Мы чистили зубы, набирая в горсти воды из двух носиков умывальника. И вот, не совру, когда он вынул из полевой сумки мыло и полотенце, там я действительно разглядел наган с барабаном, наполненным патронами.
И еще раз подумал:
«Какой же он чудак! Да с таким заряженным наганом я бы этого кулака Чашкина, я бы его…»
И, словно поняв мои мысли, Петрушков закрыл полевую сумку поплотней, подмигнув мне значительно…
Он ушел, и больше я его никогда не видел.
— Ну, как твое собрание? — спросил отец.
При этих словах я, наверное, стал красней своего галстука. Не в силах ни соврать, ни признаться, только покачал головой отрицательно.
— Что такое, что случилось?
В наступившей тишине передо мной вдруг раскрылась вся глубина падения. Как настоящий пионер, организатор ребят, думал совершить подвиг, помочь деревенским мальчишкам и девчонкам приобщиться к новой жизни, освободиться от кабалы, поддержать друг друга, а вместо этого заигрался с Парфенькой. И во что же? Как маленький, играл в пионеры! Ну, хотя бы в комсомольцы…
Особенно нехорошо стало на душе, когда вспомнил про тонкие синеватые руки девочки, сидевшей за ткацким станком, лица которой даже не видел.
Я почувствовал себя вдруг ужасно виноватым именно перед этой девочкой, которая сидела, согнувшись над тканьём, не зная игр, не видя солнца, речки, леса…
— Да что случилось, что с тобой? — встревожился отец.
— Ай Маша обидела? Она ведь бой-девка, — пытался пошутить дядя Никита.
Я пропустил его странную шутку мимо ушей.
— Ничего не вышло, — сказал я замогильным голосом. — И не выйдет… Не получается пионеров в деревне…
— Да что тут — ребята из другого теста?
При слове «тесто» меня бросило в дрожь.
Да, виновато тесто! Это совсем не то, что готовый хлеб…
Вспомнилось все пережитое за последние дни. И почему-то показались не такими страшными и привидения и лешие по сравнению с тем, что испытал вчера. Потому что до этого я вел себя хоть и не всегда правильно и совершал ошибки, но был честен перед собой, не трусил, а сегодня схитрил, поступил не по совести.
Отец не сразу разобрался, в чем дело.
— Конечно, мы явились не на готовенькое! Не замесив теста, хлеба не испечешь!
— Зато уж, если круто замешано, хорошо пропечется. Так народ говорит!
— Я же не домесил, папа!
— Ну, не с одного разу… Это дело нелегкое. Побольше дрожжей молодых, новая деревня взойдет, подымется!
— Оно пыхтит!
— Да, да, и запыхтит паровоз революции! Стронет с места деревню!
Очевидно, отец думал о чем-то своем и не мог себе представить, что я месил настоящее тесто!
— Да совсем не то, папа! Они же в кабале у этого теста, у квашни, у домотканых штанов… Понимаешь? Им некогда быть пионерами!
— Некогда?
— Ну да!.. Потому что родители у них недружные! Вот работали бы все вместе, как вы в типографии, тогда другое дело! И здесь хлеб надо продавать в булочной, как у нас. И холст на штаны — в лавке! И вообще совсем не так надо жить ребятам! Попробуй настоящее тесто помесить, так узнаешь!
Отец только развел руками — при чем тут штаны в лавке? Какое тесто?
В моих сбивчивых словах скорее всех разобрался дядя Никита.
— Эх, брат Иван, нет жизни не только нам, но и нашим детям! А Кузька — ведь это мудрец, стойкий, рассудительный; из него бы ученый… А Ванька-нянька — это же певец, ты бы слыхал, как он поет, когда люльку качает! Заневолили мы ребят! Пропадают таланты! Нет, так дальше жить нельзя. Не для нас, так хоть для счастья детей надо этой жизни дать бой!
И он взмахнул рукой, как саблей.
Отец встал из-за стола и, забыв о своих немощах, быстро заходил по избе.
— Эх, брат, был бы я человек партийный, я бы здесь у вас остался! Я бы нашу Лыковку в новую веру привел. Я бы кулачью показал… А то, поди, радуются гады — вывели, мол, из строя главного заводилу… отделались от рабочего человека кулацкой смекалкой. Но не тут-то было! Вы, звери, хитрее, да мы, люди, умнее! — И он стукнул кулаком по столу. — А ты не тужи, — сказал он мне. — Большое дело устроится, и все малые на свои места станут. Если отцы не оплошают, дети свою долю найдут!
Хоть это было и не совсем понятно, но я как-то успокоился. Меня вдруг свалило в сон. А когда проснулся — появилось какое-то хорошее чувство уверенности, что все поправимо, что совсем я не трус и вовсе не плохой мальчишка.
И, когда отец предложил сбегать на речку и выкупаться как следует, пока собирают завтрак, я помчался к берегу Лиски как на крыльях, надеясь там увидеть ребят, которые становились все милей сердцу.
