля пестрели дикими цветами, на березах и ивах пели птицы. Сейчас лето, сказал Торстейнн. А зимой сюда не доберешься. Через реки не переехать. Да и ветер сбивает с ног.
Летний домик Торстейнна чем-то напоминал его кладбищенское жилище – хотя, скорее всего, это оно подражало летнему домику. Он прилепился к скале и был крыт торфом. Рядом стоял сарай, тоже с торфяной кровлей, а в нем длинный рабочий стол. Обстановка дома непритязательная: две тяжелые деревянные кровати, каменная раковина, в которую из трубы в скале бежала родниковая вода, стол, стулья, деревянный буфет. И очаг с плитой. Из окна – в ясную погоду – открывался вид на широкую долину, по которой бежала бурная речка, порождение ледника, а за долиной темнели зубчатые горы и совсем вдали блестел ледник. На поросшей травой поляне возле дома не то были разбросаны в беспорядке, не то лежали недостроенным кру́гом камни разных размеров. Инес не сразу поняла, что все они – от огромных и величиной с корову до собранных в кучу голышей и гладких камешков-одиночек – несут на себе след работы мастера: что-то не закончено, что-то едва начато, что-то можно условно считать завершенным. Была тут и резьба, и другие украшения. У одного камня под необработанной вспученной верхушкой проступало лицо, одноглазое, клыкастое, ухмыляющееся. На массивном валуне бугрились две отполированные до блеска девичьи груди, обведенные кругами золотистого лишайника. Трещины, образованные льдом, проточины, оставленные водой, лабиринты, проложенные корнями, были ярко-розовыми или золотились под лучами солнца. В гнездах с яйцами из закопченной пемзы и шлифованного тулита обитали хрустальные черви и гадюки из зеленого змеевика.
Земля и погода и помогали резчику, и распоряжались его работой. На коленях у присевшей на корточки согбенной женщины разросся сказочный моховый сад, покрывающий ляжки и сбегающий вниз по ногам. Стоящий стоймя монолит был причудливо изукрашен плодовыми телами графиса письменного[138] в округлых чашечках. Рассмотрев камень поближе, Инес обнаружила, что в складки вставлены самоцветы; их удерживали приспособления вроде застежек средневековых плащей: в крохотные отверстия, проделанные в камне, вдеты острые булавки. У камня-карлика на месте ушей торчали позолоченные резные ручонки.
Торстейнн сказал, что любит – летом – украшать долговечные камни поделками, изображающими прихотливую смену погодных явлений в этих местах. Он привешивал к камням хитроумные композиции из пластиковых шнурков, пузырчатого полиэтилена, полиуретановой пленки – это был лед, проливные дожди, клокотание гейзеров, липкая грязь. Из полосок стекла он сооружал над своими творениями радуги, и на них играл синий свет, отцеженный из предгрозовой хмури, и влажная зыбь от застилающих небо облаков.
Радуги тут были не редкость. Иногда в один день весь климат сменялся другим, третьим: яркое солнце, надвигающаяся гроза, снегопад, заверти и порывы ветра – такого неистового, что человеку на ногах не устоять, но, когда Торстейнн, не выдержав, укрывался в доме, каменная женщина, подобно скользящему по волнам серфингисту, с наслаждением противоборствовала буйным воздушным потокам. В начале скоротечного лета распускались цветы: камнеломка и очиток, подмаренник и вездесущий золотистый дудник. Инес и Торстейнн гуляли по мягким серым коврам