ткрыто продается в Москве, и то, что опорочены честные имена покойного мужа и мое.
С юристом из «Дома Ростовых», отпочковавшимся от почившего в бозе Союза писателей, — назовем его Николай Иванович — я обсудила историю с «Майн кампф». Мы решили, что я потребую у издательства возмещения за моральный ущерб — за оскорбление чести и достоинства.
Всех перипетий этой дурно пахнущей истории не помню. Помню только поучительный финал. Юрист позвонил и сообщил, что издатели-фашисты готовы заплатить мне только за перепечатку нескольких страниц из «Преступника…» — так сказать, гонорар. Они подсчитали, получается 100 000 руб. — на наши нынешние деньги 100 рублей. Я возмутилась. Николай Иванович сказал, что он от моего имени от этих денег отказался.
— Подаем в суд, — обрадовалась я. — Я их не боюсь. Потребуем 3 миллиона за моральный ущерб.
Долго я разорялась на тему: «Я не боюсь этих проклятых коричневых. Скажу на суде все, что про них думаю».
Милейший Николай Иванович не прерывал меня, потом сказал:
— Знаете, мне приятно, что моя клиентка не боится фашистов и высоко ценит свою честь и достоинство, но я фашистов боюсь…
На том дело и закончилось.
«Скромняга» Сталин и «хапуга» Жуков
Заголовок (шапку) аршинными буквами в еженедельнике АиФ («Аргументы и факты»): «Туфли Сталина и золото Жукова» я прочла 6 ноября 2019 года — иными словами, накануне 7 ноября.
В чем пафос этого нарочито броского заголовка? В том, чтобы противопоставить скромняге Сталину хапугу Жукова? Пожертвовать Жуковым ради возвеличивания Сталина?..
В тексте очень даже трогательно рассказано, как сталинская обслуга, видимо, в складчину купила Хозяину в день семидесятилетия новые башмаки, увидев, что старые совсем износились. Но Хозяин не стал надевать новую обувку, предпочел старую. И это только начало. Далее мы узнаем, что из скромности Сталин не стал носить специально пошитую для него после войны роскошную форму (мундир по модели времен Кутузова с высоким воротником и брюки с позолоченными лампасами). От этого великолепия он «отказался наотрез».
Но, позвольте, Кутузов жил в XIX веке, а Сталин в XX, Кутузов — в царской России, Сталин — в государстве рабочих и крестьян. Так, по крайней мере, считалось в мое время. Да и люди за сто лет сильно изменились… Не кажется ли вам, что с высоким воротником и со старинными лампасами он выглядел бы, как ряженый?
Однако пойдем дальше по тексту АиФ… Из скромности Сталин не велел называть его именем Московский университет, новое здание которого не без помощи немецких военнопленных воздвигли на юго-западе столицы, — предпочел, чтобы МГУ носило имя Ломоносова.
Воистину чудеса скромности!
Эти чудеса я, старуха, видела своими глазами. Не было в СССР при жизни Сталина от Москвы до самых до окраин ни одного уголка, ни одного закоулка, ни одной пяди земли, где бы не висел портрет Сталина и не стоял бы либо сталинский бюст, либо сталинское изваяние во весь рост. В кителе или в шинели, в военной или полувоенной форме, в сапогах или в башмаках, с руками по швам или с поднятой правой рукой, указующей народам путь в Светлое Будущее.
Ну а что же хапуга Жуков?
Оказывается, после войны у него была «изъята», то есть, видимо, конфискована при обыске, масса ценных вещей. Приведу весь список, помещенный в АиФ: «17 золотых часов, 15 золотых кулонов, свыше 4000 м ткани, 323 меховых шкурки, 44 ковра и гобелена, 55 картин, 55 ящиков посуды, 20 охотничьих ружей» и т. д. и т. п.
Поражают меня в этом перечне два обстоятельства. Одно, в сущности, пустяковое, второе, на мой взгляд, чрезвычайно важное.
Начну с пустякового. Какой малограмотный дурак составил этот список? О каких шкурках идет речь? О 323 шкурках кролика под котика или о шкурках соболя? А 55 картин? Чьей кисти были эти картины и откуда их украли: из Дрезденской галереи или из дома кретина-эсэсовца? Картины могут ничего не стоить и оцениваться в миллионы, десятки миллионов… А ящики с посудой? Что в них лежало: старинный майсенский фарфор или фаянсовые тарелки?..
Ну а теперь о серьезном.
На каком уровне АиФ рисует нам исторические фигуры?
Генералиссимус устраивает обыски у своего главного полководца, четырежды Героя Советского Союза. А его главный полководец тащит все что ни попадя.
Мыслимо ли представить себе, что император всея Руси Александр I будет устраивать обыск у фельдмаршала Кутузова? Правда, и светлейший князь Смоленский, генерал-фельдмаршал, навряд ли стал бы воровать золотые кулоны у жен маршалов Бонапарта. O, tempora, o mores!
Но перейдем к главному.
С конца войны 1945-го до сегодняшнего дня прошло почти три четверти века, почти 75 лет, но мы до сих пор не знаем хотя бы приблизительно, сколько молодых жизней война унесла. До сих пор добровольческие поисковые отряды находят в наших лесах и полях незахороненные останки воинов сталинской России. И, может быть, самое главное: нам до сегодняшнего дня не было сказано, сколько миллионов людей погибли из-за того, что Сталин не подготовился к войне, хотя только и делал, что вооружался. Сколько погибло из-за того, что Сталин в 1937-м перестрелял десятки тысяч военных, начиная от маршалов и комбригов, кончая рядовыми командирами (офицерами). И наконец, от нас до сих пор утаивают, сколько солдат погибло, сколько людей не вернулось домой только потому, что Верховным главнокомандующим был Сталин, а заместителем Верховного главнокомандующего — Жуков.
