В Майеровской (немецкой) энциклопедии сказано, что К. Осецкий умер в 1938 году от «последствий заключения в концлагере». (Мне казалось, что он погиб в Дахау.) Левый интеллигент разделил судьбу «пролетов» — немецких пролетариев-коммунистов…
Казалось бы, эмиграция из Германии станет куда более массовой и уж во всяком случае более легкой, нежели эмиграция из России. В Германии нет таких расстояний, как у нас. Германия окружена развитыми демократическими странами. Наконец, она испокон века славилась своими инженерами и техниками, своими учеными и мастерами. Казалось бы, немецких специалистов повсюду с руками оторвут.
Ничего подобного не произошло.
Мир только-только пережил мировой экономический кризис 1929–1932 годов (Великую депрессию), и никто не желал, чтобы инженеры и врачи из Германии в порядке конкуренции заняли места в солидных фирмах сопредельных стран — ведь там были свои специалисты.
Впрочем, и сама немецкая интеллигенция, как оказалось, была не готова куда-то бежать. До поры до времени надеялась переждать лихие времена — авось Гитлер образумится. Ведь он сразу расправился со своими штурмовиками-хулиганами, убил Рема.
Разумеется, так думали не все. Главный немецкий гений, любимец тогдашней Германии, несравненный драматург, режиссер, писатель, новатор, сама душа театра Бертольд Брехт сразу же покинул свою Германию, уехал из страны вместе с женой, актрисой Еленой Вайгель, с композитором, сочинителем музыки для его спектаклей Куртом Вайлем, со всей своей прославленной труппой актеров и единомышленников-новаторов.
Трудно себе представить, каким знаменитым был Бертольд Брехт не только в Германии, но и во всем мире! Его «зонги» (песни) пели на всех континентах, на разных языках. Но и смысл, и мелодия всегда были одни и те же: нет — войне, нет — несправедливости, нет — угнетению. Нет! Нет! И нет!
Мировую известность Брехта я сравнила бы со всемирной славой Горького.
Тем печальнее сравнивать, как они по-разному распорядились и своей известностью, и своей славой.
Мне могут сказать, что и Горький, и Брехт давно забыты и у себя на родине, да и повсюду.
Тем не менее напомню: Горького уже много десятилетий, как не читают нигде, а многие — как, к примеру, я — откровенно не любят, мягко говоря. А вот знаменитый театр на Таганке (театр Любимова) начал с того, что молодые актеры, еще не имея крыши над головой, поставили пьесу Брехта «Добрый человек из Сезуана», и она прозвучала как нельзя более актуально — совсем в другое время, в совсем другой стране. Мне кажется, что и Константин Райкин, и его театр остались верны памяти Брехта, памяти его героя — неунывающего молодого бунтаря, веселого и отчаянного, справедливого и бесшабашного парня по имени Микки-Мессер (в переводе — Мишка-Нож). Песни Микки-Мессера и сейчас звучат современно. Так же как и рассуждения другого персонажа Брехта — Матушки Кураж, маркитантки, которая и дня прожить не может без… войны. И рассуждает она о том, как трудно, хлопотно и утомительно… готовить каждую новую войну. Сколько сил и умения надо приложить, чтобы люди, можно сказать за здорово живешь, покинули свои дома, семьи, друзей и пошли бы… убивать других людей. Сколько труда и сил требуется для разжигания войны. И совершать эти усилия надо ежедневно, ежеминутно, действуя и открыто, и исподтишка…
Если бы я могла начать жизнь заново — я посвятила бы ее пропаганде Брехта.
К сожалению, таких как Брехт, знаменитых людей, верных своим убеждениям в гитлеровском рейхе оказалось не так уж и много.
Философ Хайдеггер, особо почитаемый в СССР в 1960–1970-е, не только остался в стране и продолжал профессорствовать, но и вступил в нацистскую партию НСДАП. Попутно он предал свою любовь, еврейку Ханну Арендт. Безмерно талантливая Арендт эмигрировала в США, стала профессором в Принстонском университете и написала книги, которыми после войны зачитывались во всем мире: «Ситуация зла», «Истоки тоталитаризма» и «Банальность зла, или Эйхман в Иерусалиме».
Третий в блистательной плеяде немецких философов — Ясперс — осудил Хайдеггера. Он, хотя и остался в Германии, но был лишен кафедры, а после разгрома нацизма не подал руки Хайдеггеру.
Большой актер, мировая величина — Густав Грюндгенс, сыгравший и Гамлета, и шиллеровского Валенштейна, и Мефистофеля, — остался на сцене и при Гитлере. А ведь он был кумиром передовой немецкой молодежи 1930-х. Клаус Манн, сын Томаса Манна, проклял его в своем романе «Мефистофель».
Но что толку?
Продолжали свою концертную деятельность и гениальные немецкие музыканты, дирижеры и исполнители — Фуртвенглер, Караян, Бем, Краусс. В Байрейте — на малой родине Вагнера, — на празднествах в честь великого немецкого композитора в почетной ложе восседал сам нацистский фюрер, млея от восторга перед покойным гением.
Пошла на службу к фашистам и, так сказать, рядовая немецкая интеллигенция. Запылали костры из книг еврейских писателей и писателей-неевреев — демократов. Разжигали эти костры не простые мастеровые, а студенты и профессора немецких университетов. Они же срывали картины художников-новаторов со стен картинных галерей.
