Это было нечто вроде зала, почти квадратного, с двумя окнами, между которыми находился камин желтого мрамора, увенчанный зеркалом с золочеными завитками. Окраска стен соответствовала тону мрамора и старинного золота. Стены были выкрашены в желтый цвет прелестного тона, благоуханного как мед, и на этом фоне чудеснейшего и нежнейшего тона вырисовывались, образуя симметричные арабески, белые лепные украшения. Эти арабески, удивительные по рисунку и фантазии, обрамляли на трех стенах комнаты большие панно из белого фаянса, изображавшие в золотом и черном тонах сцены из китайской жизни. Справа и слева от каждого из них — два других панно меньших размеров, в таких же лепных рамках. По потолку шли декоративные украшения в том же китайском стиле, дополненные изображениями — al fresco птиц, цветов и насекомых. В полу были вкраплены там и сям кусочки перламутра, а в одном из углов салона высокое зеркало в раме желтого мрамора отражало комнату во всей ее пышной и причудливой фантастичности, во всей ее таинственности, неожиданной и очаровательной.
Не раз любовался я в Венеции тончайшей лепкой, в которой так искусны венецианские мастера, но никогда не видел я ничего подобного тому, что было сейчас передо мной, ничего, приближающегося к столь прекрасной фантазии. Зеркала, арабески, фигуры, фаянс — все это составляло одно целое, несравненное по своей утонченности и изяществу. Удивительно и странно было встретить это неожиданное чудо, сокрытое в старом дворце с серым фасадом и зеленоватыми ставнями, расшатанного, загрязненного, нищенски жалкого в своей неизлечимой ветхости. О, Прентиналья предугадал, что меня должен очаровать такой вид, когда направлял меня к этому древнему палаццо, затерянному в дальнем квартале Венеции! Не было другого места, более способного, с его тишиной и отдаленностью, дать приют моему одиночеству, смягчить его этой атмосферой позлащенного меда, занять этими навевающими мечтательность арабесками, развлечь этими китайскими фигурами, которые могли бы стать милыми игрушечными собеседниками в моем меланхолическом досуге.
Я повернулся к синьоре Веране:
— Это как раз мне подходит, синьора Верана. Приготовьте, пожалуйста, контракт, — я хотел бы переехать сюда как можно скорее.
Синьора Верана, не обмолвившаяся ни одним словом за все время моего посещения, изъявила свое согласие кивком головы. Такая немота показалась мне добрым знаком. Мне нечего было бояться болтливости со стороны синьоры, которой предстояло вести мое хозяйство. Эта молчаливая особа будет той домоуправительницей, о какой можно только мечтать; да, именно таким именем хотелось ее назвать, ибо Верана выдержанностью своих манер заметно отличалась от обычных прислужниц. Правда, она не обладала жеманной приветливостью добрых сестер Триджани, но взамен тысячи знаков заботливости, которыми меня осыпали милые старушки, я, по крайней мере, найду в этой матроне с не слишком привлекательным, но корректным выражением лица, уважение к моим привычкам и необходимейшим требованиям.
По другую сторону вестибюля имелось еще несколько комнат, входивших в состав mezzanino. Мне пришлось пройти и туда вслед за синьорой Вераной. В одной из этих комнат, рядом с небольшой кухней, она временно обитала сама. Она кратко пояснила мне, что, как только я въеду, она переберется к друзьям, жившим в одном из этажей дворца. Таким образом, предупредила она, я буду совсем один в своем обиталище. Она будет приходить туда только ради тех несложных услуг, о которых я просил ее. За исключением этой комнаты, более или менее пригодной для жилья, вся эта половина дворца была в состоянии полнейшего разорения и серьезно грозила обрушиться. Мои владения заканчивались довольно большой залой, из которой наружная лестница вела в сад с огородом и несколькими деревьями. В конце сада находилась причудливая постройка, нечто вроде маленького храма с колоннами и фронтом: то было старое Казино[21] палаццо. Я все это едва окинул довольно равнодушным взором. Я спешил скорей вернуться в лепной зал.
Луч солнца еще более позолотил его и сделал еще прекрасней. Атмосфера светлой печали наполнила его, и я почувствовал в груди стеснение от неизъяснимого волнения. Не вторгся ль я беззаконно в эти места? Не потревожу ль я их запустения? По какому, в сущности, праву проник я в их таинственную тишину? Увы, я, во всяком случае, буду не очень стеснительным пришельцем! Я не принесу с собой ни шумной радости, свойственной молодости, ни смеха — спутника здоровья. Я стал так мало причастен к жизни, а между тем именно в надежде ожить вернулся я в эту Венецию, чтобы отыскать в прошлом моем связь, которая бы скрепила с нею мое теперешнее горестное состояние! Тщетная попытка, безумная надежда! Едва живого, приютит меня в своем полумертвом спокойствии старый палаццо Альтиненго. И вдруг, в большом зеркале я увидел себя стоящим в мраморной раме его, далеким и неясным, как если бы образ мой внезапно вошел в отраженный и немой мир теней…
Потребовалась целая неделя, чтобы сделать пригодным для жизни мое новое обиталище. Первой моей заботой было произвести в нем полную и обстоятельную чистку. Этим занялась синьора Верана с помощью двух старух-соседок, которые старательно обтерли стены и вымыли мозаичный пол, не жалея воды. Пока обе работницы трудились над этим, я разыскал для своего уголка во дворце необходимую мебель. Благодаря адресам, которые Прентиналья, уезжая, мне оставил, мне удалось достать на прокат очень чистую железную кровать с новым матрацом и туалет, снабженный всеми принадлежностями. Я купил необходимое белье. Что же касается мебели, то мне претила мысль обезобразить свое фантастическое жилище модными предметами дурного вкуса, и я решил обратиться к почтенному Лоренцо Зотарелли.
