Иногда это шаманство шло переводу во вред: терялась самобытность, особость автора, перевод лакировался, становился чересчур красивым, стиралось своеобразие зарубежного писателя. Зачастую непохожие авторы уподоблялись друг другу[24].
Преимущества советской школы перевода стали особенно ясны сейчас. Когда читаешь нынешние переводы, возмущаешься тем, что теперешний ленивый переводчик даже не пытается правильно построить фразу на русском. А то еще пишет все фамилии в тексте… по-английски, иногда даже латинскими буквами. Не старается изложить содержание оригинала хорошим русским языком. Наоборот, как бы дает понять читателю: «Если ты, дурак, еще не выучил английский, то скажи спасибо, что я тебе кое-что подсказываю. А дальше разбирайся сам».
Но тут я вторгаюсь в более широкую тему — в тему издательского дела в РФ… Фактически вся печатная продукция в России делается ныне по совсем иному принципу, нежели при советской власти. Издательство заботится прежде всего о рентабельности своей работы. Выгодно или не выгодно? Принесет книга доход или нет? Маленькие издательства вообще издают авторов только за их деньги…
В мое время все было не так… Замечу при том, что книг, по-моему, издается сейчас немало, а издательств стало в десятки раз больше, чем было…
Но все это не моя тема. Моя тема рассказать о прошлом… Написать о той школе перевода, которая существовала в СССР.
Напоследок скажу еще, что в СССР было множество переводчиков-мастеров своего дела. Навскидку перечислю с десяток фамилий: Касаткина, В. Станевич. Наталья Манн, Рита Райт, Евг. Калашникова, Татьяна Кудрявцева и Татьяна Озерская (жена поэта Арсения Тарковского), Наталья Тренева (дочь драматурга), Лурье, Жаркова, Холмская и т. д.
Ну а теперь пора сказать, что среди переводчиков я все же оставалась белой вороной. К сожалению, всему виной было то, что я человек не ленивый.
Мне уже приходилось писать об этой «не-лени»… Но, если после Отечественной войны я, благодаря своей усидчивости или скорее неприятию всякой праздности, работая в Радиокомитете, не только заказывала авторам статьи на международные темы, но и сама начала писать такого рода статьи и для радио, и для газет и журналов, то в бытность свою переводчиком я переводила… чересчур много. И притом продолжала писать и статьи, и рецензии, и предисловия, и даже книги.
Почему-то мне казалось, что я перевела с конца 1950-х до начала 1970-х чуть ли не 30 одних только романов и повестей. Выяснилось, гораздо меньше, но все же много — с точки зрения тогдашних переводчиков, непозволительно много.
При всем при том я сокрушалась, что перевела слишком мало. Не перевела, к примеру, замечательную (гениальную!) повесть Гюнтера Грасса «Кошки-мышки» — «Жестяной барабан» я не потянула бы. Жалела я, что мне не довелось перевести многих повестей и великолепного швейцарского писателя-сатирика Фридриха Дюрренматта, а также швейцарца Фриша.
Надо сказать, что за «не-лень» меня ругали не только недоброжелатели, но и друзья. Ругали по формуле: «Почему тебе больше всех надо?»
В Советском Союзе только выдающимся ученым, таким, каким был, к примеру, великий математик Владимир (Дима) Арнольд — брат моей невестки Кати, — полагалось трудиться от зари до зари. Остальные работали по формуле: мы делаем вид, что работаем, а они (власть имущие) делают вид, что платят нам за это.
Вспоминаю начало ХХI века и главную печаль любящих матерей. Вспоминаю их монологи: «Мой Саша (Миша, Ваня, Сережа) зарабатывает хорошие деньги, но работает как каторжный. Не может оторваться в рабочее время ни на секунду. Если звонишь ему на работу, в офис, отвечает, что не будет разговаривать. Да и за опоздание его могут уволить. Мальчик оставляет свою машину дома и едет на метро, боится попасть в пробку и опоздать. Какой кошмар! И что это за жизнь?»
Признавшись в своей не-лени, пойду дальше: сознаюсь и в собственной не-хитрости, которая обернулась не-умным (глупым!) поведением. Как это ни печально, я оказалась неумным человеком. Вела себя неумно, сиречь глупо. Думаю, муж это понимал. Но, как все неумные люди, я человек упрямый (в мое время упрямца называли упертым). Итак, я человек упертый…
И все это стало ясно уже после того, как две повести Бёлля — «И не сказал ни единого слова» и «Хлеб ранних лет» — вышли заново, но под одной обложкой с предисловием Копелева.
В тот день, когда эта книга появилась в продаже, то есть в самом начале моей переводческой деятельности, мне позвонил Копелев и сказал примерно следующее:
— Бёлля вот-вот начнут продавать. У магазина на Кузнецком уже собирается народ. Подумай, какое это радостное событие для дела прогресса и для всех, кто борется за прогресс в нашей великой стране! Подумай и осознай! Подумай, как много значит Бёлль для нашего народа, который вступил на дорогу света, разума и истинного социализма.
Конечно, я утрирую, но смысл речей Копелева был именно таков. Он предлагал мне радоваться не тому, что мои переводы оказались востребованными, а тому, что они служат делу прогресса. Якобы я переводила не ради денег, известности и других низменных мотивов, а ради высоких материй.
