Идеологию испокон века создавали политики, правоведы, историки, философы, психологи et сetera.
Но зачем СССР политики, если в СССР есть ЦК ВКП(б) — ЦК КПСС? Зачем СССР правоведы-юристы, если в СССР есть прокурор Вышинский, который после пыток добьется любого «признания — царицы доказательств»? Зачем СССР философы, если в СССР есть Маркс — Энгельс и Ленин — Сталин?
Одним словом, вы понимаете, что никаких нормальных юристов и прочих гуманитариев, политиков-историков, в Стране Советов не оказалось. Всех их сгоряча извели еще при Ильиче. Многих «убрали с глаз долой» на философских пароходах, многие сами бежали, не вытерпев голода и унижений.
Идеологию отдали на откуп могучей кучке писателей, которую в 1934 году собрал в один кулак Максим Горький, организовав Союз писателей (СП) со штаб-квартирой в Москве и с отделениями во всех республиках и областях.
И тут необходимо сказать хоть коротко о Максиме Горьком — фигуре мощной и многое определившей в истории Советского Союза.
О Горьком писали все, кто вспоминал о ХХ веке в России. По-моему, из нынешних лучше всех Дм. Быков в книге «А был ли Горький?».
Напишу и я, старуха.
По-моему, Горький не человек, а Оборотень. Красный оборотень.
Его считали выходцем из босяков, а жил он, как большой барин. Числился Горький самым русским из всех русских писателей, а бóльшую часть жизни провел не в Москве, не в Питере, не на Волге, где родился, а в Италии. Не было у Горького вроде бы и семьи (с женой он сразу разъехался), но мы всегда видим его в кругу большой семьи, которая будто бы семья сына Максима. Но вот Максим умер, а семья как была с его отцом, так с ним и осталась.
Выступал Горький от имени революционеров-радикалов, а вел себя, как Уж из своей же «Песни о Соколе», где сказано: «рожденный ползать летать не может».
Горького во всем мире считали певцом бедняков, их другом и советчиком, а был он другом и советчиком тогдашних самодержцев — недолго Ленина (Ленин умер еще не старым), а потом довольно долго Сталина. Как известно, Сталин приходил к Горькому, когда тот уже лежал на смертном одре. Приходил будто бы, чтобы поговорить (скорее покалякать) о том о сем; например, о положении французских женщин-работниц, кажется, в ХIХ веке.
Главный, несмываемый грех Оборотня — это как раз его «дружба» со Сталиным. Он ведь тем самым благословил Сталина на фактическое уничтожение крестьянства в Советском Союзе (Оборотень ненавидел крестьян), благословил и Беломорканал, который построили узники одного из первых, самых жестоких, ГУЛАГов на острове Валаам. Благословил и многое-многое другое, чего благословлять нельзя. И благословил отнюдь не бескорыстно — удостоился за это невиданных почестей.
Я свидетель того, как Оборотня встречали в Москве: Тверская — улица Горького — с трудом вмещала гигантскую толпу народа. Открытая машина, в которой ехал Горький стоя, то и дело прикладывая платочек к глазам, — он плакал от умиления, — с трудом продвигалась сквозь людскую массу…
Мне бы надо Оборотня ненавидеть, ведь в конечном счете он крестный отец Сталина. Но я Горького не ненавижу — наоборот, считаю своим спасителем. Без его помощи я, наверное, вообще не выжила бы. А я не только выжила, но и прожила весьма благополучно и при Брежневе, и при всех прочих генсеках. Ведь это Оборотень придумал: мол, надо объявить писателей «солью земли» и создать для них Союз писателей, дабы их кормить-поить и вдобавок уважать.
В конце прибавлю еще один штрих к портрету Оборотня. Между прочим, он написал роман «Мать». Эту «Мать» изучали в школе и вообще повсюду, где следовало что-либо изучать. Герой «Матери» — простой рабочий Павел Власов — был революционер, и его преследовало царское правительство, судило, угрожало высылкой и тюрьмой. В ответ Павел Власов произносил речи (повсюду, особенно в судах), и, по-моему, речи эти совпадали с речами — кого бы вы думали? Ну конечно, с речами Алексея Навального — и по смыслу, и по смелости, и по пафосу, и даже по выражениям и словам.
Все-таки Оборотень был и Провидцем.
К сожалению, никто не в силах предугадать, сводилось ли его провидчество к одним только речам или касалось также грядущих событий.
Но все это придирки столетней старухи…
А теперь вернемся к вопросу об идеологии.
Идеологией в СССР занимались писатели — «инженеры человеческих душ», как их назвал сам Сталин.
Идея отдать идеологию пишущей братии, то есть интеллигентам, которые, как считалось испокон века, витали в эмпиреях, творили исключительно по зову сердца и души, казалась несколько странной — однако в СССР оправдала себя. Писатели, не мудрствуя лукаво, уже с 1930-х рассказывали сказочки о счастливой и зажиточной жизни советских людей. Мол, у горожан до войны даже патефоны советского производства появились — это я в газете «Правда» прочла. Чего же больше? О войне с Гитлером при Сталине помалкивали.
