— А очень просто. Старинную церковь недавно ремонтировали. Ну и пригласили богомазов освежить иконы и божественные картины на стенах… А владимирские богомазы известные хитрецы, выпивохи. Подговорились за некоторую мзду изобразить личности местных богатеев в виде святых. Нам, дескать, натура для лучшей живописности нужна… Церковному старосте это понравилось. Поддержал идею.
Ну, тут и пошло у богачей соревнование — задарили богомазов. Друг перед другом старались. Гордыня их обуяла. И сам поп включился… И попадья. И вот даже поповы дети, смотри, смотри!
На иконе в образе отрока Пантелея-целителя в длинной рубашке с вышивкой по подолу был изображен Фома!
На другой в образе мальчика Иосифа, проданного в рабство братьями, был изображен Ерема!
— Вот каких агнцев божьих мы профомили! — вздохнул Федя.
— Проеремили! — почесал стриженую маковку Боб.
— Ну, ничего, — сказал Федя, — мы их разоблачим, да еще как! Раскроем деревенским — кому они молятся! Кому крестятся, кому поклоны бьют! Расскажем о происхождении богов. Вот это будет лекция!
— Ох, и номер! Недаром мы потрудились, — приободрился Боб.
— Ну, как тебе удалось все это узнать, Федя?
— Вот то-то, как! Учись, главное — связь с массами. Надя и Глаша мне все открыли. И не комсомолки, беспартийные. Представляешь, какие в них силы скрыты!
— А откуда они узнали?
— Видишь ли, отец у Нади дьячок, как напьется, так всю эту историю рассказывает. Он злится, что его лика ни на одной иконе не изобразили. Нечем ему было богомазам заплатить, бедновато живет. Дьячок плачет с досады, а Наде смешно. Она ведь в советской школе училась… Радио слушает. В нашу сторону, к новой жизни тянется…
— А вот поповы дети не таковы. Как они нас попутали с этим шкуродером, провокаторы. И теперь еще смеются!
— Теперь-то дрыхнут, пирогов-блинов наевшись.
— Наверно, спят-посыпают в мягких перинах. Им и во сне не снится, что мы по церкви ходим. Готовим им фитиль.
— Да уж приготовим. Они нас ложью хотели взять, а мы их правдой покроем!
— Пусть спят покрепче!
Но в поповском доме не спали.
— Отец, что это, не в церкви ли чего-то сверкает? — спрашивает попадья, ворочаясь в постели.
— Зарницы это сверкают, спи, спи, — говорил поп, а сам не спал.
— А мне чудится — это в церкви, послал бы ты ребят посмотреть.
— Ладно, ладно, без тебя знаю, послал.
— Слышала, калитка скрипела. Да ведь это давно было, чего же они не возвращаются?
— Да спи, говорю, когда надо, вернутся…
Попадья примолкла, но не заснула, какая-то тревога одолевала ее.
— А чего это ты с вечеру седло проверял? Чего жеребчика в табун не отправил, в конюшне задержал? Не осеннее дело за волками гоняться. Да и годы у тебя не те.
— Ну что пристала, спать не даешь!
— Потише бы надо жить теперь, — вздохнула попадья.
— Что значит, потише? А мне нравится шум! Пугнули из села этих красношеек… И очень хорошо! И не будут к нам лезть, любопытничать. Вот пугнем их еще покрепче, так не будут в нашу местность приезжать. И другим закажут…
— Да как же вы это… уж не очень бы вы… кабы чего хуже не было?
— Ничего, мы не своими руками.
Все это слышала попова работница Глаша, которая потихоньку открыла для вожатого Феди дверь в церковь. Слушала она, и сердце ее билось — ну-ка поповы дети заглянут в церковь? Или сам поп встанет да пойдет? Да застанет там… Да ударит в набат и заголосит, что в алтаре воры… Быть беде!
Но поповы дети поехали куда-то верхами, они далеко от церкви. А если поп соберется, так она его опередит, ноги у нее молодые, быстрые.
Так стерегла Глаша сон своих хозяев и дело своих друзей в эту душную, предгрозовую ночь.
Куда поехали поповичи, она не знала. Похоже, в ночное. Но зачем-то вымазались, как цыгане. И почему-то один взял ременный кучерский кнут, другой — казацкую нагайку, которой их отец засекал волков, гоняясь за хищниками верхом на коне.
Служил он в молодости попом в казацком войске и оттуда привез эту охоту. Недаром его прозвали в народе «лихой поп». Вот и теперь, хотя стал он и рыхл и тучен, как сядет на коня — словно ястреб крылатый, а не поп. Гикнет, крикнет и пошел. Что за волками гонять, что за конокрадами погнаться — он хоть сейчас готов.
Отчего ему сегодня не спится? Почему он седло проверял и жеребчика в ночное не отправил? Этого Глаша тоже не знала.
Когда она коров доила, видела, как прибежали поповы ребята, запыхавшись. Слышала, как торопливо рассказывали отцу что-то про цыган. Может быть, прослышали про конокрадство? Потому лихой поп и изготовился к погоне? Цыгане — они известные похитчики коней и малых детей… Но лихой поп смеялся, слушая поповичей. А конокрадство — дело страшное, смертоубийственное, тут не до смеху.
