Ну а мне надо было для обмена получить однокомнатную квартиру.
Л. уладил и это, выделив ее из нашей четырехкомнатной. Оказалось, что у нас в кооперативе есть несколько однокомнатных квартир. И вот одну из них он предложил даме — доктору наук, которая давно просила переселить ее в «двушку». Выяснилось, что у нас в доме есть незаселенные «однушки» и «двушки». В одну такую «двушку» он заселил из однокомнатной квартиры даму — доктора наук, а Алика вселил в ее однокомнатную.
«Двушка» эта могла достаться и Алику. Но я струсила, побоялась, что власти спросят, почему какому-то художнику не члену всемогущего МОСХа выпала такая честь.
После первой победы прошло несколько месяцев. Я изучила множество справочников по обмену, объехала несколько квартир, которые предлагались этими справочниками. Все тщетно. Как вдруг Алик с Катей прочли на уличном столбе возле нашего дома многообещающее объявление (клеить их строго запрещалось). В нем говорилось, что жильцы трехкомнатной квартиры на углу Ленинского и Ломоносовского проспектов хотят разъехаться. Алик с Катей осмотрели эту квартиру и сообщили, что она их устраивает по всем параметрам. Дом прекрасный, новый, послевоенный. В квартире три комнаты, все изолированные. В двух комнатах по два окна — так что одну из них можно будет перегородить. Окна одной или даже двух комнат выходят не на шумные улицы-проспекты, а в тихий проулок. Метро совсем рядом.
Что касается меня, то я просто возликовала: ведь квартира на Ленинском-Ломоносовском была совсем близко от нашего дома. Так что я могу чуть ли не каждый день видеться с ненаглядным внуком Данечкой. (Подозреваю, что для Кати с Аликом это обстоятельство было как раз минусом квартиры, но высказываться на эту тему они до поры до времени воздерживались!)
Однако скоро выяснилось, что для предполагаемого обмена квартиры на углу Ленинского с Ломоносовским существует препятствие. Разъехаться в той квартире хотели три жильца, а у нас были всего две полноценные жилплощади. В смежные комнаты бывшей Диминой квартиры двое жильцов не поедут.
Но и на сей раз все обошлось. Нашлась женщина, которая хотела съехаться со своей старухой-матерью. И ей как раз нужна была двухкомнатная квартира со смежными комнатами, чтобы, когда старушка умрет, к ней не смогли бы подселить постороннего человека.
У той милой женщины была однокомнатная квартира на Бутырском хуторе, а у ее мамаши комната, кажется, в районе Лужников.
Словом, все сошлось. Оставалось только оформить этот сложный обмен как можно скорее. Женщина с Бутырского хутора напоминала, что дни ее старухи-матери сочтены, а Катя и я боялись, что жильцы вожделенной квартиры на углу Ленинского и Ломоносовского вообще раздумают меняться или найдут какой-нибудь другой вариант.
Что собой представляли эти жильцы?
Одна из больших комнат принадлежала фабричной работнице средних лет. Как выяснилось, у нее были два взрослых сына — оба уголовники, отбывавшие срок, то есть находившиеся за решеткой. Этой женщине была предназначена «однушка» доктора наук в нашем доме.
Вторую большую комнату занимала бойкая девица по имени Лиля. Она была киномехаником, и ее мы намеревались поселить в отдельной квартире на Бутырском хуторе.
В небольшой комнате жил рабочий парень Леша. Леше мы хотели отдать комнату старухи-матери в районе Лужников.
Первым взбрыкнул Леша. Пришел к нам домой и объявил, что не намерен никуда переезжать: отдельную квартиру я ему не могу предоставить, а комната в квартире на углу Ленинского и Ломоносовского его вполне устраивает. Я его долго увещевала: ведь новая жилплощадь в районе Лужников чуть ли не на десять метров больше старой. Леша возражал: мол, в его старой комнате полы паркетные, а в комнате в Лужниках — дощатые, крашеные.
Многочасовой разговор вертелся по кругу. Десять метров… Зато полы паркетные. Десять метров, но полы дощатые, крашеные…
В конце концов, я догадалась и компенсировала Леше потерю паркета, отдав ему все деньги, которые у меня тогда были… И Леша согласился на обмен.
Осталось только ехать в контору, которая, по-моему, называлась Бюро обмена, и завершить замечательную сделку!
Но тут надо объяснить, что с Бюро обмена все обстояло не так-то просто. Эти бюро были в каждом районе города, однако они вовсе не торопились заключать обменные операции — тянули время и как могли препятствовали обменам. Действовали по излюбленной советской чиновничьей формуле: «как бы чего не вышло» — в смысле, не вышло бы чего-нибудь противозаконного и не выяснилось бы, что за обменом скрывается сделка купли-продажи.
Тут нам на помощь пришел муж моей приятельницы Раи Кузьминской — Миша Бас. Он был строителем божьей милостью, построил стадион «Лужники» и город-спутник Зеленоград. А главное, был правой рукой тогдашнего градоначальника Промыслова. Но при всем при том и при всех своих Ленинских премиях и прочих наградах и регалиях Миша был человеком очень добрым, очень порядочным и без памяти влюбленным в свою красивую, энергичную, молодую по сравнению с ним (для них обоих это был второй брак — Миша был вдовец) жену Раю, мою подругу.