И основная часть продукции, в частности поэтов, в годы сталинщины, как до Отечественной войны, так и после заключалась в создании на века образа великого политика, полководца и Вождя народов. В первые дни после смерти Сталина Симонов, тогдашний первый писатель на Руси, так и высказался: мол будем сто лет скорбеть и созидать образ Вождя народов уже посмертно. Из Кремля его, правда, быстро одернули. Но он еще долго недоумевал — а ведь Симонов слыл умным человеком.
Но не буду отвлекаться. Скажу только, что и после смерти тирана писатели как огня боялись высовываться и продолжали свою сказочку про белого бычка, то есть о счастливой и богатой жизни народов Советского Союза.
Нынешним людям этого не понять. Но Сталин своей жестокостью, часто непредсказуемой, нагнал на наши народы такого страха, что им понадобился не один десяток лет, чтобы его как-то преодолеть.
Однако вернемся к нашей теме — к русским писателям и писателям в республиках.
Вы даже представить себе не можете, какие грандиозные задачи стояли перед ними! Прежде всего они должны были перевести на русский всех своих собратьев, которые жили в разных союзных республиках, числом 15, и в автономных, числом 20.
Более того, Горький писал — и, между прочим, не где-нибудь, а в самой «Правде»: «Идеально было бы, если бы каждое произведение каждой народности, входящей в Союз, переводились на другие языки всех народностей Союза»…
Этого, слава богу, не случилось… Но многое и произошло…
Пересказать всего, что совершили писатели из России, я не могу. Лучше предоставлю слово Энциклопедическому литературному словарю за 1970 год.
Мало того что писатели-переводчики должны были перевести (и перевели) писателей-таджиков, узбеков, туркмен, «которые обладали многовековым наследием поэтической классики Востока». Мало того что они переводили писателей, писавших на «укр., белорус., грузинск., армянск. языках», — им еще вменялось в обязанность переводить «казахс. поэзию», а также «киргизов, уйгур, мар., калм., морд, якут., бурят, кабард., балкар. и др. лит-ры, которые не обладают многовековым опытом и зрелыми традициями реализма».
Но и это не все. Оказывается, были еще 40 литератур некоторых народов «Ср. Азии, Сев. Кавказа, Поволжья, большинство народов Сибири, Крайнего Севера и Дальнего Востока, к-рые до революции не имели письменности», а потом создали «навскую литературу», а также «долганскую, чукотскую, нанайскую, ненецкую, юкачурскую…» и, видимо, многие другие.
Ну и само собой, переводили в СССР с латышского, литовского, эстонского.
Но не думайте только, что писатели-переводчики, сидевшие в Москве или в Ленинграде (Питере), учили языки, с которых переводили, — к примеру, восточные. Ничего подобного. Для этого существовали подстрочники. Некто безымянный своими словами пересказывал и записывал этот пересказ на языке «родных осин». И только после сего действа его величество переводчик брал сей подстрочник и создавал перевод-шедевр.
Иногда для плезиру мэтр из Москвы ездил в командировку в одну из 15 республик, где дорогого гостя с почестями встречали, кормили-поили и всячески ублажали. Может быть, просили, чтобы написанные верлибром стихи в процессе перевода не превращались бы в рифмованные строки. Возможно, также, что сюжеты длинных романов как-то оговаривались переводчиком и автором, чтобы умерший герой не воскресал на последних страницах русского текста… Не знаю.
Иногда, возможно, русский переводчик и писатель из республики, по совместительству член республиканского правительства, менялись местами. Писатель из республики выступал в роли мэтра и господина, а писатель из России чувствовал себя рабом высокопоставленного товарища. Но, как утверждают математики, от перемены мест слагаемых сумма не меняется.
В общем, я и не претендую на то, что, пусть в общих чертах, изучила гигантского монстра под названием «Литература народов СССР».
Могу только представить себе, как выглядел бы подстрочник стихотворения Лермонтова «Парус».
Напоминаю первые четыре строчки:
Белеет парус одинокий
В тумане моря голубом.
Что ищет он в стране далекой?
Что кинул он в краю родном?
А вот подстрочник:
«В светло-синем море (голубого моря не бывает) виден только один белый парус, наверное, потому что над морем поднялся туман. И непонятно, хочет ли парус (парусное судно) плыть в далекие края (очевидно, за границу) или же причалить к берегу родины».
Особенно эффектно выглядят в подстрочнике последние две строчки дивного стихотворения Лермонтова…
Увы, он счастия не ищет
И не от счастия бежит.
«Этот странный парусник не ищет счастья, по-видимому, не ищет затишья на море, чтобы пристать к берегу. Но также он не против того, чтобы войти в безопасную (счастливую) гавань».
Мне скажут, что по подстрочникам при советской власти переводили не Лермонтова и не Пушкина, а всего лишь советских поэтов и прозаиков из разных республик.
По-моему, фальшаки — все равно фальшаки. Разве фальшивомонетчики, которые подделывали советские рубли, не карались законом?