Инки всегда ездил с нами, Ларсен — время от времени. Оба не были большими любителями поговорить: Ларсен — по той причине, что тогда видел толк в разговорах, когда отдавал приказы и распоряжения, а у Инки были проблемы с языком, английский давался ему с трудом. Все бы ничего, мы уже привыкли к его корявой речи, но самая большая странность Инки заключалась в том, что он ни на минуту не расставался со своей игрушкой. Он обращался с ней как со своим ребенком — гладил, пришептывал что-то вполголоса…
Однажды, когда мы мягко спускались по склону на машине, Гласс осторожно и вкрадчиво спросил его:
— Ну что тебя так привлекает в этой пушке, скажи, раскрой секрет! В конце концов, существуют тысячи похожих на нее…
— Ты так думаешь? — спросил Инки и метнул в нас быстрый, холодный взгляд, его черные глаза сверкнули. Он сильно коверкал слова. — Знаешь, что я тебе скажу, Гласс? (Он произнёс его имя как «Хласс»). Нет ничего похожего в этом мире. Люди, оружие, бутылки виски — да что угодно. Все в этом мире разное. Каждый человек имеет свои, отличные от всех других отпечатки пальцев, и смею тебя заверить, что из всех пистолетов, сделанных на одном и том же заводе нет ни одного, который хотя бы отдаленно был похож на мой. Я найду его среди ста других с закрытыми глазами. Даже в разобранном состоянии.
Мы не стали ему перечить. Его слова звучали веско и убедительно. Определенно, вне всяких сомнений он влюбился в свою игрушку. Да так что будь здоров! Когда он спал, то постоянно держал свою правую руку под подушкой. Что он сжимал в руке, вы догадываетесь. Мне думается даже, что за всю свою жизнь она не оказывалась от него дальше, чем на три фута. Согласитесь, есть что-то ненормальное в человеке, который так относится к своему оружию.
Все началось в тот злосчастный день, когда Ларсен поехал с нами. Мы, как обычно, сидели молча. Оставалось часа два пути, как вдруг Ларсен заговорил. У него был едкий, громкий бас:
— У тебя шикарная игрушечка, Инки. Но, честно говоря, меня немного выводит из себя твоя дурацкая привычка разговаривать с ней по ночам на своем тарабарском языке, который никто, кроме тебя и, возможно, этой штуки, не понимает. Послушай, а она, случайно, не отвечает тебе?
Инки не стал улыбаться на этот раз.
— Мой пистолет знает только восемь слов. И практически все они значат одно и то же, — сказал он.
— И что же это за слова? — не сразу понял Ларсен.
— Восемь свинцовых пуль.
Это была хорошая шутка и все мы засмеялись.
— А ну, дай-ка мне посмотреть на нее, — сказал Ларсен и протянул руку, — ну… ну же!
Но Инки быстро положил игрушку в карман и не вынимал ее до самого конца поездки.
После этого Ларсен всегда подшучивал над Инки, предлагал ему одолжить ненадолго свою «железяку» или обменяться на что-нибудь. По его словам, он «всегда хотел научиться тарабарскому языку»… Энтон был упрямым парнем со специфическим чувством юмора. Довольно долго он острил на эту тему, пока однажды резко не изменил тактику. Он стал вести себя так, как будто по-настоящему заинтересован в том, чтобы выкупить пистолет у Инки. Дошло до того, что он стал предлагать совершенно сумасшедшие суммы свыше двухсот долларов.
— Двести семьдесят пять долларов, Инки, — произнес он однажды вечером, когда мы тряслись мимо Кинсбурга с кузовом, набитым до отказа коньяком и ирландским виски, — это мое последнее предложение и тебе лучше было бы принять его.
Инки в ответ на это только покачал головой, состроил забавную гримасу и усмехнулся. И тогда, к моему великому удивлению (я чуть было не съехал с дороги от неожиданности), Ларсен вышел из себя.
— Да черт тебя возьми вместе с этой пушкой! — гаркнул он и, схватив Инки за плечи, хорошенько встряхнул его. Меня почти что спихнули с моего сиденья. Наверняка кто-нибудь да пострадал бы в этой истории, если бы нас вовремя не остановил полицейский на мотоцикле. Он получил причитающуюся ему сумму за молчание и стрелой умчался вперед. К тому времени, как он окончательно скрылся из виду, Ларсен и Инки уже успели немного остыть и больше не лезли друг к другу. Мы доставили наш товар на склад без дальнейших приключений, но все это происходило в полном гробовом молчании, никто словом не обмолвился, все словно в рот воды набрали.
Позже, когда мы с Глассом попивали кофеек в маленьком круглосуточном ресторанчике, я сказал:
— Эти два парня свихнулись, тебе не кажется? Мне это совсем не нравится. Какого дьявола они ведут себя как последние придурки? И это теперь, когда все только-только утряслось и пошло как по маслу! Да, конечно, никто не спорит, у меня нет таких мозгов, как у Ларсена, но я никогда не полезу в драку из-за какого-то пистолета. Словно дети малые, честное слово!..
Гласс улыбнулся в ответ и неторопливо погрузил чайную ложку сахара в свою чашку.