Все эти речи я уже слышала в сталинскую эпоху. И тогда мы якобы работали не ради денег и не ради самих себя, а только ради «построения социализма в одной стране».
Речь Копелева была вариацией на ту же тему, которая мне давно осточертела и возмущала меня до глубины души.
В ответ следовало просто промолчать. Может, пошутить, как он, Лева, и его умная жена Рая все решили за меня. И уж во всяком случае глупо было негодовать, возмущаться, а потом и тупо разоблачать бывших друзей, наживая себе лютых врагов — ведь прежние друзья, если ты их будешь обличать, превратятся в непримиримых врагов.
Однако я, как сказано, была глупа и признаюсь, не предполагала в ту пору, каким мощным станет тандем-союз Копелев-Орлова и как мне этот тандем-союз навредит.
Постепенно я подхожу к финалу моей переводческой деятельности. Она закончилась так же, как и началась — произведением Генриха Бёлля. Обычно такие сюжеты встречаются только в романах слабых писателей. В данном случае сей сюжет приключился в жизни, и его героиней (антигероиней) стала я. Но расскажу все по порядку.
В 1970-е годы Генрих Бёлль был одним из самых, если не самым известным западным писателем в России. Он буквально покорил русского читателя. И эта любовь была не безответной. По-моему, и самого Бёлля Россия покорила. Думаю, еще и потому, что ему очень не нравился ход событий на его родине.
В ФРГ в это время свершилось так называемое «экономическое чудо». Страна богатела на глазах. Курс Эрхарда — Адэнауэра превращал нищую, разоренную войной Западную Германию в процветающую капиталистическую страну. Особенно благодаря тому, что немцам не разрешили вооружаться, держать большую армию, не давали создавать мощную военную промышленность.
И вот буквально за какие-нибудь 10–15 лет на месте развалин выросли красивые, добротные современные здания. Люди стали ездить на хороших, дорогих машинах, путешествовать по миру, ходить в театры и рестораны.
Одновременно появились, конечно, и немецкие олигархи, наживавшиеся любыми способами, в том числе и явно нечестными. Увеличилось в ФРГ и число ханжей, супербогатых церковников и просто жуликов без чести и совести.
Идеалиста Бёлля все это возмущало, и его настроения подпитывались, видимо, окружением писателя, особенно — его женой Аннемари.
О жене писателя надо сказать несколько слов. Аннемари в прошлом была учительницей. Появившись в Москве с мужем, она удивила всех нас — я имею в виду не только хороших знакомых Бёлля, но и молодых редакторов из журнала «Иностранная литература», куда приходили супруги Бёлль, и вообще всех людей, которые были с писателем связаны: работников СП, секретарш, обслуживающий персонал гостиниц. Удивила прежде всего своей невзрачностью и неухоженностью, а также своей набожностью. Когда Аннемари, к примеру, приводили в какую-нибудь старинную православную церковь, эта католичка тут же бухалась на колени и читала молитву.
Коротко говоря, в наших глазах Аннемари никак не соответствовала образу современной западной женщины, который нам, советским людям, очень импонировал. Особенно по контрасту с нашими известными дамами типа Валентины Терешковой — первой женщины-космонавта. Терешкову из года в год сажали тогда во все президиумы и назначали на все посты, где она ни разу не сказала ни одного не одобренного начальством слова. Между прочим и сейчас Терешкова играет ту же роль и по тем же правилам, хотя и состарилась.
Но речь не о Терешковой, а об Аннемари.
Так вот, по контрасту с Терешковой нам очень нравились в ту пору современные, деловые женщины, особенно немки. Попытаюсь объяснить причину. После затеянной Гитлером кровавой войны и многочисленных судов по денацификации «действующих» мужчин в Западной Германии сильно поубавилось. И тут немецкие фрау взвалили на себя огромную ношу — восстанавливать разрушенную промышленность, сельское хозяйство, науку.
Только в глубокой старости, когда я увидела у себя на родине нынешних «деловых женщин», беспардонных и бессовестных хищниц, увидела их хапужество и желание всех переплюнуть — заполучить самую большую яхту и самый большой замок в самом модном месте, — я стала лучше понимать учительницу из Кельна.
Аннемари вышла замуж за Генриха Бёлля, парня из небогатой семьи, который шесть лет месил грязь своими солдатскими сапогами во многих странах Европы, лежал раненый во многих лазаретах и явился домой, на оккупированную родину, без гроша в кармане. Вдобавок не захотел приобретать какую-либо мирную профессию, дающую быстрый заработок. Он захотел… писать книги. Писать книги в Западной Германии, оккупированной союзниками. А союзники — Англия и США — запретили в ту пору немцам издавать свои произведения на родине, закрыли все их типографии. И вот некоторые молодые люди, юноши и девушки и в их числе Бёлль, засели за старые разболтанные пишущие машинки и стали сочинять рассказы и повести, можно сказать, «в никуда». А потом эти ребята, списавшись друг с другом, покупали самые дешевые билеты и съезжались где-нибудь в глухомани, самом что ни на есть дешевом городишке, в самом что ни на есть дешевом отельчике, и там читали друг другу вслух свои сочинения. Так возникла «Группа 47» (в 1947 году будущие писатели встретились в первый раз!) — «литература дня ноль».