Свести все к шкуркам и прочей мелочевке, превратить трагедию в фарс и опустить грандиозные события до уровня украденной посуды — это теперь такой тренд, «генеральная линия» пропаганды.
Столярный клей
Во время войны против нацистской Германии и много лет спустя от нас, советских граждан, скрывали весь ужас ленинградской блокады. Все мы, конечно, знали, что Ленинград беспрерывно обстреливали, что там свирепствовал голод. Но упор делался на то, что ленинградцы все это стойко переносят, заводы работают и Ольга Берггольц сочиняет свои замечательно мужественные стихи.
И вот однажды, в конце 1940-х годов в гостях у Натальи Сергеевны Сергеевой, за столом, уставленным разными яствами — в Москве в 1947 году отменили карточки и на короткое время появилась масса всяких деликатесов, от черной икры и осетрины до спаржи и ананасов, — среди гостей оказалась поэтесса Вера Инбер с мужем, профессором медицины по фамилии, кажется, Страхун.
Нынешним поколениям имя Веры Инбер мало что говорит. А для моего поколения она была значительным персонажем. Вера Инбер одна из немногих в советской России поэтесс сохранила верность Серебряному веку — и не его мейнстриму, а скорее той пародийно-салонной поэзии, которая тоже была тогда в моде.
В годы НЭПа Вера Инбер имела ошеломляющий успех. Но и мы, ифлийские девушки, жившие уже в эпоху пятилеток, без конца декламировали насмешливую инберовскую поэму о Ваське Свисте, который пал жертвой красавицы-наводчицы. Сидел себе в пивной и пил пиво. Но вот входит злодейка. И Васька «Берет рака за алый хвост и, как розу, подносит ей». Ах, какой парень! Ах, какой кавалер! А ночью его застрелил милиционер — он по наущению красавицы пытался ограбить склад. Вот до чего довела Ваську мгновенно вспыхнувшая любовь к преступнице-наводчице.
Помню, о Вере Инбер говорили, что она могла бы сделать и бóльшую карьеру, если бы не была племянницей Троцкого — главного сталинского врага.
Итак, в конце 1940-х я оказалась рядом с Верой Инбер за столом у хлебосольной Натальи Сергеевны. Надо сказать, что поэтесса, и тогда уже не очень юная, выглядела отлично. Была изящна, элегантна — настоящая светская львица!
По ходу общего разговора выяснилось, что они с мужем пробыли в Ленинграде всю блокаду, почти три года. И на чей-то вопрос: «Каково им пришлось?» — Инбер стала отвечать своим ясным, хорошо поставленным (эстрадным?) голосом, четко выговаривая каждое слово.
— Конечно, нам было трудно, — говорила Инбер, — всем в Ленинграде было тогда невероятно трудно, но благодаря мужу — он был главным врачом огромного военного госпиталя, — мы не умерли с голоду. Ну, во-первых, муж распорядился, чтобы все пространство вокруг госпитальных зданий засадили овощами: картофелем, луком. И понемножку мы эти овощи ели. А потом у нас всегда, всегда — она несколько раз повторила это слово, — всегда был столярный клей. И очень редко выключали электричество. Поэтому наша электроплитка исправно работала, и мы могли нагреть этот клей и есть его теплым… Нет, мы не так уж голодали. У нас всегда был столярный клей.
Вы видели когда-нибудь толстые, отвратительно пахнущие черные плитки столярного клея? И знаете ли вы, что их делают из костей павших от неведомых болезней животных? Из костей дохлых животных, которые подбирают где попало, чаще всего на помойках.
P. S. Уже в конце 1940-х Вера Инбер опубликовала свой «Блокадный дневник». Я его когда-то прочла, но никакого впечатления он на меня не произвел. Теперь все отмечают, что в своих дневниках Инбер и другие блокадники скрыли все, что только могли; попросту говоря, их записи — сплошная ложь. Даже Ольга Берггольц — героиня тех лет — не решилась написать всю правду, открыть людям глаза.
Мерзавец из советского прошлого
Этот рассказ я первоначально хотела озаглавить «Дневник». И смысл его заключался бы в том, чтобы объяснить, почему мое поколение — поколение времен сталинщины и послесталинщины — не вело дневников.
Посему и начну с дневника…
Трагическую историю хозяина этого дневника я услышала, приехав осенью 1941 года к первому своему мужу Борису в Моршанск.
Борис и его товарищи по ИФЛИ после окончания института были призваны в армию на два года и, став политруками в Брянском военном училище, просвещали новобранцев — деревенских ребят. Осенью 1941 года они должны были вернуться в Москву, но судьба их сложилась иначе. На нас напали гитлеровцы, началась война. Брянск оккупировали, и ифлийцев-политруков сперва перебросили в военную газету Орловского военного округа, а потом, когда сдали и Орел, в Моршанск, куда тоже со дня на день должны были войти войска фашистского вермахта. К счастью, газету вместе с ифлийцами успели перевести и вовсе в глубокий тыл, аж в Чкалов (Оренбург).