Я боролся с этим видением до тех пор, пока снова перед моими глазами не восстановилась голая действительность, но и она не была для меня достаточно реальна: испарения, поднимавшиеся из земли, зубчатые вершины великанов-глетчеров на дальнем горизонте, «дугпа» в красной камилавке, я сам в моем полуевропейском, полумонгольском костюме, черная палатка с паучьими ногами — все это не могло быть действительностью! Реальность, фантазия, видение — что было на самом деле и что только казалось? В то же время мысли мои разбегались в разные стороны и возростал удушающий страх перед непостижимой, ужасающей ответственностью.
Позже, много позже, на обратном пути, все случившееся стало вставать в моей памяти, словно ядовитое растение, которое я тщетно старался вырвать из почвы.
Ночью, когда я не могу уснуть, во мне постепенно пробуждается ужасающее предчувствие смысла фразы: «Он связывает и разрешает!» и я стараюсь отогнать эту мысль, дабы она не нашла выражения в словах, а угасла в самом зародыше, как только что показавшийся огонь. — Но мне не помогают все мои старания — духовным оком я вижу, как над грудой мертвых сверчков поднимается красноватое испарение и превращается в облака, которые, окутывая небо страшным призраком урагана, плывут на запад.
И даже теперь, когда я это пишу, на меня нападает — я…я»…
— Здесь по-видимому письмо было внезапно прервано, — заметил профессор Гоклениус: — к сожалению, теперь я должен сообщить вам то, что мне удалось узнать в китайском посольстве относительно неожиданной кончины нашего дорогого коллеги Иоганна Скопера в далекой Азии… — профессор не смог продолжать — его прервал громкий крик присутствующих: «Невероятно — сверчок еще жив — теперь — по прошествии целого года»!
— Невероятно! Поймайте его! Он улетит! — дико кричали все, перебивая друг друга. Ученый с львиной гривой раскрыл бутылочку и вытряхнул оттуда мнимоумершее насекомое.
Спустя одно мгновенье сверчок вылетел через окно в сад и ученые, устремившись за ним в погоню, чуть было не сшибли с ног появившегося в дверях старого музейного служителя Димитрия, который, ничего не подозревая, пришел зажигать лампы.
Качая головой, старик посмотрел на них сквозь оконную решетку и увидел, как они бегали взад и вперед с сачками для ловли бабочек. Затем он взглянул на темнеющее закатное небо и пробормотал:
— Какие странные формы принимают облака в это ужасное военное время! Вот, например, сейчас одно выглядит точь-в-точь как человек с темным лицом в красной камилавке; это было бы вполне человеческое лицо, если бы глаза не были так широко расставлены. По правде сказать, можно еще сделаться теперь суеверным на старости лет!
РАСТЕНИЯ ДОКТОРА ЧИНДЕРЕЛЛА
Перевод с немецкого Е. Бертельса
Видишь ли там эту маленькую черную бронзу между подсвечниками? Она была причиной всех моих странных переживаний за последние годы.
Как звенья цепи связаны между собой эти призрачные беспокойства, высасывавшие из меня жизненные силы, и когда я прослеживаю эту цепь назад, в прошлое, исходным пунктом является всегда одно и то же — бронза.
Если я стараюсь найти другие причины, всегда выплывает она же, словно верстовой столб на дороге.
И куда ведет этот путь, к свету ли познания, или все дальше к разрастающемуся ужасу, я не хочу знать и цепляюсь за короткие дни отдыха, даруемые мне роком перед следующим потрясением.
В Фивах я выкопал ее из песка пустыни, — статуэтку, — совершенно случайно, палкой, и с первой же минутой, когда я внимательнее рассмотрел ее, я был охвачен болезненным любопытством узнать, что она, собственно говоря, изображает. Вообще же я не любознателен.
Сначала я спрашивал всевозможных исследователей, но без результата.
Только один из старых арабских коллекционеров, казалось, догадывался, в чем было дело.
Изображение египетского иероглифа, предполагал он, и странное положение рук у фигуры обозначает, вероятно, какое-то неизвестное состояние экстаза.
Я взял эту бронзу с собой в Европу, и не проходило почти ни одного вечера без того, чтобы я не погрузился в самые странные размышления по поводу ее таинственного происхождения.
Часто мною овладевало неприятное чувство, словно я раздумываю о чем-то ядовитом, злом, коварно и с удовольствием дающим мне возможность освободить его из оков безжизненности, чтобы потом оно могло присосаться ко мне, как неизлечимая болезнь, и остаться мрачным тираном моей жизни. И однажды, при каком-то совсем постороннем занятии, у меня мелькнула мысль, разгадавшая мне загадку с такой силой и неожиданностью, что я вздрогнул.
Такие молниеносные откровения подобны метеорам в нашей внутренней жизни. Мы не знаем, откуда они пришли, мы видим только их раскаленное состояние и падение…
Это почти-что чувство страха… потом… тихое… так… так… словно кто-то чужой… Что я хотел сказать… Извини, я часто становлюсь странно отсутствующим с тех пор, как мне приходится волочить за собой мою парализованную ногу… Да, ответ на мои размышления стал мне вдруг так ясен…
— Подражание.
