Странно, ей-богу! У академика Сахарова нашлось время выступать в Белом доме, да и повсюду — правда, его до того сослали в Горький, где он и погиб бы, если бы не мифический Горбачев.
Нашлось время и у учеников Сахарова, и у многих тысяч других физиков и лириков, которые выходили на стихийные демонстрации в 1990-х…
Выбрал время на срочный прилет к Белому дому — аж из Лондона — и чрезвычайно занятый Ростропович.
Я уж не говорю о молодом интеллигенте Егоре Гайдаре, который правда, не был режиссером и даже гуманитарием, как Тенгиз и Нора, но, безусловно, происходил из интеллигентной и творческой семьи. У Норы дед Яков был мудрец, великолепно владевший пером, а у Гайдара один дед был прекрасным детским писателем, а другой (Бажов) — журналистом и тоже писателем… Правда, Егор Гайдар, как и отрицательный папаша Норы, Генрих (и что за манера называть отца и мать по имени!), был членом КПСС так же, как и многие его товарищи по реформам! Но и они работали, видимо, не меньше Тенгиза. И все же нашли время. Так же как Буковский — тоже сын гуманитариев, тоже прилетевший из Лондона в Москву, чтобы помочь реформаторам, которые его не послушались…
Однако перейдем к Норе.
Норе, оказывается, перестройка была вообще не нужна, поскольку это ничего не изменило в ней. Ведь Нора со школьных лет испытывала высокомерное презрение к коллективизму и с отвращением относилась к фальшивой идее «общественного», которое выше «личного…».
А теперь приведем цитату из книги Улицкой о перестройке полностью…
«Мифическая перестройка как будто закончилась вместе с дефолтом 98-го года. Да, собственно, оба они, Тенгиз и Нора, с самого начало поняли, что перестройка не имеет к ним никакого отношения. Как оказалось, им нечего было в себе перестраивать, чтобы привести в соответствие вновь разрешенное думание и собственные созревшие мысли». И далее: «Разрешенная свобода, тень ее, не произвела на него (Тенгиза. — Л. Ч.) никакого впечатления. Нора тоже ее не вполне заметила, в ней было слишком много собственного своеволия…»
Итак, мне, как читателю, совершенно ясно: Норе с ее великолепным презрением и занятому Тенгизу совершенно наплевать на все, что получила в результате перестройки Российская Федерация и бывшие республики СССР, в том числе Грузия, и тем паче демократическая Германия плюс ряд демократических стран от Чехии до Черногории, от Болгарии до Словакии…
Их с Тенгизом все это не касается… В ответ, обозлившись, могу сказать: ну и черт с ними… Но ведь именно Тенгиз и Нора, если верить роману Улицкой, в полной мере воспользовались плодами перестройки и реформами Ельцина — Гайдара!
Начнем с того, что Нора в страхе перед войной в Афганистане отправила своего сына в США, но все же сумела не лишить его советского гражданства. А потом стала летать вместе с Тенгизом в Нью-Йорк ради спасения своего Юры с той же легкостью, с какой советские граждане могли летать до перестройки разве что в Воронеж или в Казань. Не будь перестройки, не видать бы Норе сына… Так и погиб бы ее мальчик…
Нора с Тенгизом, как явствует из романа «Лестница Якова», работали уже в 1990-х в Югославии и в Венгрии… У них даже появилась там «известность» как у режиссеров… А после Тенгиз уже один ставил спектакли, кажется, в Англии, а может, и в странах Западной Европы. И вроде бы даже получал призы на тамошних фестивалях! А Норину книгу перевели сразу на английский и французский — видимо, книга была талантливая.
Но вот когда сверхталантливый Синявский отправил за границу безусловно талантливые «Прогулки с Пушкиным», его посадили в тюрьму. И было это уже в 1960-е, самые «вегетарианские» годы в истории СССР…
Ну и наконец, счастливый финал Нориной жизни не смог бы наступить, если бы она не стала счастливой бабушкой. А для этого сыну Юре требовалась хорошая жена, которая крепко стоит на ногах. И такая жена нашлась, и оказалась она… владелицей турфирмы — не существовавшего до рыночных реформ заведения.
И последнее: фамилия Норы — Осецкая. И дед Норы, Яков, и бабушка Норы, Маруся, и отрицательный папаша Генрих были евреи. Только мать — русская — все равно героиня Улицкой наполовину еврейка и этого не скрывает.
У меня тогда вопрос:
Неужели Нора Осецкая забыла о государственном антисемитизме в сталинском, да и послесталинском Советском Союзе? Я подчеркиваю слово «государственном»… Ибо мне могут сказать, что и в РФ существует антисемитизм — но это антисемитизм бытовой, который есть и в США, но это не одно и то же. Отнюдь нет. Поэтому в Нью-Йорке двенадцать лет, кажется, мэром был еврей Блумберг. А у нас процветают при Путине олигархи-евреи и политики-евреи…
Впрочем, Америка Норе не указ.
