— Почему?
— Она еврейка.
Ковальчик возмущена:
— Не делай из меня перед смертью антисемитку! Стыдно!
Плача, это рассказывала сама подруга после кончины Ковальчик.
Однако далеко не все были такими, как Ковальчик. Все шло так, как сказано в стихотворении большого поэта Бориса Слуцкого. Из уст в уста передавался новый сталинский слоган. Новый пароль:
Евреи хлеба не сеют,
Евреи в лавках торгуют,
Евреи раньше лысеют,
Евреи больше воруют.
И далее: «Иван воюет в окопе / Абрам торгует в рабкопе».
Про себя Слуцкий, много раз раненный на войне, переживший две трепанации черепа, сказал: «Не торговавши ни разу / Не воровавши ни разу…»
И вот эти, ни разу не торговавшие, ни разу не воровавшие, люди разных специальностей, разных дарований и разных заслуг стали очередной жертвой Сталина. Объектом новой кровавой чистки, или, как говорили тогда, «зачистки» — нового кровопускания. Стали новым малым народом, обреченным на заклание.
Перед этим предполагалось устроить невиданное по масштабу и скандальности шоу — но не поджог Рейхстага, как у нацистов, и не Варфоломеевскую ночь, как у французов-католиков… Сталин постарел, был болен, не желал никаких новшеств, не хотел ничего заново придумывать. Все должно было проходить по старым, отработанным лекалам…
«Показательный процесс». Евреи-врачи так же, как и старые большевики-ленинцы, после страшных пыток признаются в своих злодеяниях.
Прокурор Вышинский Андрей Януарьевич несколько недель глумится и издевается над несчастными знаменитостями. (Замечу в скобках, этому интеллигенту с душой хама и палача все сходило с рук, он умер в своей постели.) Потом такой же негодяй, судья Ульрих, зачитывает приговор: всем врачам — высшая мера наказания. Виселица. Казнь на Красной площади.
И далее: в целях предотвращения еврейских погромов, которые неизбежно должны были начаться после того, как граждане СССР узнают, какую гадюку они пригрели на своей широкой груди, мудрый Вождь прикажет выслать всех евреев из столицы и из других больших городов…
Сколько комнат и углов в одной только Москве освободится! Сколько рабочих мест появится!
И главное, высылка станет проявлением милосердия. Возможно, «дрессированные» евреи (с десяток знаменитостей) сами об этом попросят.
Подготовка к процессу врачей-евреев шла полным ходом. Обвиняемые уже сидели на Лубянке… У многих уже выбили признания. Газета «Правда» опубликовала материалы уголовного дела…
Однако случилось непредвиденное: кукловод Сталин умер от второго или третьего инсульта. И его Политбюро, переформатированное им самим в Президиум, прекратило дело и выпустило врачей на свободу.
Спасибо Президиуму — спас страну от позора.
Но тут я хочу отвлечься…
К сожалению, это несостоявшееся судилище осталось в нашей памяти всего лишь как смешной стишок о злодейке Тимошук и о ее жертвах. На самом деле врач из «Кремлевки», стукачка Тимошук, получившая даже орден Ленина за свои сигналы о евреях на Лубянку, никакой существенной роли в преследовании корифеев-медиков не сыграла.
Не стал бы Сталин затевать после Холокоста скандального антисемитского процесса над цветом медицинской науки СССР ради ничтожной Тимошук.
P. S.
Осталось понять, почему я, и мои близкие, и друзья были так уверены, что врачей — врагов народа в середине ХХ века непременно повесят и что виселицу соорудят не где-нибудь, а на Красной площади, рядом с лобным местом и, соответственно, с мавзолеем?
Почему?
И тут я хочу напомнить несколько исторических фактов…
Юных героев-партизан немцы вешали в самом начале войны против Советского Союза. Убивали самым жестоким, варварским способом. Только что они завоевали пол-Европы. Да и «Восточный поход» против СССР еще казался им блиц-кригом..
Помню, мы, ифлийцы, склонные к пафосу, называли немцев, немецкую нацию, «нацией Гёте и Шиллера, Бетховена и Канта».
Пойдем дальше. Вы видели когда-нибудь виселицу? Нет? А я видела.
Две виселицы стояли на базаре в Харькове, когда город освободила советская армия. На них висели полицаи — так мне объяснили. Предателей повесили русские — нация Пушкина и Гоголя, Льва Толстого и Чехова.
И наконец, в Нюрнберге в 1946 году судьи, представлявшие четыре великих нации — русскую, американскую, британскую и французскую, — приговорили к виселице одиннадцать военных преступников-немцев. И отметим, среди них не было ни Гитлера, ни Гиммлера, ни Гейдриха, ни Бормана, то есть главных лиц, отдававших приказы об истреблении людей. Не было даже Геринга — второго человека в гитлеровской империи: в последнюю минуту он принял яд и избежал позорной казни. (Помню, как советские граждане возмущались тем, что по недосмотру Герингу удалось получить ампулу с ядом. Громко негодовали.)
Поймите меня правильно: я не считаю, что одиннадцать немецких военных преступников не надо было приговаривать к высшей мере наказания. Я только удивляюсь, что орудием казни избрали виселицу.