Едва ли найдется в мире такая удобная для купания речка, как Лиска, кольцом огибающая деревеньку Лыковку. Быстро течет она, разбежавшись по мелкому песку, так что каждую струйку видно. Глубина по щиколотку. Ложись, ребята, поперек, запруживай ее своими телами. А ну, прорывай, речка, живую плотину. Надувайся, подпирай кого под живот, кого под спину. Держись, ребята, не уступай, упирайся в песок руками и ногами… Вот уже поднялась вода, вот начинают перекатываться через ребят ее струи. И вдруг не выдержал кто-то — вырвался из ряда. И покатила его вода, хлынув валом. С визгом, с криком порушилась и ожила вся плотина. Иные покатились до самого омута, кто-то, вскочив на ноги, гонится за ними вприпрыжку. И все разом ныряют в омуток вниз головой, только пятки сверкают да пенится вода.
Много испытал я в своей жизни прекрасного, но лучшего удовольствия еще не знал.
И отдавался забаве деревенских ребятишек со всем пылом.
В это утро, пользуясь наказом отца «выкупаться как следует», я несколько перекупался. Кожа почему-то посинела и покрылась пупырышками. А зубы стали постукивать друг о друга.
— Эй, ребята, — крикнул рассудительный Ванька-нянька, оставивший спящего малыша на берегу под ракитой, — кончай купаться, пошли гонять дрогача!
Это означало, что, зазябнув после купания, нужно прогнать дрожь игрой в пятнашки. Я с удовольствием занялся игрой. Вначале казалось, что деревенские слишком больно пятнаются, а потом попривык.
Не успели ребята разогреться и прогнать «дрогача», как с реки послышался страшный крик:
— Тону, спасите!
Мы сразу очутились на берегу и увидели в большом омуте, где раньше была водяная мельница, рыжую голову, которая то погружалась, то выныривала. Тонул Гришка. Он пускал пузыри, хлюпал и временами издавал хриплый крик: «Тону!»
Никого взрослых поблизости не было. Ребята замялись. Хоть рыжего Гришку никто и не любил, но все же тонул человек…
Все так перекупались, что никому в воду лезть не хотелось. Я не мог сейчас на речку и смотреть без отвращения — еще не прошли на коже мурашки.
— Ведь потонет, вражина! — сказал Ваня.
— Как есть, — подтвердил Парфенька. — Вот рыжий дурак, не купайся один, дружись со всеми! — пожурил он утопающего.
Завидев ребят, Гришка закричал еще истошней и стал погружаться и выныривать все чаще, изо всех сил пуская пузыри…
— Как же быть, ребята, а?
— А тебе чего? Он твой враг, — сказал Парфенька.
— Нет, у пионеров так не полагается! Человека надо спасать!
Я как был, в трусах и в галстуке, бросился в ненавистную воду.
Донырнул до утопающего сразу и только коснулся его, как Гришка ухватился за шею. Я, потеряв дыхание, опустился под воду. И как это неловко получилось! Ведь знал же, что утопающие очень опасны. Они с испуга могут так схватить своего спасителя, что и его потопят.
Надо всегда подплывать сзади, ловко хватать затылок и, прижав к груди, буксировать утопающего к берегу. Этому учил меня вожатый. А если будет цепляться и топить, хватать за шею, следует дать тумака…
Поздно! Обезумевший Гришка держал за шею, как клещами, и мы вместе погружались под воду.
Но, оказывается, погружался я один, а Гришка зажав мою голову под мышку, отлично держался над водой, продолжая кричать: «Тону!»
Однако он уже не тонул. Пускал пузыри и захлебывался я. Из последних сил колотил Гришку кулаками в грудь и в живот, пытался высвободить шею. Ничего не помогало. Не в силах больше терпеть без воздуха, раскрыл рот, глотнув воды, и это меня погубило. Сознание помутилось, руки и ноги ослабели, и я пошел на дно, потянув за собой Гришку. У самого дна Гришка вдруг разжал руки, отпустил меня и всплыл, как пробка.
Он отряхивался и фыркал, молча плывя к берегу.
Всю эту картину наблюдали с берега помертвевшие ребята.
— Что же вы стоите? Пионерчик потоп! — раздался вдруг звонкий крик, и все увидели Машу.
Девочки купались немного ниже по течению, за густыми кустами ивняка. Они услышали крики о помощи и теперь прибежали к омуту. Впереди всех — длинноногая Маша.
Не снимая длинной рубахи из домотканого грубого полотна, она спрыгнула в омут и, доплыв до того места, где я исчез, по-девичьи закрыла глаза и уши пальцами и погрузилась до дна.
На помощь ей стали кидаться в воду ребята. А рыжий Гришка, выбравшись на берег, бросился бежать в деревню, крича изо всех сил:
— Пионер утоп! Пионер залился!
С таким громким криком он и пронесся мимо завалинки, где сидел в окружении лыковцев Иван Гладышев, мой отец.
Он привстал, побледнел, хотел крикнуть, но горлом у него хлынула кровь, и он упал на завалинку.
Нет, я не «утоп», но воды наглотался порядочно. Меня, по деревенскому обычаю, откачали на растянутой мешковине и, когда я очнулся, уложили на печку, где сушилось и хранило тепло мягкое пшено для блинов. Сверху накрыли шубой. И я заснул и проспал до следующего утра.
Проснувшись, я увидел в избе какого-то усатого человека в белом фартуке.
На столе банки, пузырьки, вата. Резкий запах лекарств.
— Дядя Ваня спужался… Все из-за тебя. — Сестренка показала на задернутый полог кровати. — Фершал ему кровь унимал. Теперь легче.