— Если бы мне дали должность — ну вот, как обещают бывшему дьячку, — счетовода или бухгалтера, я бы тоже в колхоз вошел!
Узнал их и шкуродер. Он был трезв, побрит и чисто одет ради праздника. И этот сам подошел и говорит:
— Недоразумение у нас с вами вышло. Поповичи это нас попутали, столкнули лбами. Вы не знали моего больного места, я не знал вашего истинного обличия. Вы уж извиняйте!
Ну и углежоги на празднике были. Подарки ребятам привезли — поделки из разных необыкновенных сучков, лукошки для ягод.
Уговаривали Рубинчика принять участие в скачках, давали на выбор лучшего коня. Но он отказался. После скачки в милицию он о езде на лошади и подумать не мог. Он даже на скачки мальчишек не смотрел, отворачивался.
…Наступил час обеда. Выселковцы разошлись по домам, обсуждая необыкновенные события, а приезжие устроились обедать под телегами, доставая из кошелей все, что захватили с собой. Многие угощались хлебным квасом, фруктовыми водами.
А после обеда начались песни, пляски, борьба парней.
В пении соревновались хоры разных деревень. В плясках хороводы девушек и парней.
В борьбе — силачи. И вот тут всех деревенских силачей переборол вожатый Федя. Ведь он же был студентом Института физкультуры. Все приемы знал. И даже парней, которые были больше его, ловко укладывал на обе лопатки.
Вот ему-то и досталась прекрасная телочка со звездой на лбу. Куда ее девать? Решили подарить перед отъездом деревенским ребятам на добрую память — в будущий колхоз. Их оказалось очень много.
— Где же они раньше-то были? — недоумевали пионеры. — Почему прятались, дичились?
И в этом были виноваты поповичи. Это они напугали доверчивых деревенских ребятишек, будто пионеры с них насильно будут крестики срывать. И тогда уж им ни в лес, ни на речку. Кто без крестов в речке будет купаться, того водяные утащат, в лесу кто будет ходить — лешие ухватят.
Но самое интересное случилось к вечеру.
Как только стемнело, началось кино. На полотне, натянутом между березами, замелькали кадры замечательных приключений красных дьяволят.
А затем показывали сказку Льва Толстого «Первый винокур». Деревенские жители увидели на экране первого самогонщика. Сколько же было удивления и возмущения, когда зрители узнали, что первым самогонщиком был сам черт.
После кино зажегся голубой свет, и на площадке перед экраном появился дед Еграша. Увидев его фигуру, залитую светом прожекторов, зрители подумали, что продолжается кино и захлопали в ладоши. Еграшу все знали и обрадовались, что он уже действует на экране как комик.
— Граждане! — когда утихли рукоплескания, объявил Еграша. — Все, которые отдавали в ремонт и на переделку самогонные аппараты, прошу вас выйти сюда и получать каждому свое.
Наступила тишина, никто не шелохнулся.
— Повторяю, граждане, пожалуйте сюда!
Снова никто не идет, только слышны в напряженной тишине чьи-то глубокие вздохи.
— И еще раз объявляю, на вашу жалобу насчет задержки вышло такое распоряжение — выдать вам ваши самогонные машины без промедления. И чтобы не было никакого неудовольствия, каждый пусть распишется в получении. И бумага, вот она. Подходите, берите, расписывайтесь!
Но, услышав такое да увидев бумагу, самогонщики еще пуще затаились.
— Так что же, граждане самогонщики, долго я буду тут стоять, глаза ослеплять и заместо петуха кукареку кричать? Или вы оглохли? Или вас нету?
Молчание.
— Что же нам прикажете с вашими аппаратами делать? Солить их? Мариновать? Или как?
— Хватит гнать это зелье чертово! — раздались женские голоса.
— Кувалдой их!
— Разбить — да в омут!
Тут вышел на помост Калиныч.
— А что вы скажете? Хозяева, я вас спрашиваю? Куда девать этот хлам, если вы его не хотите брать? Я у вас аппараты принимал, я за них и отвечаю.
Никто ни гугу.
Калиныч переминался с ноги на ногу:
— Если не заберете, граждане, придется сбыть этот хлам, допустим, в металлолом. На переплавку в плуги, в бороны или, допустим, в швейные машинки.
— На плуги их!
— Швейные машинки лучше, — раздались голоса.
— Без согласия хозяев не могу, — развел руками Калиныч.
Хозяева промолчали.
— Ну, вы же здесь, граждане, я же вас всех видел, вы же мне весь день подмигивали, когда, мол, отдашь? А я отвечал — ужо, стемнеет. Ну, вот оно и стемнело. Настал срок. Берите!
Желающих не было.
— Тогда вот что, граждане, я сейчас сам обойду всех известных мне заказчиков и возьму их отказ в письменной форме!
С этими словами Калиныч в сопровождении Еграши спустился с помоста и отправился по рядам. Следом за ними заскользил голубой луч прожектора.
И что тут началось! Скрытый шум, движение, толкотня… Самогонщики разбегались от луча прожектора, как летучие мыши от луча света.
Сопровождаемые смехом, свистом собравшихся, они спасались от позора, кто как мог.
