Ради публикации в «Новом мире» мы придерживали уже давно набранную рукопись в «Политиздате»… А вдруг «Новый мир» не захочет рисковать? Что лучше: журавль в небе (журнал) или синица в руке («Политиздат»)? Помню, что однажды на мой вопрос: «Что нового с „Гитлером“?» — Лакшин по телефону меня здорово отчитал. Я страшно обиделась: со мной так никогда не разговаривали.
Но вот однажды нам позвонили и сказали, что «Гитлер» набран и послан в Главлит. Скоро пришла еще более ошеломляющая новость: «Преступник номер 1» прошел цензуру, залитован.
Виза Главлита! Широкий прямоугольник и, кажется, внутри подпись цензора — предел мечтаний и желаний каждого автора «Нового мира».
Радость наша не была омрачена даже тем, что мужу, видимо, предстояло распроститься с партийным билетом. По опыту Некрича мы знали, что и после выхода крамольной книги в свет ее можно запретить, разгромить, а автора преследовать.
По-моему, не только мы, но и «Политиздат» закусил удила. Они там явно возликовали. Теперь наша задача была торопить издательство, дабы между выходом в свет журнала и книги был как можно меньший временной зазор, промежуток. И мы торопили… Как вдруг…
Да, чудес на свете не бывает! Не помню, каким образом, но мы узнали, что уже завизированную цензурой (залитованную) книгу запретили. Запретил зам. зав. отделом культуры ЦК Альберт Беляев.
В старых справочниках Союза писателей за 1970 и 1986 годы нашла этого Альберта. Там написано: «Беляев Альберт Андреевич, прозаик, литературовед». Стало быть, старый член Союза писателей. «Прекрасен наш союз, он, как душа, неразделим и вечен»…
Помню, у нас в доме, да и повсюду в Москве, какие-то дурацкие разговоры о разных отделах ЦК. Скорее, о разных подъездах… Агитпроп — отдел пропаганды помещался, очевидно, в четвертом подъезде гигантского здания ЦК на Старой площади, а международный отдел — в шестом подъезде. Может, и наоборот. Считалось, что «шестой» подъезд более прогрессивный, нежели «четвертый».
Мысль о том, чтобы попытаться апеллировать к международному отделу, бродила и у нас, и у наших друзей. Но, как выяснилось потом, с «Новым миром» Твардовского и с нами лично дружно боролись два цэковских отдела: отдел культуры и отдел пропаганды. Отдел культуры представляли и зам. зав. отдела Беляев, и сам зав. Шауро — главный цэковский культуртрегер. От агитпропа действовали некий Кириченко и его начальник Степаков. Над ними был сам Демичев, секретарь ЦК, а за спиной Демичева маячила зловещая тень первого идеолога партии Суслова, пережившего и Сталина, и Хрущева. Засуетился и Союз писателей во главе с Марковым и Воронковым. Эти, видимо, боялись, что с них взыщут за непокорного Твардовского…
Но все это я, конечно, узнала позже из «Новомирского дневника» Алексея Кондратовича… Мы же тогда просто поняли, что книге каюк… Запретили в журнале, а стало быть, и «Политиздат» рассыплет набор.
Из дневника Кондратовича видна наша история, так сказать, изнутри, как один из эпизодов изнурительной, мучительной, отчаянной борьбы «Нового мира» Твардовского и его верных союзников — членов редколлегии — с гигантским партийным и государственным аппаратом.
Мне кажется, Кондратовича можно пересказывать и цитировать без всяких комментариев. Цитирую запись от 14 июня 1968 года. Обратим внимание: речь идет о майском номере, а на дворе уже июнь.
Кондратович рассказывает приехавшему из Италии Александру Трифоновичу (он участвовал в заседании КОМЕС — международной культурной организации) о том, что пятый номер журнала застрял в ЦК.
Сперва запретили статью о Лаврове. Якобы противник Маркса Вырубов высказывается бледнее, нежели сторонник Маркса — Лавров. А в статье о Великой французской революции показана эта революция не так, как хочется цэковским работникам.
«Дальше — больше. Мельников и Черная. Работа о Гитлере, — пишет Кондратович. — Беляев: „Написано так, что возникает много аналогий с нашей партией“. Я хотел сказать, но сдержался, и, наверное, зря, надо было сказать: в каком мозгу возникают такие аналогии (хотя, конечно, аналогии есть, и сколько угодно). Но демагогам полезно высказывать такие прямые и пугающие мысли: так что же, вы видите сравнение и аналогию между фашистской и нашей партией?
Но я не сказал, а он начал показывать, какие это места. Уйма. Всюду аналогии. И он, видимо, сам не понимает, что все это значит».
Дальше запись от того же числа:
«В кабинете А. Т. (Твардовского. — Л. Ч.) собрались все. Зашла речь об аналогиях. „Ах, они аналогий испугались. — Усмехнулся: — Еще бы, эти аналогии, конечно, есть“. После ухода А. Т. (Твардовского. — Л. Ч.) мы долго еще размышляли. Момент острейшего кризиса — это ясно всем. Но Володя (Лакшин. — Л. Ч.) точно заметил, что перемену направления они выбрали все же неумно: снимают работу… против Гитлера, антифашистскую по своей сущности. Это плацдарм, на котором можно воевать…»
И далее у Кондратовича уже другим шрифтом позднейшие размышления: «Это начало истории уникального номера журнала, который вышел с гигантским опозданием — в три с лишним месяца — и имел, вместо 18, 13 печатных листов. На пять листов меньше. Не знаю, был ли второй такой случай в истории советской печати».
