Сталин не мог простить того, что Гитлер его обманул, перехитрил, переиграл, оставил в дураках, использовал в своих целях.
Ведь еще сравнительно недавно он, Сталин, перехитрил и использовал самого Ленина. Он, малообразованный, грубый мужлан, плохо говоривший по-русски, не обладавший ни сильным умом, ни ораторским даром, лишенный всякого обаяния, к тому же с явно неприятной внешностью, перехитрил, обвел вокруг пальца самого Владимира Ульянова! Такого сильного, решительного, подкованного для всяческих битв политика и при том чрезвычайно подозрительного и недоверчивого человека… Ленина-Ульянова, который умел использовать всех окружающих себе на пользу, даже немецких штабных генералов, которые разрешили ему беспрепятственно пересечь границы и прибыть в разгар мировой войны в воюющую против Германии Россию.
А после смерти этого Корифея он, Сталин, перехитрил, переиграл с десяток ленинских сподвижников и любимцев, тоже не лыком шитых, тоже не простаков, а сильных профессионалов-политиков, переигравших таких зубров, как Плеханов и Каутский, как Мартов и десятки других прожженных типов…
И вот какой-то немецкий ефрейтор (вспомним фильм Чарли Чаплина), горлопан, ничтожество — так Гитлера изображала не только наша пропаганда, но и пропаганда Европы и США (вспомним Чарли Чаплина) — сумел перехитрить и обмануть его, Сталина.
Он, Сталин, не торгуясь, отдал Гитлеру на откуп Европу, выговорив для себя всего лишь захолустье: лимитрофы — Латвию, Литву, Эстонию — плюс совсем небольшой кусочек Западной Украины с красивым городом Львовом. Вот и все. К тому же пообещал Ефрейтору щедрую помощь: нефть для танков Гудериана и продовольствие для солдат Гальдера — пусть на отдыхе едят украинское сало. Сталину сала не жалко!
Более того, со злорадством наблюдая, как Ефрейтор заглатывает одну европейскую страну за другой, он зорко следил за тем, чтобы все пункты договоров и протоколов к ним исполнялись вовремя и неукоснительно, был готов подписать и Антикоминтерновский пакт… Никаких враждебных замыслов против этого негодяя-Ефрейтора у него не было…
И это сущая правда. Не верьте, читатель, энкавэдэшникам-перебежчикам типа Суворова, который уверял, будто Сталин вот-вот был готов напасть на Германию.
Все попытки найти после смерти Сталина планы, приказы, наметки планов и приказов, даже карандашные наброски на тему будущих антигерманских походов не увенчались успехом.
Разведчики из ГРУ, в том числе Суворов, знали о намерениях Сталина не больше, чем простой обыватель. Влияние и роль разведчиков в Советском Союзе были тысячекратно преувеличены.
О том, что Гитлер нарушал все ранее заключенные договоры и соглашения, знали все… Но договоры с ним, Сталиным, он не посмеет нарушить, считал наш Вождь. Сталин вопреки фактам тупо верил в это. Как ни смешно, а скорее как ни печально, верил даже после того, как нацисты уже начали войну.
Вот, что написал в своем, так и не произнесенном в 1956 году, то есть через три года после смерти Сталина, докладе на несостоявшемся пленуме ЦК маршал Жуков:
«…22 июня в 3 ч. 15 мин. Немцы начали боевые действия на всех фронтах, нанеся авиационные удары по аэродромам с целью уничтожения нашей авиации, военно-морским базам и по ряду крупных городов в приграничной зоне. В 3 ч. 25 мин. Сталин был мною разбужен, и ему было доложено о том, что немцы начали войну, бомбят наши аэродромы, города и открыли огонь по нашим войскам. Мы с товарищем С. К. Тимошенко просили разрешения дать войскам приказ о соответствующих ответных действиях. Сталин, тяжело дыша в телефонную трубку, в течение нескольких минут ничего не мог сказать, а на повторные вопросы ответил: „Это провокация немецких военных. Огня не открывать, чтобы не развязать более широких действий“…»
Свою мысль о провокации немцев Сталин вновь подтвердил, когда прибыл в ЦК. Сообщения о том, что немецкие войска в ряде участков уже прорвались на нашу территорию, не убедило его в том, что противник начал настоящую и заранее подготовленную войну. До 6 ч. 30 мин. он не давал разрешения на ответные действия и на открытие огня…
22 июня 1941 года короткую речь о вторжении нацистских войск на территорию Советского Союза произнес Молотов. Я эту речь услышала сразу же по «черной тарелке» — так выглядело тогда радио. Нас с отцом предупредила мама, которую ночью вызвали в ТАСС. Мне казалось, что «тарелка» заговорила рано утром. Но случайно я прочла статью о знаменитом дикторе Левитане, и там было сказано, что Левитан читал молотовские слова о нападении гитлеровцев на СССР только в 12 часов дня. Стало быть, уже много позже того, как германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы и подвергли бомбежке со своих самолетов наши города — Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и некоторые другие…
Потом молотовскую речь много раз повторяли — без всяких комментариев. И мы с папой опять слушали ее вместе с соседями по коммуналке, набившимися в одну из наших комнатушек, где висела «тарелка»…
А Сталин праздновал труса.