Когда все самогонщики удрали, Калиныч вышел на помост с кувалдой в руках. Комсомольцы стали вытаскивать аппараты, а Калиныч при всем народе стал бить по ним, плющить аппараты сильными ударами. Плющил и приговаривал:
— На плуг! На борону! На швейную машинку! Раз-два! В переплавку. Раз-два!
И собравшиеся смотрели на это, как на театральное зрелище.
Потом показывали кинокомедию «Смертный час» — про смешные приключения деревенского мужика, попавшего первый раз в жизни на курорт и испугавшегося «мертвого часа».
Позднее, усевшись на берегу реки, пели хоровые песни.
Разошелся народ только с рассветом. Очень довольный.
И это не все. Скоро в селе Выселках организовался колхоз, в него вошли все крестьяне, за исключением кулаков. А в колхозе возник пионерский отряд.
Так что лагерь-то не пропал. Не помогли богатеям ни хитрости лихого попа, ни проделки поповичей. Наша взяла!
Когда пионеры вернулись в Москву, загоревшие, посвежевшие, каждый с удовольствием рассказывал родным и знакомым всю эту историю.
И, конечно, каждый по-своему, с какими-то новыми подробностями.
И если бы все их рассказы записать, то получилась бы не одна, а тридцать три повести о пропавшем лагере!
Чудесники
По глухой лесной дороге шел молодой человек с портфелем и мелкокалиберной винтовкой. В заспинном мешке у него сидел кролик.
Могучие деревья создавали полутьму. Несмотря на жаркий день, воздух здесь был прохладный и пыль на дороге влажная. В тишине чуть слышно шуршали муравьи в огромных рыжих кучах.
Молодой человек остановился на перекрестке и поглядел на компас в своей планшетке. Три дороги расходились перед ним веером. Кого спросить, какая верная? Ни голоса людского, ни тележного скрипа. Лес да лес вокруг.
Посмотрел на березовый пень, торчавший на перекрестке, убранный каким-то пестрым тряпьем, и сказал себе:
— Похоже, мордовский бог!
— Бог-то бог, да сам не будь плох! — ответил ему березовый пень. Поднялся, заколебался и обернулся старухой. Путник попятился. А старушка, в старинной кацавейке, в пестром полушалке на плечах, в ворохе юбок, в платке с торчащими, как рога, концами на лбу, подвинулась к нему ближе и спросила, как в сказке:
— Какого пути ищешь, соколик?
— В колхоз «Красный май», бабушка.
— A-а, по-нашему в Брехаловку. Так нам по пути, — старушка внимательно оглядела незнакомца и, увидев портфель, спросила уважительно: — А кто вы такие будете?
— А я пионервожатый, бабушка.
— Ой-ой-ой, вожатый, чего ж вы там будете делать, когда там ребята пропали!
— Как так пропали?
— Чудесники были, чудно и пропали. Вот они теперь где! — Бабушка вынула из кармана кусок мыла. — Вот они где сидят!
— По-моему, им здесь тесновато…
— Сварили ребят на мыло, ей-богу!
— Да кто же это мог сделать?
— У нас все могут сделать, у нас не такие дела делаются, — вскинулась бабушка. — Один-то отряд на мыло сварили, другой-то отряд в татарщину угнали. Бабам в колхозе штаны выдают, мужики-то все разбежались. В избах понаставили черных труб, и из них сама собой идет разная бормота!
— Ой-ой-ой, страсти какие, — усмехнулся вожатый.
Он знал, что кулаки и подкулачники распространяют про колхозы всякие нелепые слухи, и поэтому смотрел на старуху насмешливо.
«Надо же так врать, — думал вожатый. — Интересно, как бабушка вывернется, когда мы придем в село и будет опровергнуто ее смешное вранье. Из черных труб идет разная бормота — это, верно, она насчет радио».
Долго шли они по глухой дороге. Вожатый от усталости начал спотыкаться о сосновые корни, торчавшие поперек колеи. А старушка ничего, катится впереди, как сказочный колобок.
Дорога долго вела в гору, потом резко повернула, и перед путниками возник громадный обрыв, с которого открывался вид на дальние просторы.
До самого горизонта, окаймленного зубчатыми верхушками сосен и елей, расстилались болота, заросшие кустарниками, темно-зеленым камышом и светло-зеленой осокой. Лишь небольшой краешек этого пространства занимали цветущие луга. На возвышенностях с трех сторон виднелись церкви.
Далеко-далеко смутно блестела большая река.
Петя засмотрелся. Вот она, знаменитая Мещерская низменность, необжитый, малоосвоенный край! Подумать только — недалеко от Москвы есть неведомые просторы, похожие на джунгли! Вот где раздолье для пионеров-следопытов. Сердце его радостно забилось: недаром он напросился сюда вожатым.
Догнав старушку, потихоньку ушагавшую вперед, Петя пошел вслед за ней по краю возвышенности. Малонаезженные колеи дороги петляли мимо озер, тянувшихся цепью вдоль обрыва.
На озера можно было залюбоваться — так щедро украсили их золотые коронки кувшинок и белые звезды лилий. Они казались неправдоподобно красивыми, как картины неумелых художников.
Лишь одно из них выделялось какой-то удивительной пустотой. Зловеще темная вода в обрывистых берегах и ни одной кувшинки, ни одного глазка лилий.