Тут охотник позвал меня.
Вылез я наружу, отряхнулся от земли.
— Ну, — говорю, — и хата! Сам бы остался жить, только печки не хватает!
Бобрёнок
есной снег быстро растаял, вода поднялась и затопила бобровую хатку.
Бобры перетащили бобрят на сухие листья, но вода подобралась ещё выше и пришлось бобрятам расплываться в разные стороны.
Самый маленький бобрёнок выбился из сил и стал тонуть. Я заметил его и вытащил из воды. Думал, водяная крыса, а потом вижу — хвост лопаточкой, и догадался, что это бобрёнок.
Дома он долго чистился и сушился, потом нашёл веник за печкой, уселся на задние лапки, передними взял прутик от веника и стал его грызть.
После еды бобрёнок собрал все палочки и листики, подгрёб их под себя и уснул.
Послушал я, как бобрёнок во сне сопит.
«Вот, — думаю, — какой спокойный зверёк — можно его одного оставить, ничего не случится!»
Запер бобрёнка в избе и пошёл в лес.
Всю ночь я бродил по лесу с ружьём, а утром вернулся домой, открыл дверь и…
Что же это такое? Как будто я в столярную мастерскую попал!
По всему полу белые стружки валяются, а у стола ножка тонкая-тонкая: бобрёнок её со всех сторон подгрыз. А сам спрятался за печку.
За ночь вода спала. Посадил я бобрёнка в мешок и поскорее отнёс к реке.
С тех пор как встречу в лесу поваленное бобрами дерево, так сразу вспоминаю бобрёнка, который подгрыз мой стол.
Бобровый сторож
имой, когда воду сковало морозом, нашёл я на лесной речке бобровую хатку. Снегом её всю замело. Стоит она, как большой сугроб. На самой верхушке снег подтаял и из отдушники жилым тянет. Вокруг много волчьих следов.
Видно, приходили волки и принюхивались, да так ни с чем и ушли. А хатку поцарапали когтями, хотели поймать бобров. Да разве до бобров доберёшься: хатка обмазана грязью, а грязь на морозе окаменела.
Весной бродил я с ружьём и решил посмотреть бобров. Когда добрался до хатки, солнце уже низко было. Около хатки речка перегорожена разными палками и сучьями — настоящая плотина. И воды набралось целое озеро.
Подошёл я тихонько поближе, чтобы увидеть бобров, когда они выплывут на вечернюю зорьку, да не тут-то было — выскочила из хвороста маленькая птичка-крапивник, задрала кверху свой хвостик и ну стрекотать: «тик-тик-тик-тик!»
Я с другой стороны подошёл — крапивник и туда перескочил, опять стрекочет, тревожит бобров.
Поближе подойдёшь — он юркнёт в сучья и внутри где-то кричит, надрывается.
Услыхали его крик бобры и под водой уплыли.
Так я бобров и не увидел.
И всё из-за крапивника. Он себе гнездо на бобровой хате свил и живёт вместе с бобрами как сторож: как заметит врага, так начинает кричать, пугать бобров.
Беспокойный хвостик
ашёл я лесной шатёр — старые ели сучья сплели, а внизу мягкая подстилка из жёлтых иголок. Темно в нём и душно, пахнет смолой.
Белка здесь когда-то обедала. Оставила она после себя целый ворох ощипанных шишек.
Стал я ворошить шишки. Смотрю, лежит комочек рыжей шерсти. Наверное, белку съела куница и только кончик беличьего хвоста валяется.
Серебристый паучок обвил его паутиной, устроил себе из беличьей шерсти закуток. Паучка я потрогал пальцем. Он испугался, быстро-быстро вскарабкался наверх и закачался на паутинке.
Поднял я беличий хвостик и засунул в пустую гильзу. Он весь туда уместился.
Дома, когда разбирал патроны, хвостик вынул и положил себе на стол.
Беспокойный этот хвостик оказался: как посмотрю на него, тянет меня опять бродить, искать лесные шатры!
МЕНДУМЕ
Мендуме
родил я по Тувинской области. И однажды взобрался на высокую гору и посмотрел вокруг…
Верхушки деревьев волнуются. Тёплый ветерок подул и вместе с криками птиц принёс издалека запах лесного пожара. С другой стороны холодный ветерок налетел.
Посмотрел туда — озеро таёжное на солнце блестит. Всмотрелся получше и заметил столбик белого дыма. Значит, кто-то там живёт.
Спустился я с горы и стал пробираться к озеру.
Когда добрался — на берегу стоит совсем не избушка, и не домик, и не шалашик, а чум из красной коры лиственницы. На солнце весь чум блестит от смоляных капелек.
В чуме горит костёр и сидит старик, курит трубку.
Поздоровался я с ним и сел у костра. Старик мне свою трубку дал покурить.
Кисет у него сделан из целой соболиной шкурки. Глаза и рот у соболя зашиты чёрными нитками, чтоб табак не высыпался.
Старика этого зовут Мендуме. Он тувинец.
Я спросил у Мендуме, почему кисет у него из соболя.
— В тайге от дождя весь вымокнешь, а табак всегда сухой.
Потом Мендуме рассказал мне, что всю жизнь он в тайге прожил, а озеро по-тувински называется Мюнь. По-русски значит озеро Щи.
Я не стал его расспрашивать. Оставил ружьё в чуме и пошёл по берегу озера.
Травы водяные переплелись так, что рыбам плавать не дают, щуки всё время выпрыгивают из воды.