Язык мой — враг мой
Дурно пахнут мертвые слова.
Советская власть создала свой язык. Язык этот менялся, поскольку менялась сама власть — ее состав, цели и средства. И все-таки это был совершенно особенный язык, понятный только тем людям, которые жили в то время.
Не верите? Ну, тогда скажите, что значит слово «телега»? Нет, не обычная телега, в которую впрягали лошадь, — а «телега» на языке 1930–1960-х годов?
«Телега» значила… донос. Но не донос, который грозил неминуемой смертью и адресовался в ГПУ-НКВД-КГБ, а всего-навсего донос из одного советского учреждения в другое. Допустим, человек (служащий) переходит из одного наркомата (министерства) в другой наркомат (министерство) — возможно, даже с повышением. Он уже заполнил множество анкет. Ему дали характеристики и по линии производства, и по партийной линии. Но одновременно в отдел кадров отправлена «телега», где отмечаются его дурные (с политической точки зрения) качества — например, мягкотелость (мягкость). Естественно, донос о мягкотелости был секретным, и, стало быть, важнее характеристики! Так что преуменьшать значение «телеги»-доноса в судьбе человека не следует!
А теперь скажите, что означал «партмаксимум»? И что означал «конверт»?
«Партмаксимум» в 1920-х и начале 1930-х означал максимальный оклад, который мог получать так называемый ответственный работник — член партии. К примеру, нарком (министр). Знаю, что этот «максимум» был минимальным. Так как же могли существовать ответработник и его семья? Ну, во-первых, он имел кое-что бесплатно — например, автомобиль с шофером, а также бесплатное лечение для себя, жены и детей. Имел ответработник хорошую квартиру и дачу за смешные деньги и в добавок кремлевский паек, то есть дешевые продукты, а также бесплатный отдых для себя и семьи.
Но после 1930-х, после Большого террора, ответработники захотели бóльшего. И стали получать «конверты», то есть дополнительные деньги к официальной зарплате — очевидно, в хорошо заклеенных конвертах.
Этих денег государству было не жалко: ведь ответработники были, как говорилось на советском сленге, «идеологически выдержаны и политически подкованы».
Ну а что значило трудиться в «ящике»? Это значило быть рабом в засекреченном НИИ (Научно-исследовательском институте), который не имел ни названия, ни адреса — только номер почтового ящика. Иногда «ящик» именовали «номерным институтом». Сотрудники «ящика» не имели права встречаться с иностранцами и ездить за границу даже тогда, когда турпоездки были разрешены. Уволиться из «ящика» тоже нельзя было.
Я не лингвист, не ученый-филолог, но кое-какие наблюдения за родным советским языком, прожив сто лет в России, все же сделала.
Например, поняла, что власть сразу же начала делить нас, население, на своих и чужих. Сперва делили по цветам.
Красные — свои, белые — чужие. И это немедленно отразилось на языке. Свои — это красноармейцы, красногвардейцы, красные командиры, просто люди с красными флагами (стягами), с красной ленточкой в петлице, с красной повязкой на рукаве.
«Смех чудится красный / Зверей-палачей… / Когда-то прекрасный, / Манивший вперед, / Нас ныне цвет красный / Лишь давит и гнет».
Появились в годы Гражданской войны и «зеленые».
Чужие — белые: белогвардейцы, белоподкладочники (царские генералы), беляки; были даже белополяки и белофинны.
Тогда же поделили население на классы: хороший класс — пролетариат, а также его представитель — пролетарий, или рабочий. Класс похуже — крестьянство и отдельный крестьянин. Хотя герб на красном флаге — это скрещенные молот (орудие рабочего) и серп (орудие крестьянина).
Однако крестьяне в нашей стране существовали только до конца 1920-х. В эпоху коллективизации (какое прекрасное новое слово!) крестьян частично уничтожили, частично загнали в колхозы.
Но и в 1920-е крестьян как таковых тоже не существовало: их поделили на бедняков, середняков, кулаков. Кулаков в ходе создания колхозов «уничтожили как класс».
Заведомо плохими классами были разгромленные красными помещики и капиталисты. Но и тут существовали градации. Помещики-дворяне делились на крупнопоместных и мелкопоместных. Скажем, Пушкин был из крупнопоместных, а Гоголь из мелкопоместных. Лев Толстой тоже из крупнопоместных, но он стал «зеркалом русской революции», а по выражению Горького, «человечищем» — поэтому ему простили даже графский титул…
Капиталисты-буржуи тоже были крупные и мелкие.
Хуже всего пришлось, по-моему, интеллигенции. Ее Ленин и ленинское окружение вообще не сочли классом — всего лишь прослойкой, которая болталась где-то между классом-гегемоном (пролетариатом) и мелкопоместными бедолагами. Натуральные «хлюпики», как их назвал Ильич.
Ну и, естественно, весь народ без исключения делился на партийцев и беспартийных (не путайте беспартийных с «беспаспортными бродягами» — космополитами, появившимися после войны с нацистской Германией!).