И как будто это слово разрушило стену, так зародилось во мне сознание, что лишь это одно явится ключом ко всем загадкам нашего бытия.
Тайное автоматическое подражание, неосознанное, беспрерывное, — тайный руководитель всех существ…
Всемогущий, таинственный руководитель, — лоцман с маской на лице, молча на рассвете входящий на корабль жизни.
Приходящий из тех пропастей, куда направляется наша душа, когда глубокий сон закрывает врата дня. И, может быть, там, глубоко внизу, в ущельях бестелесного бытия, воздвигнуто бронзовое изображение демона, желающего, чтобы мы были похожи на него и стали бы его отображением…
И это слово: «подражать», этот короткий призыв «откуда-то», вывел меня на путь, на который я тотчас же вступил. Я встал, поднял обе руки над головою так же, как статуя, и опускал пальцы до тех пор, пока не дотронулся до темени ногтями.
Но ничего не случилось.
Никакого изменения ни внутри, ни снаружи.
Чтобы не сделать ошибки в положении, я внимательно посмотрел на фигуру и заметил, что глаза ее были закрыты и как будто спали.
Тогда я понял в чем дело, прервал упражнение и подождал, пока не наступила ночь. Остановил тогда тикающие часы и лег, повторяя положение рук и кистей.
Прошло несколько минут, но я не могу поверить, что заснул.
Вдруг мне показалось, что из меня поднимается далеко раздающийся шум, как если бы большой камень катился в глубину.
И словно мое сознание вслед за тем упало с чудовищной лестницы, — перескакивая две, четыре, восемь, все больше и больше ступенек, — так рушилось толчками мое воспоминание о жизни, и призрак мнимой смерти навалился на меня.
Что наступило затем, этого я не скажу, это не скажет никто.
Правда, смеются над тем, что у египтян и халдеев была магическая тайна, охраняемая змеями Урея, тайна, которую из тысячи посвященных в нее никогда не видал никто.
Не может быть клятв, думаем мы, связывающих так крепко.
И я когда-то думал так же, но в тот момент я понял все.
Это не относится к числу данных человеческого опыта, восприятия в нем не идут одно за другим и не клятва связывает язык, а только одна мысль о намеке на эти вещи здесь, — здесь в этом мире, — и уже ядовитые змеи жизни нацеливаются на твое сердце.
Потому молчат об этой большой тайне, что она молчит сама о себе и останется тайной, пока стоит мир.
Но все это имеет только отдаленное отношение к тому опалившему меня удару, после которого я не смогу никогда оправиться. И внешняя судьба человека идет по другому пути, если хотя бы на одну минуту его сознание перейдет через границы земного познавания.
Это факт, и я живой пример тому.
С той ночи, когда я вышел из моего тела, я не могу назвать это иначе, изменился полет моей жизни, и мое ранее столь спокойное существование устремляется теперь от одного загадочного, внушающего ужас переживания, к другому, к какой-то темной, незнакомой цели.
Кажется, что какая-то дьявольская рука дает мне отдых через все более короткие промежутки времени и выдвигает на мой жизненный путь картины ужаса, становящиеся с каждым разом все страшнее.
Словно для того, чтобы вызвать у меня новый, незнакомый род сумасшествия, — медленно и с крайней осторожностью, — вид сумасшествия, незаметный для окружающих и ощущаемый только тем, кто охвачен им, причиняющий ему неописуемые муки.
В один из следующих дней после того опыта с иероглифом, я сразу сделал открытия, принятые мною вначале за обман чувств: я слышал странно свистящие или резкие звуки, прорезывавшие повседневный шум, видел блистающие цветы, незнакомые мне до тех пор. Загадочные существа появлялись передо мной, неслышные и невидимые для людей, и производили в призрачной полутьме непонятные и бесцельные движения.
Так, например, они могли изменить свою форму и внезапно лежать как мертвые, спускались потом как длинные слизистые веревки по водосточным трубам или сидели скрючившись, словно усталые, в тупой неподвижности в темных сенях.
Это состояние ясновидения продолжается у меня недолго, — оно растет и исчезает как месяц.
Постоянное уменьшение интереса к человечеству, желания и надежды которого проникают ко мне словно издалека, говорит мне, что душа моя постоянно находится на темном пути — далеко, очень далеко от человечества.
Вначале я позволял шепчущим предчувствиям, наполнявшим меня руководить собой, — теперь, — я, как запряженная лошадь, и должен итти по тому пути, на который меня направляют.
И вот, видишь ли, однажды ночью что-то заставило меня встать и погнало меня бесцельно по тихим улицам старого города ради фантастического впечатления, получающегося от этих старинных домов.
Неуютно в этой части города, как нигде в мире.
Так никогда не бывает совсем светло, никогда не бывает полного мрака.
Какой-то бледный, тусклый свет исходит откуда-то, и струится, как фосфоресцирующий пар, с Градшина на крыши.