Прошло 50 лет. Я осталась одна. Муж давно умер. Единственный сын сорок лет как живет в США. Квартира моя все в том же сталинском доме, но уже не четырех-, а всего трехкомнатная. А мебель все та же, антикварная…
И вот зимой (летом я живу на даче) моя помощница Лена (еще не сиделка, а только помощница) усаживается в столовой перед телевизором на хрупком кресле «жакоб», предположительно принадлежавшем Айседоре Дункан, а свою больную ногу тщательно укладывает на одном из шести стульев с высокой спинкой, предположительно из Строгановского дворца в Петербурге.
Стулья эти неправдоподобно легкие, по словам моего тогдашнего консультанта по мебели, художника с киностудии Горького Риваша (милейший Риваш умер где-то в 1980-х), — такие невесомые потому, что их сделали в Англии из корабельной обшивки. Десятилетиями дерево для обшивки высушивали и обрабатывали особым способом, чтобы оно не утяжеляло кораблей, бороздивших моря и океаны, — как известно, Британия была «владычицей морей»…
Однажды я все же мягко посоветовала Лене поменять кресло «жакоб», да и легкий как перышко стул с высокой спинкой, на современные полукреслица, что стоят у меня в спальне.
Лена очень удивилась и сказала: «Зачем? Мне и так удобно…»
И действительно: «Зачем»? Я скоро умру. Антиквариат вывозить из РФ запрещено. А если даже разрешат, мой обожаемый внук Даня превратит и кресло, и стул в труху ровно за один день… С молчаливого одобрения Алика — моего сына и отца Дани.
Дуньки в Европе
У моей хорошей знакомой сын в конце 1990-х разбогател. Не подумайте ничего плохого — никакого криминала. Разбогател потому, что был умный малый, деловой человек, умел работать и получил хорошее образование. И у этой моей знакомой оказалась своя знакомая сослуживица с двумя сыновьями — и оба сына сослуживицы тоже разбогатели.
Вот однажды эта сослуживица пригласила погостить мою знакомую у себя во Франции, на Лазурном берегу. Там один из ее богатых сыновей снял своей мамаше отличный номер в отличном отеле.
Вы бы отказались?
И моя хорошая знакомая тоже не стала отказываться.
Итак, две счастливые мамаши живут в отеле на Лазурном берегу… Купаются, наверное, в Средиземном море. Гуляют по набережной. Любуются красивыми видами и нарядной толпой. Может, лакомятся в кафешках вкусными пирожными.
А вот обедают у себя в номере.
Стало быть, покупают в магазинчике, где-нибудь поодаль от фешенебельных отелей, курочку-цыпленочка, пару луковиц и одну-две морковки. А потом из этой курочки-цыпленочка готовят на электрической плитке вкуснейший бульон с курицей — первое и второе.
И что вы думаете? Соседи по отелю возмущаются и негодуют. Стучат мамашам в стенку. Даже в дверь ломятся. Жалуются на наших мам.
Соседям, видите ли, не нравится куриный дух, который испускает цыпленок при варке. Им, видите ли, мешает запах несчастных луковиц, которые кладут для вкуса в бульон. Они, видите ли, убеждены, что в номере надо отдыхать, а обедать — в ресторане.
Кто же громче всех негодует? Кто же больше всех возмущается?
Угадали.
Громче всех негодуют и больше всех возмущаются невестки или потенциальные невестки таких вот мамаш, как моя хорошая знакомая и ее сослуживица. Молодые Дуньки, которые тоже, как и их мамаши, неожиданно оказались в Европе… Они уже больше европейцы, чем сами европейцы.
Деньги
Я уже не раз писала, какую роль в нашей с Д. Е. жизни сыграли деньги, когда нам сказали, что за них можно купить квартиру в кооперативном доме Академии наук на ул. Дм. Ульянова.
Завхоз ИМЭМО, который числился чуть ли не его заместителем, приказал нам подождать, пока Д. Е. примут в члены жилищного кооператива, и уж тогда внести соответствующую сумму.
Однако прежде нам эти деньги надо было как-то раздобыть. Муж спешно побежал в ЦК на Старую площадь и взял там направление на чтение лекций по международному положению — желательно в какой-нибудь «хлебной» южной республике (зарплату Д. Е. нельзя было трогать: все-таки нас было четверо — мы с мужем и Алик с Асей плюс домработница). Благодаря лекциям, сумма для первого взноса скоро набралась, и, естественно, я тут же раззвонила обо всем этом знакомым и друзьям.
Проходит неделя или две, и кто-то из моих подруг умоляет меня срочно дать ей взаймы. Я долго сопротивляюсь, потом все же одалживаю, беру соответствующую сумму в сберкассе и слезно умоляю вернуть мне эти деньги по первому требованию. Так повторялось несколько раз.
Одним словом, сами понимаете. В тот день, когда муж, придя домой из своего института, сказал мне, что настала пора вносить вступительный взнос в кооператив, у меня на сберкнижке не было ни гроша.
К счастью, друзья не подвели — все одолженные им деньги принесли уже на следующий день. Мое сугубо легкомысленное отношение к деньгам себя оправдало. До глубокой старости я в деньгах особенно не нуждалась. А когда в сто три года, переписала все свое имущество на сына, вдруг увидела недоумение на его лице и лице никогда не работавшей ради денег его жены: «А зачем тебе, мама, нужны деньги?»