Глаша видела, как пойманных конокрадов мужики бьют. За ноги, за руки растянут — и об землю, о сухой бугорок. Так что все печенки отобьют. А то еще страшней — согнут в лесу две тугие березы до земли, привяжут к ним конокрада в растяжку да и отпустят. Разогнутся березы и разорвут человека пополам…
Ой, даже подумать страшно…
И то ведь сказать, конь-то для мужика дороже отца, матери — главный кормилец. А конокрад хуже отцеубийцы… И когда случается угон коней, тут вся округа на воров ополчается. В набат бьют, как при пожаре…
Так шла эта ночь.
Тревожно сверкали зарницы, таинственно мигали огоньки в церкви, куда-то ехали на конях поповичи с кнутами и нагайками.
Шли по лесу вместе с милиционером храбрые пионерки.
Мирно спал палаточный лагерь.
Но не спалось лихому попу и его трусоватой попадье.
А в церкви неутомимо действовали вожатый Федя и Боб, увлеченные необыкновенной ночной экскурсией к святым угодникам.
И вдруг загорланили петухи.
— Ого, третьи петухи поют! — сказал Федя. — Скоро рассветает. Перед рассветом всякая нечистая сила улетучивается. Пора и нам, нечестивцам, исчезнуть!
Погасив луч фонарика, потихоньку выбрались они из церкви и не спеша прошли мимо села, вдоль плетней.
— Знаешь что, — сказал Федя, — пройдем с утра пораньше прямо в коммуну, пока ребята в поле не выехали, расскажем комсомольцам о нашем открытии. Сговоримся, как будем действовать вместе. Да и наших девчонок поскорей в лагерь прогоним с хорошим нагоняем.
Боб, как всегда, молча согласился с вожатым. И они пошли к перевозу.
Знали бы они, где теперь непослушные девчонки!
Далеко ушло звено «Красная швея» и от лагеря и от коммуны «Красный луч». В темном лесу искали они костры самогонщиков. И вот, наконец, из-за стволов огромных деревьев мелькнул красноватый огонек, один, другой. Задвигались тени людей.
Завидев зловещие, багровые тени на фоне красноватых огней, милиционер насторожился и расстегнул кобуру нагана.
— Теперь вы убедились, — прошептала Сима.
— Сейчас все выясним… — ответил молодой храбрец и решительно двинулся вперед.
И вдруг конь его звонко заржал.
Тени у огня метнулись, вздыбились, словно собрались бежать.
— Ни с места! — крикнул милиционер, выхватывая наган, и, увидев перед собой бородатого, вымазанного сажей мужика, схватил его за плечо: — Стой, самогонщик!
Девчонки взвизгнули от восторга.
Лесной человек не бросился бежать, не испугался, а спокойно пробасил, опираясь на кочергу.
— Ну, чего шумишь, первый раз видишь, что ли?.. Ну да, как черт, с кочергой… Можно испужаться.
— Прошу не оскорблять при исполнении служебных обязанностей!
— Да ты не шуми, у нас патент. То есть разрешение.
— Какой может быть патент у самогонщиков?!
— Какой, обыкновенный. Сами рубим, сами гоним, сами возим. — И, обернувшись, чумазый гаркнул: — Эй, робя, где там Егор, кличь его сюда с бумагой… Вот тут чего-то милиция шумит!
Милиционер даже попятился — словно из-под земли вдруг выросли и окружили его вместе с пионерками бородатые, кряжистые люди. Все черные, чумазые, только зубы да глаза блестят. И у всех в руках кочерги и лопаты.
— Эге, да вас тут много… — проговорил милиционер, поводя дулом нагана.
— А как же, артель!
— Артель самогонщиков? — возмутился милиционер. — Неслыханное дело!
— Чего же тут неслыханного, артель смолоугольщиков! У нас вот и справка с печатью есть, — выходя из толпы, проговорил единственный безбородый и подал милиционеру бумагу.
И тот, не веря своим глазам, при колеблющемся свете огней прочел:
— Ну да, а проще сказать — мы углежоги. То есть выжигаем уголь, добываем смолу и деготь… Работенка, как видишь, черная, мы все копченые, как черти.
— Так вы не самогонщики?! — крикнула Сима так, что в лесу отдалось эхо.
— А вы кто такие? Никак пионеры! — показал белые зубы безбородый. — На экскурсию к нам?!
— Ага, на экскурсию, — упавшим голосом уронила Сима.
— Да, конечно, — пробормотал милиционер, пряча наган, — а я вот проводить решил… Дети они, конечно… а вокруг лес.
— Ночное дело, куда детям одним, оно правильно, — согласился, улыбаясь, безбородый. — А чего же вы ночью, ребята, или вам дня не хватает, все загораете да купаетесь? Ах вы, красные цыганята!
И после его слов все чумазые бородачи заговорили:
— Городские пионеры к нам пожаловали, деревенскую работу посмотреть.
— Милости просим, покажем, как угли жгем… Наш уголек древесный, легкий, чудесный, в Москву идет.
— В прачечные, на швейные фабрики — для утюгов, а не только на самовары.
И тут же, подведя девочек к таинственным холмикам, из которых вырывались языки пламени, стали объяснять, как укладываются в бунты березовые и дубовые поленья, как накрываются дерном, как поджигаются и горят, постепенно обугливаясь, но не сгорая. Для этого углежог с кочергой и лопатой «сторожит» или «ведет» несколько бунтов, не давая огню ни затухать, ни разгораться.
Заинтересовался углежжением и милиционер, он расспрашивал, как выгоняется смола и деготь, каковы заработки, и угощал смолоугольщиков папиросами.