Водяные курочки-лысухи по озеру бегают. Лапки у них не проваливаются, трава держит.
Смотрю, в одном месте лист кувшинки чуть-чуть приподнялся. Из-под листа лысушонок выскочил и побежал по воде. Лапки у него ещё маленькие, в траве запутались. Я в воду залез, хотел его освободить, а он как закричит. От его крика всё озеро сразу проснулось.
Из камышей взлетели утки.
На середину озера выплыла чомга с чомгоятами.
Это птица такая, с оранжевым воротником и рожками на голове. Чомгоята у неё на спине сидят, прижались друг к другу. Маленькие ещё, плавать, наверное, не умеют.
Увидала меня чомга, схватила чомгоят под крылья и нырнула на дно, только дорожка из пузырьков по воде запрыгала.
Я стал ждать, когда она вынырнет.
Долго ждал, а чомги всё нет.
Я испугался.
Вернулся поскорее в чум и стал рассказывать Мендуме, как чомга утопилась вместе с чомгоятами.
Мендуме засмеялся:
— Она давно в камышах вынырнула и уплыла на другой конец озера!
Я тогда успокоился и стал вспоминать, сколько на озере птиц, рыб и трав водяных видел. И понял, почему озеро это называется Щи.
В нём, как в щах, всё перемешано. Только не морковка, картошка и капуста, а птицы, рыбы, травы!
Я учусь видеть
Раньше я ходил по тайге и очень мало встречал зверей. Они меня видели, а я нет.
Мендуме учил меня ходить так, чтоб веточки под ногой не ломались, и всё видеть.
Я нашёл старый пень. На нём сидели белые бабочки и жучки.
Я подумал, они просто на солнышке греются, но Мендуме сказал, что пень этот хотя и давно умер, но корни ещё живые. Они сосут воду из земли. Поэтому сверху пень всегда мокрый. Бабочки и жучки знают это и издалека прилетают сюда на водопой.
На одном дереве кора была содрана, как будто чиркнули палкой. Я бы мимо прошёл, но Мендуме остановился и стал рассматривать.
Оказывается, лось задел дерево рогом. Мендуме измерил, сколько от этой царапины до земли, и сказал, что лось был молодой, он невысоко оцарапал.
Ещё я узнал, что перед непогодой муравьи прячутся в муравейнике и сидят там, ждут дождя, а все входы-выходы закрывают палочками и листиками.
Да и птицы перед бурей летят быстрее, хотя небо ещё чистое.
Я стал внимательно смотреть вокруг, и вдруг словно у меня глаза открылись.
Если замечу букашку под листочком, знаю: она не просто так сидит, что-нибудь ей там надо. Глядишь, она листок сворачивает в трубочку. В трубочке положит яичко и заклеит слюной.
Любопытные гости
Звери часто приходили из тайги посмотреть на чум, понюхать дым от костра.
Хорошо, если ёжик придёт или бабочка прилетит. А то какой-то зверь всю ночь в кустах сопел и вздыхал от любопытства, а сам не показывался. Только верхушки кустов шевелятся.
Поближе подойдёшь — замирает.
Отойдёшь — снова шуршит.
Так мы и не узнали, что за зверь.
Вот синицы, те совсем не боятся. Стайкой налетят вместе с ветром и по чуму лазают. Поклюют жучков в коре и дальше улетают, за озеро.
Кузнечики тоже храбрые: усядутся на чум и стрекочут весь день на солнышке.
Но самые любопытные звери — бурундуки. Они жили за чумом в кедрах.
Один бурундук спустился с кедра, лапки на животе сложил и сел перед чумом. Сидел-сидел, потом подошёл и заглянул в чум.
Мендуме курит трубку, а бурундук замер, смотрит, как трубка дымит.
Бурундук думает, если Мендуме не шевелится, значит, он не живой. Забрался бурундук в чум и стал ружьё обнюхивать. Потом кружку обнюхал и нашёл кусок хлеба. Попробовал, погрыз — не понравилось. Бурундук всё осмотрел и залез Мендуме на плечо, поближе к трубке.
Сидит на плече, смотрит на дым, а Мендуме глаза скосил и смотрит на бурундука.
Долго так сидели, пока Мендуме не выдержал и засмеялся. Бурундук завизжал, скатился с плеча и метнулся из чума на верхушку кедра. Сидит и бормочет, на Мендуме злится.
Долго бормотал, никак не мог успокоиться.
Медвежонок
Набрёл я на поляну в тайге. От лесного пожара она выгорела, но на чёрной земле уже росли блестящие листики брусники и кивал головками иван-чай. На краю были заросли малины. Я собирал малину, а впереди какой-то зверь шёл, шуршал в листьях.
Я решил узнать, что это за зверь?
Сел на пенёк и стал тихонько посвистывать.
Зверь сначала остановился и замер, а потом стал ко мне подкрадываться. Он думал, что я его не вижу, а верхушки малиновых кустов тихонько шевелятся и его выдают.
Потом из куста высунулся чёрный нос и два глаза. Ну, тут я его сразу узнал — это медвежонок.
Тогда я щепкой стал поскрипывать о пенёк и нос у медвежонка всё вытягивался, вытягивался, как будто его тянули из куста.
Наконец медвежонок вылез и стал меня обнюхивать. Обнюхал, облизал ботинок, нашёл пуговицу и стал её сосать.
И тут я услышал, как в малиннике сучья трещат.