В книге «Лестница Якова» Улицкая не отказывает себе в удовольствии лягнуть США за бездуховность — хотя делает это не от имени Норы, а от имени ее приятельницы… Все в лучших «доперестроечных» традициях…
Книгу можно переиздавать и дальше…
К сожалению, Нора Осецкая не только выдуманный персонаж, таких Нор было в 1970-е годах очень и очень много. Я их хорошо помню, поскольку они принадлежали к послевоенному поколению, а стало быть, были ровесниками моего сына и его ближайших друзей. Все ровесники так же, как и Нора, презирали старших — в том числе, своих отцов и матерей, не считая всех остальных родственников. Презирали и их мораль, и их систематический труд. Ни во что не ставили нормальное обучение в тогдашних вузах. Для них основной ценностью были разговоры «на кухнях» — причем политику они считали совершенно зряшным делом. Главной ценностью была дружба.
Полемизировать с ними не буду. Даже их признанные герои — не моего романа. Так Горбаневская, вышедшая на Красную площадь в знак солидарности с чешским народом, «за вашу и нашу свободу», неприятно поражала меня тем, что взяла с собой коляску с грудным младенцем.
Я таких женщин знала и в годы войны: не имея никакой военной профессии, они бросали своих детенышей и шли на фронт. Слова о том, что ребенок и без них выживет, для меня звучали издевательски. Когда пьяная, распущенная баба бросает своего грудничка, это еще понятно — что с нее, идиотки, взять? Но как интеллигентная женщина может отдать свое чадо в чужие руки, для меня непостижимо. В войну простые женщины работали, голодали, недоедали, но худо-бедно… как-то спасали своих детишек.
Инцидент с «Лайкой»
После отъезда сына-художника в 1977 году на ПМЖ (постоянное место жительства) — так в СССР называлась вынужденная эмиграция — у нас, родителей, остались некоторые его работы, в том числе картина «Лайка»: на подрамнике холст с изображением собаки, похожей на северных ездовых лаек.
Считалось, что великий Королев — организатор и душа первых полетов космических кораблей — отправил одну такую лайку в космос, дабы выяснить, как живое существо переносит невесомость.
Много позже я прочитала, что подопытных собачек, кандидатов в космонавты, было штук десять, и что замечательный ученый Королев их любил и жалел, и что некоторые из них вернулись на Землю, а некоторые нет — погибли. Одной из этих собачек, видимо, и была лайка, о судьбе которой я ничего не знаю. Не знали, конечно, и художники Комар и Меламид — ведь все в СССР было засекречено.
Рисовал сын ту лайку не с натуры и даже не с фотографии, а с пачки сигарет. Сигареты «Лайка» были у нас в 1970-е весьма популярны. Чтобы никто ничего дурного не подумал, не обвинил в плагиате авторов картины, к холсту была пришпилена пачка сигарет «Лайка».
Вы спросите, почему эта картина осталась у нас, а не отправилась с художниками К&М на ПМЖ? Да потому, что, объявив работы участников Бульдозерной выставки — Комара и Меламида — мазней, власти не разрешили вывозить их за пределы Родины.
Итак, «Лайка» стала нашей — моей и мужа, — и я повесила ее на почетное место в столовой, рядом с зеркалом в позолоченной раме, которое было когда-то прикреплено к маминому туалетному столику. Картина мне очень нравилась, но я не задумывалась, что именно хотел сказать сын, перерисовывая с сигаретной пачки на холст собаку-лайку.
Теперь понимаю, что сказать можно было многое…
К примеру… Вот смотрите на меня! Я ведь первая попала в космос, но фактически осталась неизвестной. Вся слава досталась Гагарину. А меня никто и не вспомнит, хотя первым космонавтом был и не человек вовсе, а я…
А может, глядя на работу сына, надо было думать совсем другое: «Вот жило-поживало живое существо, а его отправили неведомо куда, неведомо зачем. Обрекли на смерть. Ведь собака могла бы еще порадоваться жизни: побегать, полаять, родить еще одну лайку»…
Впрочем, и люди тоже не знают, зачем их посылают туда, где человеку заведомо жить не дано, зачем обрекают на такие несвойственные человеческой природе муки и испытания…
Человека, правда, толкает на все это интерес к неведомому, страсть к приключениям, желание стать первооткрывателем, а также жажда славы, почестей, признания — и многое, многое другое. Псу всего этого не нужно. Псу все это псу под хвост. Но, может, и человеку это не так уж и нужно? Только он вряд ли признается в том, что не хочет быть подопытным животным. Тем паче в ближайшие 100–200 лет никто так и не узнает, сумеют ли люди спастись в случае глобальной катастрофы, покинув нашу Землю? Смогут ли долететь до другой галактики?
Словом, человек не так уж отличается от бессловесной твари. И homo sapiens не в силах противиться чужой воле. А по каким таким причинам, не столь важно.
Однако, повторяю, глядя на «Лайку», я обо всем эдаком не задумывалась. Да и друзья наши ничего умного не говорили при виде картины.
Отвлечемся на время от «Лайки» и расскажем совсем коротко о ее хозяевах, супругах «Мельников и Черная», как писалось на обложках наших общих книг. Расскажем о Мельникове-Меламиде Данииле и о Черной Л. Б. (тогда Люсе). Супругам было в пору инцидента с «Лайкой» — а он произошел либо в самом конце 1970-х, либо в начале 1980-х, — уже за 60. За спиной у них осталась тьма бед и обид и масса всяких неприятностей по вине советской власти, а также множество разочарований личного плана, в том числе и друг в друге. Отъезд сына на ПМЖ был для обоих катастрофой — для Мельникова он мог обернуться и «запретом на профессию».