— А Инки, тоже хорош гусь, — не унимался я, — говорю тебе, Гласс, это ненормально, когда человек так относится к блестящему куску металла. Я еще могу понять, что можно просто привязаться к нему и ощутить в какой-то степени чувство утраты, если он где-нибудь потеряется. То же самое почувствовал бы и я, если бы, не дай бог, потерял свои счастливые пятьдесят центов (они у меня вроде талисмана). Но ты посмотри, как он гладит и ласкает его, будто это его возлюбленная. Нет, это положительно действует мне на нервы. А теперь еще и Ларсен туда же! Он становится похожим на него.
Гласс пожал плечами.
— Все мы немного с вывихом. Другое дело, что мы не хотим в это верить. Себе мы кажемся вполне нормальными, а окружающим… К тому же ты знаешь, что в последнее время участились случаи нападения на бутлеггеров[31], наше занятие стало опасным и нервным, вот мы и дергаемся из-за таких вещей, как автоматические пушки.
— Может, ты и прав, кто знает… — сказал я.
— Да, наверняка. И вот еще что, Безносый, у меня в запасе есть еще одно объяснение сегодняшним событиям.
— И какое же?
— Скорее всего дело в самом проклятом пистолете.
Я усмехнулся и послал его чистить зубы слону, так как в эти глупости не очень-то верил.
Однако с тех пор обстановка несколько изменилась. Ларсен и Инки Козакс практически перестали разговаривать друг с другом, за исключением тех моментов, когда вопрос касался дела. Прекратились всяческие упоминания в шутку и всерьез о пистолете. Теперь Инки решался доставать его наружу только в отсутствие Ларсена.
Годы шли, а наш бутлеггерский бизнес оставался таким же прибыльным, разве что только прибавилось всякого вооруженного сброда на дорогах. Инки несколько раз подворачивался удобный случай продемонстрировать оглушительную серию хлопков из своей автоматической игрушки. Затем у нас возникли неприятности с бандой, главарем которой был обезьяноподобный ирландец по имени Люк Дюган. После нескольких серьезных стычек с его ребятами мы стали куда аккуратнее подходить к выбору следующего маршрута.
И все-таки бизнес, повторюсь, был приличным. Я продолжал без труда поддерживать материально почти всех своих родственников, а Гласс каждый месяц откладывал по несколько долларов в так называемый «Фонд персидских кошек» (тоже парень со странностями). Ларсен же, насколько мне известно, спускал все, что зарабатывал, на женщин и на все то, что было связано с ними. Он был одним из тех парней, которые принимают все удовольствия жизни с серьезным, замогильным выражением лица, и тем не менее только ради них он и жил.
Что касается Инки Козакса, то мы так никогда и не узнали, куда он девал свои деньги. Никто не видел, чтобы он много тратил и поэтому, естественно, все дружно решили, что он их просто копит, переводя их в чеки в каком-нибудь банке. Хотя лично я не был уверен в этом. Может, он мечтал уехать на родину (где бы она ни была) и начать жизнь с начала. Так или иначе, он никогда не распространялся об этом. К тому времени, когда Конгресс украл у нас наш заработок, я уверен, что он успел подзаработать кругленькую сумму. Рэкет нас не сильно пугал. Наверное потому, что мы принимали все необходимые меры безопасности.
И вот настала ночь, когда мы отправились в наш последний рейс. Мы все равно должны были рано или поздно завязать с этим делом, так как крупные синдикаты требовали от правительства надежную и существенную охрану своим деньгам. У нас и у таких, как мы, независимых маленьких группок, даже если у них был боссом такой многоопытный и видавший виды человек, как Ларсен, не было ни малейшего шанса выжить. Гласс и я взяли двухмесячный отпуск для того, чтобы пораскинуть мозгами, что же нам делать дальше, как содержать персидских котов и моих неугомонных родственников. Впервые за долгое время мы были вместе и нуждались друг в друге. Все четверо.
А потом в одном номере утренней газеты я прочитал, что Инки Козакс пустился-таки еще в один рейс. Его тело было найдено в куче мусора неподалеку от Элизабет, штат Нью-Джерси.
— Все-таки Люк Дюган достал его, — хмуро заметил Гласс.
— Да, что не говори, жалко парня, — произнес я, — особенно если учесть, что он так и не успел поразвлечься на свои деньжата. Нам еще повезло с тобой, Гласс, что мы мелкие рыбешки для Дюгана, о нас он беспокоиться не станет.
— Ты прав, Безносый. Кстати, в этой заметке говорится что-нибудь о пистолете Инки, который валялся рядом с ним?
«Рядом с трупом не было обнаружено никакого оружия», — по памяти процитировал я.
Гласс сказал на это, что очень трудно представить себе пистолет Инки в чужом кармане. Я согласился с ним и мы провели некоторое время в бурной дискуссии о том, была ли у Инки возможность защитить себя.
Двумя часами позже позвонил Ларсен и сказал, что ему необходимо встретиться с нами в «укромном местечке». Он заметно волновался и твердил, что Люк Дюган охотится за ним тоже.
«Укромным местечком» называлось трехкомнатное бунгало с большим гаражом из рифленого железа рядом. Гараж предназначался для грузовика и для тех случаев, когда прослышав о том, что полиция намеревается «подмести мусор» в округе, необходимо было спрятать на время товар. Это было совсем рядом с Кинсбургом, полторы мили от главного шоссе и около четверти мили от залива, где мы прятали свою лодку. Жесткая, саблевидная, заостренная к верху наподобие острия ножа морская трава, высотой с человеческий рост, подходила к самому дому со стороны залива, то есть, с северной и западной сторон. Почва здесь была болотистой и едва заметно пружинила под ногой, но когда стояла жара или приливы