Во-вторых, меня поражало и то, что «звезда» коммунистической печати, «золотое перо» партии большевиков живет в такой если не нищете, то бедности. Правда, благодаря Юле Давид Осипович был всегда чисто выбрит, ходил в хорошо отглаженных сорочках (синтетики тогда еще не было), а в его домике, с более чем скудной (казенной) обстановкой, все сияло чистотой и опрятностью…
Но не забудем, что выше сказанное происходило в начале 1960-х, когда и ответственные, и полуответственные товарищи уже дали волю не только инстинкту травли, но и инстинктам стяжательства и хапужества.
Ничего подобного у Заславского и в помине не было. В доказательство приведу такой факт.
В 1958 году от Давидоса ушла жена, интеллигентная Галина Владимировна Архангельская, к отцу Юлиана Семенова — Ляндресу, которого выпустили из застенков НКВД уже совершенно искалеченным, почти парализованным. И тогда Давид Осипович отказался от своей четырехкомнатной квартиры. И уже потом (с Юлей) получил двухкомнатную. Это мне рассказал мой давний товарищ по сахаровской «Московской трибуне», кандидат физико-математических наук, а ныне и публицист Виктор Жук.
И тут я отвлекусь и признаюсь, что все подробности о прошлом Д. О., о его отношении к революции 1917 года и к Ленину — об этом еще пойдет речь, — а также о его мнимых и истинных прегрешениях я узнала из разговоров с Виктором Жуком, а также из замечательной его же брошюры с подзаголовком «О Давиде Заславском и обвинениях против него в российской печати».
Заголовок брошюры Виктора Жука «Почему Лунгина возвела напраслину на Заславского» кажется мне не очень удачным.
Действительно Лунгина в телевизионном фильме О. Дормана оговорилась: спутала Заславского с литературоведом и литкритиком Корнелием Зелинским, который написал отрицательную рецензию на стихи Цветаевой, только что вернувшейся из эмиграции в СССР. Считается даже, что рецензия Зелинского повлияла на трагическую судьбу Марины Цветаевой… Хотя я так не думаю… Сталин и без всякой рецензии уничтожил бы большого поэта Цветаеву.
Однако травля «Давидоса» началась отнюдь не с оговорки Лунгиной — это главное. Я вообще изумляюсь тому, что Лиля Лунгина не перепутала всего на свете. Ведь эта, пусть и незаурядная женщина, но не актриса, не ведущая, не профессиональная чтица из вечера в вечер, сидя перед телекамерой, рассказывала о своей повседневной жизни при советской власти. Говорила без всяких шпаргалок, без подсказок, без наводящих вопросов.
Стоит ли вспоминать о ее единственной оговорке?
Однако вернусь к встречам с Заславским и, стало быть, к тому, что он удивлял меня своим полным пренебрежением к быту, к собственному благополучию и вообще к собственной персоне. Что-то подсказывало мне, что «Давидос» принадлежит к такому типу интеллигентов, о которых я знала только понаслышке. Он был явно не похож ни на так называемых прогрессистов-интеллектуалов 1960-х годов в СССР, ни на старых интеллигентов типа моих родителей и их знакомых.
Заславский, видимо, принадлежал к той дореволюционной интеллигенции, которая превыше всего ставила народное благо: «ходила в народ», несла ему свои знания и свои убеждения.
Как известно из литературы, часть этой интеллигенции ратовала за насильственное свержение царизма — часть за более-менее мирный путь развития России. Но были у этих людей и общие черты — жертвенность, презрение к благам и привилегиям, желание опроститься, быть, как все униженные и оскорбленные.
Старорежимная интеллигенция типа моих родителей с величайшим уважением относилась к такому типу интеллигентов — борцов с царским режимом, считала их идеалистами, идейными.
Вот таким идеалистом, идейным бессребреником был, по-моему, Давид Заславский.
Более того, сама Наталья Сергеевна, которая, несмотря на свой высокий пост, весь век прожила в коммуналке на Арбате, тоже принадлежала к числу идеалистов — так же как и неизвестная мне Галина Архангельская, покинувшая «Давидоса» ради искалеченного Ляндреса… Жизненные блага не прельщали этих людей — но в то же время прекраснодушие и бескорыстие не спасли идеалистов от службы у тиранов, от сталинизма. Вот и разберись в судьбах человеков ХХ века в России!
Из брошюры Виктора Жука я узнала, что молодой Заславский был видным социал-демократом, меньшевиком, участвовал даже в знаменитом Лондонском съезде российских социал-демократов — в том самом съезде, на котором революционеры раскололись на большевиков и меньшевиков. Узнала также, что «Давидоса» преследовало царское правительство, что он неоднократно сидел в тюрьмах и в то же самое время был мишенью для грубых нападок Ленина.
Естественно, что в первые годы революции 1917 года Давид Осипович оказался в опале. Его опять арестовали, на сей раз по распоряжению Дзержинского. Кстати, «Давидос» попал тогда в одну камеру с писателем Пришвиным. К счастью, обоих вскоре выпустили.