Видимо, это смущало не только меня, но и многих людей в разных странах, да и в самом Нюрнберге, где проходил процесс.
Процедура казни была как бы засекречена — и это на Западе, где обыватель обожает публичность, зрелища, обожает журналистов и фоторепортеров (тогда еще не было ТВ и тем паче интернета), которые ухитрялись влезть в любую щель, подсмотреть и рассказать о каждой трагедии, о каждом экстраординарном происшествии, быть очевидцем каждого события.
Ни журналистов, ни фоторепортеров на место казни в Нюрнберге не допустили. Там присутствовали только несколько человек, непосредственно связанных с процедурой казни, и священник…
Да, казнь не была публичной. Все равно в Нюрнберге построили одиннадцать виселиц…
И я спрашиваю себя: неужели в ХХ веке мир озверел?
Эпилога не было — нельзя считать таковым смерть нескольких сотен, может быть, нескольких тысяч москвичей, которые жаждали проститься с мертвым Сталиным в Колонном зале Дома Союзов и попали в дикую давку на Трубной площади.
На Трубной произошло нечто вроде «Ходынки» в день коронации Николая II. Толпа попала в ловушку — грузовики с солдатами перегородили ей путь в безопасные улицы. Как водится, ничего об этой трагедии нам не сообщили. Зачем? При советской власти даже о землетрясениях, если они происходили на нашей территории, население не информировали. Не сообщили сразу и о Чернобыле…
Лучше спросим себя, почему сталинский Президиум, бывшее Политбюро, без сучка без задоринки проводившее различные демонстрации, в которых участвовали сотни тысяч людей, на этот раз оплошало?
Наверное, власть все же растерялась. Вожди лихорадочно думали о том, как спасти себя… Надеюсь, и о том, как вытащить великую страну из той ямы, в какую ее загнал Сталин…
Мудрец
Этого человека — Льва Леонтьева — я очень не любила. Тем не менее лет пятнадцать довольно регулярно с ним сталкивалась, ведь он был близким другом, советчиком и постоянным возлюбленным Натальи Сергеевны Сергеевой, главного редактора «Нового времени» — фактически единственного в СССР журнала, освещающего международную жизнь и нашу политику в мире… Конечно, в том ключе, в котором эту международную жизнь видело Политбюро и очередной генсек.
В мемуарах «Косой дождь» и в своей «Лошадиной» книге я уже писала, как восхищалась Натальей Сергеевной — ее независимостью, непохожестью на всех остальных, ее интеллигентностью, ее домом и даже ее… взбалмошностью. Не восхищалась только ее привязанностью к этому Льву Леонтьеву.
На вид он был довольно крупный мужчина с большим красным носом, хотя и непьющий. Весьма надменный господин, всегда изрекающий истину в последней инстанции. Числился Леонтьев не то академиком, не то членкором. Большой его карьере помешало только то, что он по отчеству звался Абрамовичем. А «Абрамовичей» со времен Сталина, как известно, в СССР не жаловали.
Как ни странно, но не только Наталья Сергеевна, но и все очень даже умные и ушлые сотрудники «Нового времени» от Левы Безыменского до Валентина Бережкова тоже превозносили ум и образованность Леонтьева. А к Сергеевой, наоборот, относились весьма скептически, хотя именно она спасала их, прикрывая от всех бед…
Только я одна была твердо уверена, что Наталья Сергеевна — совершенно очаровательная барыня-дворянка, а Лев Абрамович — противный местечковый еврей… Хоть бейте меня, хоть режьте, хоть объявляйте антисемиткой номер 1.
Но речь здесь не обо мне, а о Леонтьеве…
Естественно, меня Лев Абрамович в упор не замечал. Даже на моего мужа, признанного всеми блестящим международником и эрудитом — смотрел сверху вниз.
Но вот однажды мы со Львом Абрамовичем оказались вдвоем у нас дома — наверное, ждали мужа, а тот по своему обыкновению опаздывал. Не сомневаюсь, Лев явился к нам из-за каких-то чрезвычайных обстоятельств. Я что-то вяло спрашивала. Леонтьев еще более вяло отвечал, всем своим видом показывая, как неинтересно ему со мною разговаривать.
Но потом вдруг я спросила:
— Ну объясните мне хоть вы: почему после смерти Ленина его друзья и соратники дали себя облапошить этому гаду Сталину? Неужели, не знали, что он их всех сожрет? Ведь, например, Бухарин был бы куда лучше…
И тут Леонтьев неожиданно встрепенулся. Ясно стало, что этот вопрос он сам себе не раз задавал и давно нашел на него ответ.
Да, Леонтьев встрепенулся. От его лени и небрежности в разговоре со мной не осталось и следа. Вот, что он ответил:
— Вы ничего не понимаете! Не понимаете — они все были слабые. Решительно все — и Бухарин, и Зиновьев, и Троцкий. И в случае войны мы не удержались бы. Вникните! Нас убрали бы. Все пропало бы наверняка! Поняли?
Тут и меня осенило. Речь шла вовсе не о том, что немцы или другие захватчики в случае войны завоевали бы страну — ничего подобного. Речь шла о том, что народ скинул бы большевистскую власть, с которой Лев Абрамович идентифицировал себя, сбросил бы коммунистов.