Возмездие пришло намного позже…
Я еще помню, что до 1933-го, до того, как власть в Германии захватил Гитлер, люди гордились тем, что получили дипломы в Марбурге или в Геттингене… А вот после 1933-го никому и в голову не приходило похвастаться, что он закончил один из немецких университетов, — тогда гордились дипломами либо Оксфорда, либо Кембриджа, либо дипломами одного из американских вузов.
Однако моя тема не интеллигенция в нацистской Германии, а эмиграция. Я пишу не об оставшихся в нацистском «рейхе», а о покинувших его.
Знаменитым немецким эмигрантом наряду с Брехтом стал Эрих Мария Ремарк — и как раз в годы своей мировой славы. В 1929 году Ремарк написал самый известный в мире антивоенный роман «На западном фронте без перемен» и тогда же был проклят немецкой реакцией как пацифист.
До этого красивый, светловолосый молодой человек из Оснабрюка отважно воевал на передовой, был много раз ранен, лежал во фронтовых лазаретах, снова возвращался в строй. Но более сильного, выразительного романа, проклинавшего войну, еще не было написано.
Если не ошибаюсь, тираж ремарковского антивоенного романа, переведенного на многие языки, достигал 5 млн. экземпляров.
В 1930-е такая цифра казалась баснословной.
В 1930 году в Голливуде был снят фильм по ремарковскому роману…
И кто бы мог подумать тогда, что Ремарк станет поистине трагической — быть может, самой трагической — фигурой ХХ века?
Еще до прихода к власти гитлеровцев антипод красивого статного Ремарка — урод, «штафирка» Геббельс (который никогда не был на военной службе из-за врожденной хромоты) объявил Ремарку войну. На первых порах он сорвал демонстрацию голливудской ленты по роману Ремарка в немецких кинотеатрах, а потом направил всю мощь своей пропагандистской машины на самого писателя.
Эрих Мария Ремарк стал эмигрантом, уехал в Швейцарию уже в 1932 году. Писателю, получившему мировое признание, было тогда всего 34 лет. А в 1947 году Ремарк получил американское гражданство и поселился в США. В общем, немецкий писатель с мировой славой прожил всю свою жизнь вдали от родины. Даже умер в 1970 году не в Германии, а в Локарно (в Швейцарии).
Изгнанники в произведениях Ремарка все время встречаются с русскими изгоями. И те и другие, словно «тени», блуждают по чужой земле («в раю»). Есть среди эмигрантов совершенно обнищавшие люди, есть и люди сравнительно состоятельные, во всяком случае не бедняки. Но все они проживают не свою, а… чужую жизнь.
Последнее, одно из самых значительных произведений Ремарка так и называется «Тени в раю». Мне довелось переводить этот роман на русский и почувствовать всю горечь изгойства, которую испытал главный персонаж романа. Только злобные советские критики могли всего этого не заметить, а узреть только лишь то, что и «теням» удавалось иногда испытать чистую радость, встретив красивую женщину или настоящего друга.
Но я пишу не о Ремарке, и тем паче — не о советских критиках-фальсификаторах. Я — об эмиграции.
Как ни странно, проблема эмиграции возникала на всех этапах моей неправдоподобно долгой жизни. Коснулась она и меня — самым болезненным образом.
В 1970-е эмигрировал мой единственный талантливый сын со своей семьей.
Расклад в ту пору был такой: эмиграция именовалась «отъездом евреев на историческую родину», то есть в Израиль. На самом деле евреев и не евреев эмигрантов отпускали на все четыре стороны, с глаз долой. С одним-единственным условием: ты уезжаешь навсегда, не сможешь вернуться никогда. Прощаешься навек и со своими близкими, и со своим любимым городом («любимый город может спать спокойно»), и со своими детством и отрочеством.
Разумеется, тебя, беднягу, предварительно ограбят. Лишат того немногого, что у тебя, советского гражданина, было. У моего сына сразу же отобрали его хорошую по тем временам трехкомнатную квартиру. И, разумеется, не разрешили брать с собой его собственные картины. Правда, на родине работы эти иначе, чем «вредной мазней» не называли — все равно «вредная мазня» вывозу не подлежала.
Итак, ты уезжаешь навсегда. Без права передумать и возвратиться назад. И уезжаешь гол как сокол.
Люди бросались в эту эмиграцию, как в омут, считая, что им повезло. Сказочно повезло.
Уезжала, разумеется, в основном молодежь, ее самая рисковая и решительная часть, самодостаточная и амбициозная — и при том, как считалось, без царя в голове. Ибо большинство уезжавших не знали ни иностранных языков, ни чужих законов, порядков и обычаев — и уж тем более, тех маленьких хитростей, которые помогают жить людям в любом полушарии, в любой стране…
И пусть умная Юлия Латынина и моя молодая, тоже умная, приятельница Надюша тысячу раз рассказывают мне об… Илоне Маске, который, переехав из Южной Африки в Америку, начал с нуля… Громадное большинство людей, увы, не похожи на Илона Маска. И на Сергея Брина они тоже не похожи. Они, скорее, похожи на… Рогозина. А у Рогозина, как мы знаем, ракета, даже если она задумана в эпоху Королева, либо не взлетает, либо взлетает с большим трудом. По сему я не советовала бы Рогозину эмигрировать — конечно, если он не последует примеру Батуриной, супруги бывшего мэра Москвы Лужкова, ныне покойного. «Талантливая» (так ее назвал мэр) Батурина, награбив в России миллиарды, успешно вывела их в офшоры, а потом, уже налегке, двинулась на чужбину сама. Предварительно купив один из самых шикарных особняков-дворцов в Лондоне. Видимо, чтобы было где приклонить голову и ей самой, и мужу-мэру — бедняку-пчеловоду.