Книга «Робинзон Крузо» сыграла огромную роль в жизни моего единственного сына Алика. Как раз в то время, когда должен был пойти в первый класс, он заболел ревмокардитом. Ревмокардит в ту пору лечили только тем, что не давали ребенку «нагружать сердце» — бегать, прыгать, вообще вести подвижный образ жизни. Представьте, как трудно держать мальчика семи-восьми лет в столь противоестественном режиме?
Мне на помощь пришел «Робинзон Крузо». Когда я читала вслух эту книгу, Алик сидел или лежал спокойно, как говорили в старину, весь обратившись в слух. Дочитав книгу до конца, я неизменно спрашивала: «А что читать дальше?» И сын неизменно отвечал: «Робинзона». И я опять читала сначала до конца бессмертную книгу Даниэля Дефо. И, хотя сын стеснялся бесконечных повторов одного и того же, это не мешало ему в энный раз внимательно слушать.
Иногда, когда я пропускала какой-нибудь абзац, он машинально произносил его вслух. Видимо, знал наизусть от начала до конца эту великую повесть о Робинзоне Крузо. Чтение сей повести о жизни Робинзона никогда не надоедало ни мне, ни ему. Обоим это всегда было интересно. Кроме того, меня радовало, что не приходится читать детских бестселлеров того времени, времени позднего Сталина, типа «Васек Трубачев».
P. S.
Недавно мой сын, известный художник-новатор Алик — которому семьдесят пять лет и который живет в Америке — купил «Робинзона Крузо» и… прочитал с огромным интересом.
О невезучем журналисте Давиде Заславском и об эпохе, в которой безгрешных праведников не могло быть по определению
Если верить Дарвину и его последователям, ученым-дарвинистам — а я всем им верю, — то целых пятьсот миллиардов лет отделяют человека от неживой материи (тверди и хляби). Гораздо меньше времени потребовалось, чтобы, условно говоря, из амебы появился homo sapiens. А до того — наш предок — гибридное существо, еще не человек, но уже не животное.
И надо думать, что мы унаследовали инстинкты своего ближайшего предшественника-гибрида, в том числе звериный инстинкт — травлю слабого: напасть всей стаей (стадом) на одного, кто слабее всех, и затравить его до смерти.
Инстинкт сей наглядней всего наблюдается у детей: они набрасываются всем скопом на кого-нибудь одного. Во времена моего детства, почти сто лет назад, ребенок, которого травили, чаще всего был из, как теперь говорят, неблагополучной семьи: в ухе у него торчала ватка (воспаление среднего уха), из носа текло (полипы). Уже по всему было ясно: этот малыш не даст сдачи.
В конце 1950-х — начале 1960-х, то есть в начале оттепели, травля слабого приобрела некий зловещий смысл. Травили по-прежнему всем скопом, но уже взрослые, хорошо соображавшие дяди и тети — и не просто так, а с определенной целью: переложить вину за расчеловечивание огромной страны на одного травимого — и тем самым отвести удар от себя, такого же грешного, столь же виноватого.
На роль «мальчика для битья» во время оттепели был выбран журналист Давид Осипович Заславский. Ну, во-первых, он и впрямь не был ангелом, много лет пребывал в почете и славе при Сталине. А во-вторых, стал беззащитен. И это — главное.
За Заславским никто не стоял, к тому же был он еврей — а сталинский антисемитизм еще долго бушевал на просторах моей родины.
Правда, еврей Мехлис принес куда больше зла, чем все известные советские журналисты-евреи, вместе взятые: в годы Великой Отечественной бросал молодых, необученных солдат в самое пекло, на верную смерть. Срывал с командиров погоны и отправлял их в штрафбаты. Всю войну проработал у Сталина палачом. Но Мехлис был министром и членом ЦК КПСС, а в 1941–1942 годах — замом наркома обороны. И потому гонения на него были не безопасны, их можно было расценить, как посягательство на устои, на весь советский миропорядок.
То же самое надо сказать и о (не еврее) Вышинском. Тот был виднейшим сталинским опричником из интеллигентов, дал старт годам Большого террора. Но Вышинский умер, хотя уже при Хрущеве, но все еще на крупном дипломатическом посту — представителя СССР в ООН. Умер в большом почете.
Ну а теперь пора рассказать, что Заславский был моим знакомым. Познакомилась я с Давидом Осиповичем в гостях у Натальи Сергеевны Сергеевой. О ней я писала уже не раз. Н. С. была главным редактором «Нового времени» — единственного журнала в Советском Союзе, который и при Сталине, и при Брежневе занимался вопросами международной жизни, то есть объяснял советским гражданам, как им трактовать те или иные события в мире.
До этого Сергеева работала в газете «Правда» — «Центральном органе» партии большевиков, была дружна с Заславским, называла его «Давидос». Злые языки утверждали, что у Натальи Сергеевны был роман с Заславским. В конце 1920-х — начале 1930-х короткие любовные связи никем не осуждались. И связь дворянки, начинающей журналистки, красивой Наташи с мэтром журналистики Заславским не считалась в тогдашней редакции «Правды» чем-то предосудительным.
С тех времен много воды утекло, Н. С. стала немолодой женщиной, Заславский — стариком.