Годы Гражданской войны Заславский кое-как пересидел на Украине, но не решился эмигрировать — понимал, что как эмигранта его ничего хорошего не ждет. Ну а в годы НЭПа он покаялся. Многие тогда каялись. Не берусь судить, были эти покаяния искренними или вынужденными. Но, как показали дальнейшие события — террор 1937–1939 годов, — каяться все же не стоило. Однако кто кинет камень?
«Давидосу» покаяние помогло: он начал печататься. А после смерти Ильича его пригрела в «Правде» сестра Ленина «Маняша», Мария Ильинична Ульянова.
По рассказам В. Жука, она сказала Давиду Осиповичу, что Ленин ценил его как журналиста. Вот и разберись с этими несгибаемыми революционерами, борцами за счастье человечества!
Не могу не процитировать и помещенного в брошюре В. Жука отрывка из «покаяния» Заславского:
«Письмом в редакцию киевского „Коммуниста“, — писал Заславский, — я признал свои ошибки. Я отказался от политической деятельности. „Правда“ отметила тогда мою „гражданскую смерть“. В качестве гражданского покойника я лежал смирно, не шевелясь, но уже тогда в глубине души я допускал, что в политике бывает и воскрешение из мертвых. Я признал свои ошибки, это не значило, что я тогда же признал правду Коммунистической партии…»
Однако хватит цитировать «смирного покойника» и залезать в дебри давно минувших дней.
Несомненно, что и в 1920-х, и в начале 1930-х, и в эпоху Большого террора Заславского спасало только то, что он, не будучи политическим тяжеловесом, оказался нужным Сталину как отличный газетчик. Замечу при этом, что при Ленине умели писать и политики — начиная с самих Ленина и Троцкого, кончая Бухариным и Радеком.
Насчет Ленина утверждаю это не с чужих слов. Как добросовестная студентка ИФЛИ, я прочла и законспектировала несколько его работ и с полным правом свидетельствую: они были на уровне… Хотя и далеко не такие блестящие, как статьи Маркса и его друга Энгельса.
При Сталине положение коренным образом изменилось. Политики типа Жданова или Щербакова могли только браниться. Сам Сталин и его подручный Емельян Ярославский в своем «шедевре» — «Кратком курсе» — изъяснялись на немыслимом партийном волапюке, смеси ругательств и проклятий с бюрократическими штампами…
А теперь перейдем к списку грехов Д. Заславского. И тут я опять же опираюсь на брошюру Виктора Жука, хотя многие из этих «грехов» были совершены на моих глазах.
Итак, злодеяние-прегрешение номер 1. 1929 год.
Заславский травил (затравил) Осипа Мандельштама. В 1929 году выступал — и не раз — против него.
Начнем с того, что судьба Мандельштама в Советской России всегда была незавидной. Но все же 1929 год — не 1938-й. Тогда еще поэт не написал своего стихотворения-проклятья «Мы живем, под собою не чуя страны…». Тогда еще с писателями Сталин был вынужден считаться. Да и самого Мандельштама занимали в ту пору чисто литературные дела. И вот издательство «Земля и фабрика» поручило поэту отредактировать перевод книги Шарля де Костера «Легенда об Уленшпигеле и Ламме Гудзаке, об их доблестных деяниях во Фландрии и других краях».
В этом прекрасном произведении автор воспел свободолюбивых людей, которые в Средние века боролись с поработителями своей родины Фландрии. Голландец де Костер написал свою книгу на французском.
Напомню, что «Уленшпигель» стал классикой так же, как «Декамерон» Боккаччо, как «Дон Кихот» Сервантеса и как «Гаргантюа и Пантагрюэль» Рабле.
Что же делает с переводом этой книги Мандельштам-редактор?
Берет за основу перевод Горнфельда (1916), но выбрасывает из него некоторые куски и заполняет пропуски переводом другого литератора — Карякина (1915) — и при всем при том даже не заглядывает во французский оригинал. В заключение проходит по тексту рукой мастера, рукой большого поэта, а на обложке пишет «перевод О. Э. Мандельштама»…
Очень легкомысленно поступил Осип Эмильевич — даже если книга засверкала, заискрилась его талантом и стала прекрасной.
Все равно так не поступают. И, естественно, все окружающие, включая жену Мандельштама, Надежду Яковлевну, это отметили. И, естественно, переводчик Горнфельд возмутился. И, естественно, журналист Заславский вступился за него и написал хлесткую статью в тогдашней «Литературной газете» под названием «О скромном плагиате и развязной халтуре»[31]. Опирался Д. О. при этом на статью Мандельштама «Потоки халтуры», напечатанную против порочной переводческой практики в «Известиях» (1928).
Всеобщее недовольство редактурой Мандельштама усугублялось тем, что Горнфельд был больной человек. Д. Быков в книге «Борис Пастернак» пишет о Горнфельде: «Это был инвалид. Карлик с недоразвитыми ножками. Он был стар, жил бедно» (цитирую по брошюре В. Жука).
Но ситуация в 1929-м была настолько накалена, что тяжба на этом не закончилась. Даже после того, как Мандельштам извинился, были и взаимные оскорбления, и суды, и заседания «конфликтной комиссии» «Федерации советских писателей». В результате Осип Эмильевич вышел из «Федерации». Дело Мандельштама — Горнфельда, двух несчастных людей, еще долго раздувалось…