Мишу, естественно, знало и уважало начальство во всех московских районах, и он мог позвонить председателю любого райисполкома, дабы тот поговорил со своим Бюро обмена, чтобы оно не чинило нам никаких препятствий. Так он, видимо, и поступил, после чего отправил меня в одно их этих бюро, предварительно сказав, чтобы я его не позорила — никаких взяток не давала. Это была его вторая просьба. Первая заключалась в том, чтобы я не морочила ему голову, не объясняла бы, куда именно после нашего обмена его участники разъедутся…
Итак, все в полном порядке: Бюро обмена приняло документы, рассмотрело их без всякой волокиты и наложило на них свою резолюцию «Обмен разрешен». Я готовлюсь ехать в бюро, чтобы присутствовать при торжественном моменте завершения сделки вместе со всеми участниками этой сложной операции.
Но тут вдруг у меня на Дм. Ульянова раздается телефонный звонок. Звонит Катя, сообщает, что киномеханик Лиля уперлась, не желает меняться. И я, разъяренная, кидаюсь к Кате на помощь — мчусь в дом на Ленинском-Ломоносовском.
Прибыв на место происшествия, хватаю Лилю и давай ее трясти — что называется, применяю грубую физическую силу. Трясу и кричу, что я ее — курву вышлю из Москвы к чертовой матери, что она, Лиля, — проститутка, а проституция в СССР карается законом.
Некоторые основания для этих воплей у меня были.
Дело в том, что среди прочих учреждений в доме на Ленинском-Ломоносовском, а именно — гигантского магазина «Сыр», загадочной конторы под названием «Мирный атом» и т. д., располагалось и кафе «Луна». Довольно-таки злачное место. И Катя из разговоров с жильцами из их с Аликом будущей квартиры узнала, что Лиля была завсегдатаем «Луны» и что некоторые постоянные посетители этого кафе стали как бы ее клиентами. И что эти «клиенты» были как бы иностранцами — гражданами разных довольно-таки экзотических стран.
Ларчик открывался просто. «Луна» помещалась сравнительно недалеко от Университета им. Патриса Лумумбы, готовившего кадры для стран Африки.
В конце концов, мои угрозы на Лилю подействовали, а может, ей просто надоело упираться и она поняла, что отдельная квартира лучше, чем комната в коммуналке… Как бы то ни было, Катя усадила зареванную Лилю в такси, села сама, а за ней и я. После чего мы втроем покатили в Бюро обмена, которое было где-то на окраине, в доме на пустыре, но не далеко от станции метро.
Все работники этого бюро сидели за своими письменными столами, положив рядом с собой дефицит — роман Ремарка «Жизнь взаймы» в моем переводе. Эту книгу плюс коробки шоколадных конфет я завезла накануне.
Заведующая бюро заверила меня, что документы подготовлены, надо только, чтобы участники обмена поставили свои подписи.
Участники обмена: Леша, мать воров, а теперь и Лиля с Катей тоже были в сборе. Явилась также и милая женщина с Бутырского хутора и привезла свою «умирающую мать». Эта старуха при ближайшем рассмотрении, оказалась довольно противной, все время ворчала, говорила, что устала ждать. Она была, по ее словам, деревенская, но почему-то по фамилии Рабинович.
Чего же мы ждали?
Мы ждали… Алика.
Время встречи — она была назначена после обеденного перерыва — неумолимо приближалось к концу. День был предпраздничный, и бюро работало, кажется, до четырех часов.
Умирающая деревенская старуха по фамилии Рабинович перестала ворчать и на повышенных тонах объявила, что больше никогда в эту дыру на край света не поедет, умрет и ее комната достанется чужому человеку — наверняка негодяю, и за это мы все будем гореть в аду.
Начальница бюро все более нервно поглядывала на часы. Катя, которая продолжала караулить Лилю, бросала на меня красноречивые взгляды: мол, надо как-то заставить их подождать. Но как?
Сотрудницы Бюро уже попрятали «Жизнь взаймы» в авоськи и порывались идти к вешалке за своей верхней одеждой.
Я выскочила на улицу и бегала по пустырю в полном отчаянии как вдруг увидела Алика, который неторопливо шел от метро. На его обычно хмуром лице — Алик был неисправимый пессимист — играла довольная улыбка. Одним прыжком я оказалась с ним рядом, но не смогла открыть рта от негодования. Алик все понял, пожал плечами и с той же безмятежной улыбкой сказал, что его задержали важные обстоятельства, но все разрешилось очень даже благополучно.
Теперь, предполагаю, что они с Комаром и другими художниками-нонконформистами задумали очередной перформанс — может, даже выставку типа «Бульдозерной», а может как раз и ее саму. По времени совпадает.
Последний победный штрих в эпопею «Обмен» внес другой друг нашей с Д. Е. семьи — Адик (Абрам Биргер), тоже строитель божьей милостью.
Адик был намного моложе не только Баса, но и нас с Д. Е. Тем не менее и он пользовался в Москве огромным уважением и тоже был лауреатом Ленинской премии.
Но на этом сходство Адика и его жены Сонечки с супругами Мишей Бас и Раей заканчивалось. Если Миша был верным коммунистом-ленинцем, безусловным представителем соцсистемы, то Адик, наоборот, эту систему отвергал — был типичным интеллигентом-либералом, шестидесятником, хотя апогей его карьеры пришелся на 1970-е.