Таким я и увидела «Давидоса», придя с мужем как-то раз к Сергеевой, в ее единственную, правда, тридцатиметровую, комнату в коммуналке, в которую превратили барские квартиры в огромном доме на Арбате.
С Заславским была и тогдашняя его жена Юлия Васильевна. Без нее он и шагу ступить не мог, ибо был слепой.
После ухода Заславских сестра Н. С., Ирина, не преминула сообщить мне, что молоденькая Юлия — дочь простой банщицы (разнорабочей), закончила только школу, научилась печатать на машинке и начала работать чтицей у знаменитого Заславского.
Вот такую странную пару я повстречала тогда у Н. С. Сергеевой.
Для меня, всю жизнь мечтавшей стать журналисткой, имя Заславского многое значило. Он долгое время в был СССР журналистом номер 1. Писал на международные темы и на темы внутренней жизни. Писал, естественно, по заказу. Но в то время я уже понимала, что и журналисты на Западе пишут по заказу хозяев газет, где они работают, — однако отличаются от советских тем, что могут поменять газету, то есть заказчика, или вообще пойти, как Остап Бендер, в «управдомы»… Сама возможность выбора многое значила — у советских людей ее не было.
Однако это так, a propos…
Заславский писал фельетоны (иногда смешные) и памфлеты, очерки и передовые статьи, печатался не только в «Правде», но и в других газетах и журналах, в том числе в «Крокодиле». Был и литературным критиком, автором публикаций о Салтыкове-Щедрине, Ильфе и Петрове, Кольцове. Диапазон его писаний, как видите, был велик. По моей просьбе, уже слепой, Давид Осипович написал предисловие к переведенному мной роману Леонгарда Франка «Матильда», вышедшему в «Гослите».
Теперь я с некоторым удивлением вспоминаю, что журналисты в Советском Союзе и в ленинскую эпоху, и даже в сталинскую были замечательные, во всяком случае высоко квалифицированные — за исключением, пожалуй, восьми лет между концом Отечественной войны в 1945-м и смертью тирана в 1953 году…
Но и на фоне этих высоко квалифицированных журналистов Заславский выделялся своим профессионализмом и безотказностью, что ли…
Однако вернусь к собственным впечатлениям о старике «Давидосе».
Случилось так, что знакомство с Заславским после встречи в Москве, на Арбате, продолжалось.
Уже в первые годы оттепели люди как-то пришли в себя и начали обустраивать жизнь, в том числе обзаводиться дачами. Квартиры, даже кооперативные, в нашем тогдашнем понимании принадлежали государству, а дачи были частной собственностью.
Кроме того, многие горожане стремились проводить выходные на свежем воздухе — хотя тогда, по-моему, и в Москве он был.
У Сергеевой и ее сестры Ирины была в Кратове большая, доставшаяся им от отца зимняя дача — но без водопровода, канализации и с печным отоплением. Да и весь поселок, где находилась эта дача, был плохо приспособлен к тому, чтобы жить в нем зимой: снег там не чистили, за дорогой не следили. И Наталья Сергеевна, пользуясь своим положением главного редактора, сняла дачку в одном из поселков газеты «Правда».
А газета «Правда» в то время была богатейшим собственником, имела и свой комплекс домов в Москве, и свои лечебницы, и свои санатории, и свои дачи в разных местах Подмосковья.
В одном из таких дачных поселений Н.С. и получила трехкомнатный финский домик со всеми удобствами, а главное — отапливаемый.
Рядом с этим домиком был точно такой же домик Заславских, где те жили зимой. На лето, как я потом узнала, Заславский снимал дачу на Николиной горе, у художника Яр-Кравченко. Кстати, там я тоже побывала у него на каком-то празднестве.
Но пока мы еще в правдинском поселке у Сергеевой. Приезжая туда вместе с обеими сестрами на субботы и воскресенья, мы с мужем тесно общаемся с сергеевскими соседями Заславскими…
Как сейчас вижу «Давидоса» на дорожке рядом с домиком Н. С.
Это высокий, отнюдь не сгорбленный, старый господин в шубе, теплой шапке и с толстой палкой в руке. Я его сразу окликаю. Он улыбается, машет палкой, говорит:
— А я-то думал, что вы еще завтракаете, шел вас поторопить. Юля уже собирается к вам готовить вместе с Ириной обед для всех нас…
Зимой темнеет рано. И естественно, что в долгие вечера мы собираемся то на даче у сестер Сергеевых, то в домике у Заславских, беседуем. Но при этом никаких оттепельных разговоров не ведем, советскую власть не ругаем, тщательно обходим все острые углы, в частности травлю Давида Заславского, о которой «Давидос», разумеется, знает. И это меня поражало.
Впрочем, меня многое поражало в старике Заславском.
Ну, во-первых, я поражалась тому, что Заславский никогда не сетовал ни на свою старость, ни на слепоту, ни на другие недуги, которые в 80 лет у него наверняка были. Ни разу я не слышала его монологов на тему болезней, врачей, лекарств. А вот мой добрейший папа, к примеру, очень часто жаловался на старость и на хвори, сопутствующие старости. Без конца жалуюсь и я, старуха.