Зотарелли — венецианский антикварий. Его рекомендовали мне когда-то мои друзья С., которые были им довольны, — и мне не пришлось раскаяться. Правда, не все то, что продает Зотарелли, действительно старинные вещи, но, если он в этом прямо и не сознается, то все же, предлагая предметы сомнительные, улыбается тонко, но достаточно выразительно, чтобы при некотором навыке можно было догадаться о подделке. Если покупатель не понимает предостережения и упорствует в желании купить, Зотарелли не позволяет себе возражать ему. Нельзя с него требовать слишком многого. В каждом ремесле — своя мораль, и она есть и у Зотарелли. Поделом невежественным любителям и самонадеянным знатокам! Таким образом, Зотарелли по своему честен, а кроме того, он вообще — человек превосходный, поистине любезный и услужливый.
У него была в Спадарии, за площадью Сан-Марко, небольшая лавочка, заваленная в беспорядке стеклянными изделиями, фаянсом, кружевами, изящными безделушками; но около Санта Мария Формоза был другой его магазин, где находились более крупные предметы. Много раз приходилось мне прибегать к услугам Зотарелли, ибо, хотя я и не коллекционер, я не мог отказать себе в удовольствии, когда бывал в Венеции, приобретать кое-какие предметы венецианской старины. Было поэтому вполне естественно, что я обратился в данных обстоятельствах к нему; именно я хотел купить у него нужные предметы старинной мебели с тем, чтобы при моем отъезде он взял их обратно у меня.
Когда я вошел в лавку на Спадарии, Зотарелли распаковывал стеклянный венецианский сюрту-детабль, состоявший из ваз, статуэток, балюстрад, колонн и портиков, и превращавший стол, на котором его расставят, в маленький, хрупкий, очаровательный сад. Углубившись в свою сложную работу, он не заметил, как я вошел, и я мог на свободе понаблюдать его, чего мне раньше никогда не приходилось делать, так как мое внимание обыкновенно привлекали более сами вещи, чем продавец. Зотарелли показался мне маленьким толстым человечком с большой головой и проворными руками. Я продолжал удивляться его ловкости, как вдруг он заметил меня, что заставило его испустить радостное восклицание. За этим последовала деловая беседа, в которой я непринужденно изложил ему свои намерения относительно палаццо Альтиненго. То, что я там поселяюсь, как будто слегка удивило его, так как он посмотрел на меня со странным выражением. При имени Прентинальи у него промелькнула гримаса, которую я уловил, объяснив ее себе какими-нибудь неладами. К этой гримасе Зотарелли не присоединил никаких комментариев и предложил мне немедленно пройти с ним в его магазин на Санта Мария Формоза.
Когда я выбрал мебель, показавшуюся мне наиболее подходящей, он сказал:
— Итак, все это я должен отправить в палаццо Альтиненго аи Кармини, к синьоре Веране.
Значит, он знал синьору Верану? Вот случай получить сведения об этой особе! Кто она такая? Можно ли на нее положиться? Как это произошло, что она получила право отдавать в наем один из этажей этого полуразрушенного дворца?
На мои вопросы Зотарелли, обычно охотно болтавший, отвечал уклончиво и сдержанно, как человек, который предпочитает молчать. Синьора Верана — дама из хорошей семьи, она перенесла много несчастий. Он и знал ее, и не знал. Она на долгое время уезжала из Венеции. Это, вероятно, весьма почтенная дама, но он затрудняется что-либо о ней сказать. Разве знаешь людей! И лицо Зотарелли приняло выражение, которое появлялось, когда заходила речь о предметах сомнительных. Мое любопытство было задето. К чему эти недомолвки! И, так как я был настойчив в вопросах, он, наконец, сказал с некоторой резкостью:
— Я больше ничего не знаю. Черт возьми, расспросите синьора Прентиналью, который направил вас туда, в этот палаццо Альтиненго. Да, вот, я вспомнил еще: эта Верана была, кажется, одно время экономкой у лорда Сперлинга, в Каза дельи Спирити. Потом она оставила это место. Поговаривали, что она хотела открыть семейный пансион во дворце Альтиненго, но дом этот расположен неважно и к тому же требует слишком большого ремонта. И кроме того… кроме того… Нам ничего больше не потребуется?
Очевидно, мое решение поселиться в этом уединенном и ветхом дворце, вдали от оживленных кварталов Венеции, от площади Сан-Марко и Спадарии, удивляло милейшего Зотарелли. Он не позволил себе ничего прямо высказать, но было заметно, что он не одобряет моего проекта. Он с грустью представлял себе, как ег