Кстати, по свидетельству очевидцев, Ахматова не любила Чехова. Жаль, что она не промолчала, сделав эту свою нелюбовь, как теперь говорят, достоянием гласности. В оправдание Ахматовой вспоминают, что Лев Толстой не любил Шекспира. Но Ахматова отнюдь не Толстой. И даже Толстого не украшает его нелюбовь к Шекспиру.
Под конец скажу, что мое плохое отношение к непрактичности и увлечение практичными людьми продолжалось очень долго. Но в старости в практичных я разочаровалась.
Практичные люди любят только себя. Даже из собственных детей умеют извлекать выгоду… Тем более, им глубоко безразличны все, кто не нужен им ни для дела, ни для престижа.
Когда я была маленькая, символом — неизбежным для всякой эпохи, — знаком ее наряду с примусом стали калоши. Их надевали на ботинки, сапоги, валенки — что, кстати, было и удобно, и целесообразно. Входя в дом, калоши снимали, уходя, надевали опять. Резиновые калоши сияли ослепительно-черным блеском. Внутри они были на бумазейной подкладке, чаще всего ярко-красной. Калоши лелеяли и холили, регулярно мыли, заклеивали у «холодных» сапожников. Если человеку говорили, что он «сел в калошу», это было обидно. А если кого-нибудь назовешь «старой калошей», то нанесешь ему смертельное оскорбление. «Старая калоша» была символом никому не нужной, никчемной вещи, которую без сожаления выбрасывали на помойку. «Калошную культуру» нынешним поколениям не понять…
И еще, когда я была маленькая, людям надлежало иметь чувство такта. Казалось бы, такт довольно эфемерное понятие, тесно связанное с еще более призрачным словом «деликатность». А вот в жизни это чувство играет немалую роль.
Приведу примеры.
Мне перевалило за сто, а как известно, старость — не радость. Но вот, единственный сын, который уже сорок лет живет в США, со всей своей семьей, прилетел из Нью-Йорка в Москву, где у него большая выставка. Открывалась как раз в тот день, о котором идет речь. И я мучительно размышляю, ехать мне туда или нет. Конечно, это последний шанс. Больше выставок К&M при моей жизни уже не будет. Итак, ехать или не ехать?
С болью в сердце говорю вслух: «Нет, я не поеду, пожалуй».
И тут же слышу крик невестки:
— Ну конечно, зачем вам ехать! Совершенно ни к чему.
Пора рассказать, как сей крик выглядел вживую.
Я в свои сто лет, разумеется, плохо слышу, но невестка, когда говорит со мной, почему-то не приближается, а, наоборот, отходит иногда и подальше и повышает голос. Процедура эта ею давно отработана: когда она в молодости жила с матерью, с ними жила и девяностолетняя бабушка — удивительно милая и кроткая старуха. И разговаривали с бабушкой только таким образом — громко кричали.
Меня в данном случае удивил не столько вопль невестки, сколько огорчило молчание сына. У нас с мужем была куча разных недостатков, но, по-моему, мы обладали чувством такта и помнили: в доме повешенного не говорили о веревке.
Но что это я прицепилась к своей невестке? Невестка — человек не публичный. Давайте лучше вспомним персону публичную. Например, Владимира Владимировича Познера. До сих пор он представлялся мне эталоном ума, выдержанности и… такта. И вот, что же происходит с Познером? Этот джентльмен собирает сорок своих друзей — какой размах! — чтобы отправиться в Грузию и отпраздновать там свой день рождения (кажется, даже не круглую дату). Гуляет наш джентльмен не хуже какого-нибудь купчика из пьес Островского. Итак, Познер намылился… в Грузию. Но известно, что Грузия сейчас переживает не самое лучшее время своей истории. И как-никак у Грузии не так давно была война с РФ, в результате которой грузины потеряли часть своей территории… Не забудем также, что их первый президент и реформатор Саакашвили изображается в РФ эдаким придурком, способным только на то, чтобы жевать свой… галстук. Словом, Грузии сейчас не до чужих пиров — особенно, когда пировать приезжают из Московии, да еще от нашего самого правдивого в мире ТВ. Одним словом, сорок гостей срочно отбыли из Грузии не солоно хлебавши. В буквальном смысле этого слова — их забросали тухлыми яйцами.
Вы думаете, после такого афронта Познер унялся? Нет — опозорился, по-моему, пуще прежнего. Чрезвычайно пренебрежительно отозвался о Навальном, рассказал, что как-то поспорил с ним, после чего число сочувствующих ему, Познеру, увеличилось, а у Навального, наоборот, уменьшилось.
Я этот спор помню, видела его по ТВ и, сочувствуя Навальному, сознавала, что Познер, более опытный полемист, более изощренно парирует удары противника. Однако тот спор был несколько лет назад, а вспоминал о нем наш джентльмен гораздо позже — после того, как Навального отравили, после того, как он чудом выжил, после того, как, не долечившись, уехал от немецких врачей и прилетел на родину. И после того, наконец, как его посадили в тюрьму. И вот после всего этого у многомудрого Познера повернулся язык говорить о Навальном с таким дешевым сарказмом? Куда делось его чувство такта?