Кстати, глядя на нынешних, даже провинциальных, девчонок, которые, пожив немного в США и прекрасно выучив язык, устраиваются на работу в какую-нибудь известную фирму, я удивляюсь… удивляюсь, что моя невестка Катя Арнольд (видимо, хорошая художница), прожив в США сорок лет, так и не получила никакой иной работы, кроме работы учительницы рисования в частной гимназии. Я делаю ударение на слове частной, ибо в таких гимназиях, видимо, не столь строго исполняются разного рода предписания и учебные графики, особенно, когда речь идет о рисовании в младших классах. Почему бы Кате Арнольд не преподавать живопись в каких-нибудь специальных учебных заведениях или в университетах.
В пустыне Негев
Пустыня Негев в Израиле совсем маленькая — так, по крайней мере, кажется человеку, приехавшему из необъятной России. Тем не менее пустыня эта не лишена сурового величия.
Небольшой обелиск, затерявшейся в ней, почти не виден на фоне серой потрескавшейся земли… Именно простота и ненавязчивость памятника, его беспомощность, что ли, трогают до слез.
На памятнике выбиты десять строк на иврите и на немецком. Приведу их в моем подстрочном переводе с немецкого:
Безмолвно камень говорит
О муках тех шести миллионов
Чья плоть из труб печей
На землю смрадом пала.
И тишь. Опять повсюду тишь и гладь.
Пусть те, кто после нас пришел,
Ни старых, ни детей не забывают,
Принявших муки в дни террора.
И пусть в печали головы склонят.
И тишь тогда и впрямь настанет.
Настанут тишь и гладь.
Стихи эти принадлежат Нелли Закс — поэтессе, писавшей на немецком языке. Себя она сама считала еврейским поэтом, но жила в Германии и только в 1940 году эмигрировала из страны, захваченной нацистами. Раньше ни за что не хотела покидать родину. Гитлеровцы уже готовились забрать Нелли Закс в «лагерь смерти», и только вмешательство Шведского королевского дома спасло поэтессу от уничтожения в газовой камере. В 1966 году Нелли Закс получила Нобелевскую премию.
Мы с больным мужем попали в пустыню Негев в первых числах ноября 1992 года. Поездка в Израиль стала нашим последним вояжем за рубеж. 1 января 1993 года моего мужа не стало.
Вез нас на машине к обелиску замечательный человек, талантливый строитель из Москвы, наш молодой друг Адик — Абрам Биргер. И его уже давно нет на свете.
Случайности и флюиды
Я уже писала, что после выхода в свет «Преступника номер 1» — книги, в которой мы с Д. Е. первые у нас в стране осмелились сказать о сходстве, казалось бы, совершенно разных тоталитарных режимов, нам в спину нанес тяжелый удар, уважаемый в среде литераторов-семидесятников Лазарь Лазарев, который был фактическим хозяином влиятельного журнала «Вопросы литературы», для краткости именуемого остряками «Вопли».
Лазарь Лазарев во всеуслышанье провозгласил, что, мол, авторы «Преступника» — международник Даниил Мельников и его жена, переводчица Людмила Черная, — ничего нового не сообщили. Все, что в книге сказано, он (Лазарев) знал уже давно. Да и россказни о том, что журнал «Новый мир» боролся за то, чтобы напечатать «Преступника», ничего не стоят — пустое бахвальство (цитирую по памяти, но смысл слов передаю точно).
Реплика Лазарева, безусловного авторитета среди писателей либерального толка, меня просто убила. Д. Е. был слишком болен, чтобы понять, как нам навредил редактор «Воплей». Я знала, что после слов Лазарева писательских рецензий в печати не будет. Ведь только писатели (члены СП) не побоялись бы написать о такой крамольной книге. И только их рецензии не побоялись бы опубликовать.
Прошли годы, прежде чем я, наконец, поняла, чем вызваны несправедливые слова Лазаря о «Преступнике номер 1»…
Вернемся во времена позднего сталинизма. Редакцию контрпропаганды и дезинформации прихлопнули и Д.Е перевели в будущее Совинформбюро, на должность обозревателя. Бок о бок с ним трудился старый коминтерновец Миров (с Коминтерном Сталин, как известно, покончил уже в 1943 году). И милейший Миров в разговорах с Д. Е. очень часто подробно рассказывал о том, что у него две дочки и что одна из них замужем за простым парнем из Харькова, фронтовиком по имени Лазарь Шиндель. И что этот Шиндель ему куда больше по душе, нежели другой зять — сын видного немецкого коммуниста Флорина.
Я уверена, что подробные разговоры о дочках и зятьях велись изо дня в день, иначе Д. Е. не пересказывал бы их мне. Для Д. Е., в отличие от меня, чужие, незнакомые люди и их судьбы были не столь интересны. Не сомневаюсь также, что у себя дома, на ул. Горького, за праздничным обедом или ужином Миров часто вспоминал своего молодого талантливого сослуживца Даниила Меламида и его жену Людмилу Черную — жена, правда, тогда еще была Люсей, а не Людмилой и не переводчицей, а журналисткой. Но какая разница! В памяти Шинделя эти рассказы Мирова несколько видоизменились в контексте времени.