17 июня 1968 года. Доведенная до отчаяния редакция составляет письма Брежневу, в ЦК, в секретариат Союза писателей.
«Где-то между перепечатками (писем. — Л. Ч.), — я в них уже запутался, — было решено позвонить Беляеву и сообщить о нашем решении. Это был любопытный разговор. А. Т. спросил его: „Не переменили ли вы решение относительно снятых материалов?“ Тот ответил „нет“. Тогда А. Т. начал ему говорить в соответствии с уже написанным письмом и развивая его, что он не понимает, как может возникнуть сравнение между фашистской историей и нашей действительностью. Он этого просто не понимает, это никак не укладывается в его сознании.
Беляев начал что-то говорить о том, что книга о Гитлере редактируется в „Политиздате“, а у нас другой вариант и что Кондратович, видимо, его не понял… „Кондратович сидит здесь, и он может корректировать наш разговор, — сказал А. Т. — Я не могу понять причин снятия материалов и сегодня же вынужден буду обратиться в ЦК“. — „Это ваше право“».
25 июня 1968 года.: «Ничего. Молчание. Верстаем шестой номер с работой о Гитлере (продолжением. — Л. Ч.). Кстати, в пятницу в „Книжном обозрении“ появилась статья о том, что „Госполитиздат“ выпускает исследование Мельникова и Черной о Гитлере. Исследование называется марксистским. Муж Эмилии (цензора „Нового мира“. — Л. Ч.) — зам. главного редактора этого издания — не мог не знать о том, что у нас эта работа идет под нож…»
Если память мне не изменяет, мой муж и соавтор очень старался организовать эту рецензию. Наверное, ее писал «хороший» цэковец из «хорошего» подъезда.
И вот «красный день календаря…». Брежнев позвонил Твардовскому.
3 июля 1968 года. «…И тотчас же я услышал. А. Т.: „Леонид Ильич? Здравствуйте!“ Говорил Брежнев. Вначале ясно было, что он ссылался на занятость. <…> Брежнев говорил, почти жалуясь или кокетничая: „Судьба наградила меня должностью генерального, знаете, сколько забот“. А. Т. на это сказал: „Я понимаю вас, но, может быть, найдется все-таки щелочка, речь идет и о моей литературной судьбе, и о гораздо большем“. Тот что-то говорил. А. Т.: „Я понимаю, хорошо, хорошо…“ И несколько неожиданно и едва ли уместно, о чем я ему потом сказал: „Но, может быть, вы разрешите вопрос с пятым номером, в котором против ума и логики снимают ряд материалов“. Тот ответил правильно: „Я об этом ничего не знаю, ничего не могу сказать“. А. Т., несколько преувеличивая, когда тот сказал, что обязательно примет, обязательно хочет поговорить и т. п., начал: „Я очень признателен вам, вот Демичев меня обещал две недели принять, а потом уехал и не принял“. Тот ответил: „Ну, всякое же бывает“. А. Т. тотчас же поправился. „Да, конечно, мало ли что заволочет жизнь“. Но и о Демичеве не стоило говорить.
Однако это мелочи. Главное — беседа была» (курсив мой. — Л. Ч.).
Как ужасно грустно читать запись этой беседы много десятилетий спустя. Большой поэт, крупный общественный деятель, редактор самого известного в СССР журнала от смущения не знает, что сказать жалкому человечишке, который. непонятно за какие заслуги, оказался повелителем великой несчастной страны.
Но тогда сам факт звонка Брежнева в редакцию воспринимался как огромная победа. «Главное — беседа была», — написал Кондратович…
Кто-то из сотрудников «Нового мира» сообщил мне и мужу о звонке генерального, сказал, что теперь все в порядке, «Гитлер» пойдет…
Как бы не так. Напрасно Твардовский все снова и снова звонил Брежневу. Помощники каждый раз сообщали, что Леонид Ильич отсутствует. Испарился.
А в это время на Кондратовича, а через него на Твардовского с удвоенной силой жали цэковские деятели — требовали снять «Гитлера». «И тогда начался спор о снятых вещах (о рукописи Мельникова и Черной и прочем). Они мне то, что и раньше, говорили… я им свое».
Насколько наивными были и Твардовский, и вся редакция, видно из записи Кондратовича от 22 июля. На минуту они поверили, что Д. Мельников, мой дорогой супруг, может победить всю чиновничью рать. Боюсь, что Д. Е. слегка блефовал или скорее выдавал желаемое за действительное. Вот что он передал через Лакшина Кондратовичу, который уже хотел переверстывать пятый номер. Он, Мельников, дескать, «активно действует и надо подождать с переменами хотя бы день-два». И далее. «Оказывается, Мельников, — пишет Кондратович, — после нашего разговора в четверг связался с Беляковым (это первый заместитель Пономарева) и Загладиным (тоже заместитель-международник. — Л. Ч.). Те прочитали „Гитлера“ и ахнули. Это как раз то, что нужно. Западные историки сейчас пытаются доказать, что нацистская партия действительно была партией, в то время как мы хотим сказать, что это была не партия, а банда без каких-либо партийно-конституционных установлений. И это запрещают! Кто-то из них позвонил Беляеву, и тот (во втором разговоре) стал уже сдавать… Мельников обещал сегодня с кем-то еще поговорить — и доложить нам.