Под самый конец еще вот что: в моем детстве никто не считал, что бедная старинная церквушка в Хохловском переулке представляет собой нечто особенное, какую-то достопримечательность. Но вот прошло чуть ли не сто лет — и что же? Оказалось, что вокруг этой церкви все же существует особая аура чистоты и благолепия, а может, и святости. Последним священником в ней был батюшка Успенский. Я была еще совсем маленькой девочкой, но помню его большие теплые руки, которыми он гладил нас, малышей, по головкам.
Кажется, в конце ХХ века, а может, в начале ХХI — церковь опять стала действующей.
И вот теперь, когда мне уже за сто, в этой бедной церквушке в Хохловском служит протоиерей Уминский, мудрые и добрые речи которого я, неверующая, с большим вниманием слушаю иногда по радио «Эхо Москвы».
Часть II. Момент гордости(По аналогии с моментом истины)
Середина 1980-х. Горбачев уже во власти. Сын Алик и его семья с осени 1977 года в эмиграции, и надежды с ними увидеться никакой. Муж болен. Неизлечимо. И ему, и мне уже семьдесят с гаком.
Как вдруг разносится слух, будто где-то, в нашем районе, «дают» автомобили по предварительной записи. «Жигули». Кажется, слух серьезный, пришел из мужниного института. Решили записаться. Поздно вечером на метро приезжаем туда, где, по слухам, записывают, — в автомобильный салон (магазин) на пустыре. Несмотря на темень, по пустырю бродят какие-то люди. А у входа в магазин стоят несколько здоровенных пацанов со списком. Записываю мужа и себя — мы где-то в первой сотне. Спрашиваю у парней, когда будет перекличка. Те, окинув меня критическим взором, говорят: мол, можете ехать домой, поспите, мы останемся караулить. Приезжайте утром за час до открытия, тогда и будет перекличка, если опоздаете — вычеркнем.
Приезжаем вовремя. На пустыре уже толпа народа. Перекличка. Скоро магазин откроют.
Первые пятнадцать-двадцать человек стоят впритык, в затылок друг к другу. Ну вот откуда ни возьмись несколько незнакомых мужиков. С гоготом прорываются поближе к дверям магазина. Слышны их выкрики. «Какой-такой список! Настоящий список у нас! Ночью, блин, никого не было! А мы, блин, стояли и пришли первые. Список этот ваш порвем к чертовой матери…»
Но не тут-то было. Наши мальчики мгновенно перестроились. Образовали грозный кордон. Молчат. Но видно, что они будут стоять насмерть, живыми от двери не отойдут. На секунду воцаряется тишина. И слышно, как мальчики говорят: «Прочь! Не пустим. Не сдвинемся с места. Шантрапа. Перекупщики. Прочь!»
И чудо свершилось. Шантрапа ретируется, отругиваясь на ходу.
Магазин открыли и люди входят в него строго по очереди. По пять человек. Список передают из рук в руки. Потом ушедшие снова выходят наружу, идут куда-то за магазин, чтобы выбрать машину и получить еще какие-то документы…
Народ из очереди разбрелся по пустырю. Сидят на бревнышках или на пеньках, где попало. Я от волнения хожу по пустырю кругами. Но время идет. Первые пятьдесят человек, видимо, вот-вот дождутся своей очереди. Решено провести новую перекличку. Переклички, правда, уже были, но эта, так сказать, решающая для следующих пятидесяти счастливчиков. Список у какого-то молодого человека.
Собираемся вокруг скамейки, где этот молодой человек стоит. Он читает фамилии, с трудом разбирая их — ведь записывались в сумерках. Кто-то отзывается, кто-то нет. Молодой человек в нерешительности спрашивает: надо ли вычеркивать? Может, подождать?
Тут вмешиваюсь я. Хватаю список. Молодой человек его охотно отдает. Встаю на скамейку с ногами, чтобы все меня видели. Выкрикиваю первую фамилию. Потом сразу кричу так же громко: «Подойдите сюда, встаньте здесь, пусть все вас увидят. Запомнят».
И эта же процедура повторяется пятьдесят раз. Никого не вычеркнула. Все оказались на месте. Когда наша с мужем очередь подошла, отдала список. А выйдя из магазина выбирать машину и оформлять ее, спрашиваю: «Ну как дела? Справляетесь?»
Несколько человек хором отвечают: «При вас было лучше! Порядка больше!» И эти слова — бальзам мне на душу. До сих пор их помню. До сих пор буквально лопаюсь от гордости. «При вас было лучше. Порядка больше»…
Ай да я! Молодец, Люся! Пусть недолго, но держала очередь на автомобили, самую важную и свирепую из всех очередей, какие только были на просторах нашей советской державы.
И еще: в критические моменты толпа умеет самоорганизоваться. На том пустыре не было ни одного силовика, ни одного милиционера (полицейского)…
Квартирный вопрос и операция «Обмен»
Уж не помню, где именно кумир моего поколения писатель Булгаков произнес поистине вещие слова: «Москвичей испортил квартирный вопрос».
«Квартирный вопрос» был, по-моему, главным для всех граждан Советского Союза. Так продолжалось с 1920-х чуть ли не целый век.
Говорю это, как дитя этого времени и как человек, который прожил его от первых революционных лет до самого последнего дня.